Сначала такое поведение показалось Джезалю очередным незабываемым проявлением дикости, и он лишь поблагодарил свою звезду за то, что варвар соблаговолил оставить штаны, но по мере того, как холодный дождь стал проникать сквозь плащ, его уверенность начала таять. Без одежды ему не было бы ещё холоднее, или мокрее, но по крайней мере он избавился бы от бесконечного, ужасного трения влажной ткани. Девятипалый ухмыльнулся ему, словно мог прочесть его мысли.
— Всего лишь слякоть. Солнце не может светить всё время. Надо быть реалистом!
Джезаль стиснул зубы. Если ещё хоть раз он услышит, что надо быть реалистом, то проткнёт Девятипалого короткой шпагой. Проклятый полуголый болван. Мало того, что приходилось ехать верхом, есть и спать в пределах сотни шагов с таким пещерным человеком, но слушать его глупые советы было оскорблением почти непереносимым.
— Проклятый бесполезный дикарь, — пробормотал он себе под нос.
— Если дело дойдёт до драки, то думаю, вы порадуетесь, что он на вашей стороне. — Ки сбоку смотрел на Джезаля, покачиваясь вперёд-назад на сидении своей скрипучей телеги. Длинные волосы от дождя прилипли к сухопарым щекам, и с каплями влаги на белой коже он выглядел ещё бледнее и болезненнее, чем обычно.
— А кто спрашивал твоего мнения?
— Тот, кому не интересны чужие мнения, должен держать свой язык за зубами. — Ученик кивнул головой, с которой капала вода, в сторону спины Девятипалого. — Это Девять Смертей, самый страшный человек на Севере. Он убил больше людей, чем чума. — Джезаль хмуро посмотрел на северянина, мешковато сидевшего в своем седле, подумал об этом немного и ухмыльнулся.
— Меня он совсем не пугает, — сказал он так громко, как мог, только чтобы Девятипалый его не услышал.
Ки фыркнул.
— Могу поспорить, ты ни разу в гневе не выхватывал клинок.
— Могу начать сейчас, — прорычал Джезаль, угрожающе хмурясь.
— Как свирепо, — хихикнул ученик, до обидного не впечатлённый. — Но если тебе интересно, кто здесь самый бесполезный — что ж, я знаю, от кого предпочёл бы избавиться я.
— Да что ты…
Тут Джезаль подпрыгнул в седле, поскольку яркая вспышка осветила небо, а потом ещё одна, пугающе близко. Пальцы света вцепились во вспученные подбрюшья туч, зазмеились во тьме над головой. Долгий раскат грома с грохотом и треском прокатился вместе с ветром по мрачной равнине. К тому времени, как он стих, телега уже укатилась, не давая Джезалю шанса ответить.
— Проклятый идиот, — пробормотал он, хмуро глядя на затылок ученика.
Сначала, когда засверкали вспышки, Джезаль пытался поднимать себе дух, представляя, как его спутников поразит молния. Например, было бы справедливо, если бы Байяза спалил дотла удар с небес. Впрочем, вскоре Джезаль даже в фантазиях отчаялся надеяться на такой исход. Молния никогда не убьёт больше одного человека за день, а уж если одному из них и придётся уйти, то Джезаль постепенно начинал желать, чтобы это оказался он. Миг сверкающего озарения, а потом сладкое забвение. Лучший выход из этого кошмара.
Струйка воды потекла по спине Джезаля, щекоча воспалённую кожу. Он вытянулся, чтобы почесать там, но знал, что если почешется, то зуд лишь десятикратно усилится, распространится на лопатки и на шею, и на такие места, до которых пальцем не дотянуться. Он закрыл глаза, и его голова поникла под тяжестью его отчаяния, а мокрый подбородок коснулся груди.
Шёл дождь, когда он видел её в последний раз. Он вспомнил это с болезненной ясностью. Синяк на её лице, цвет её глаз, изгиб рта, кривоватая улыбка. От одной лишь мысли об этом он сглотнул комок в горле. Комок, который он сглатывал по двадцать раз на дню. Первый утром, когда просыпался, а последний ночью, когда ложился на твёрдую землю. Быть сейчас с Арди, в тепле и безопасности, казалось пределом всех его мечтаний.
Он раздумывал, сколько она сможет ждать, ведь недели тянулись и тянулись, а она не получала от него ни слова. Может, прямо сейчас она каждый день пишет в Инглию письма, которых он никогда не получит? Письма, в которых описывает свои нежные чувства. В которых говорит, как отчаянно ждёт новостей. Умоляет ответить. А теперь её худшие опасения подтверждаются. Что он вероломный засранец, лжец и забыл о ней — хотя ничто не может быть дальше от истины. При этой мысли он стиснул зубы от злости и отчаяния, но что он мог поделать? Из этой заброшенной, разорённой, разрушенной страны не так-то просто отправить письмо, даже если предположить, что ему удалось бы написать его под этим грандиозным ливнем. Он проклинал про себя Байяза и Девятипалого, Длинноногого и Ки. Проклинал Старую Империю и бесконечную равнину. Проклинал всю их идиотскую экспедицию. Это уже становилось ежечасным ритуалом.
Джезаль начал смутно понимать, что до нынешнего момента у него была довольно лёгкая жизнь. Теперь казалось странным, как долго и сильно ныл о том, что приходилось рано вставать на фехтование, или о том, что он опускался до игры в карты с лейтенантом Бринтом, или о том, что сосиски на завтрак были всегда слегка пережаренными. Надо было весело смеяться и пританцовывать — просто потому что не было дождя. Он закашлялся, шмыгнул и вытер свой больной нос больной рукой. По крайней мере, тут столько воды вокруг, что никто не заметит, как он хнычет.
Казалось, только Ферро чувствовала себя ещё хуже него — когда она изредка сердито посматривала на изливавшиеся тучи, её лицо искажалось от ненависти и ужаса. Её шипастые волосы прилипли к голове, а промокшая одежда свисала с костлявых плеч. Вода стекала по лицу, покрытому шрамами, и капала с острого носа, с кончика заострённого подбородка. Ферро выглядела, как злющая кошка, которую неожиданно окунули в пруд: тело тут же кажется в четыре раза меньше прежнего, и сдирается всё ощущение исходящей от неё угрозы. Джезалю в его состоянии женский голос мог бы помочь, а Ферро на сотни миль вокруг была самым похожим на женщину существом.
Он пришпорил лошадь, поравнялся с ней, изо всех сил стараясь улыбнуться, а она сердито посмотрела на него. Джезаль неуютно почувствовал, что на таком расстоянии большая часть ощущения угрозы вернулась. Он забыл об этих глазах. Жёлтые, острые как ножи, странные и сбивающие с толку, со зрачками размером с булавочную головку. Теперь ему хотелось никогда к ней не приближаться, но не мог же он отъехать, не сказав ничего.
— Могу поспорить, там, откуда ты, дождь идет не часто, а?
— Сам заткнёшь своё ебло, или мне тебе врезать?
Джезаль прокашлялся и позволил лошади замедлиться и отстать.
— Чокнутая сука, — прошептал он себе под нос. Ну и чёрт с ней, пусть себе мучается. А он не собирался купаться в жалости к себе. Это совсем не в его духе.
Когда они прибыли на место, дождь, наконец, закончился, но воздух всё ещё был полон тяжёлой влажности, а небо над головой по-прежнему было окрашено в странные цвета. Вечернее солнце пронзало розовым и оранжевым клубящиеся облака, отбрасывая зловещее свечение на серую равнину.
Две пустые повозки стояли, третья была повалена набок — одно колесо сломано. Всё ещё запряжённая мёртвая лошадь лежала, вывалив язык изо рта, с парой торчавших из окровавленного бока стрел. Повсюду на примятой траве валялись трупы, словно куклы, отброшенные капризным ребёнком. Глубокие раны, сломанные конечности, стрелы, торчащие из тел. У одного трупа не было руки — короткий обломок кости торчал из плеча, как из окорока на прилавке мясника.
Вокруг валялся хлам. Сломанное оружие, расщепленные доски. Разворочанные сундуки, из которых вытащили рулоны ткани и изрезали на мокрой земле. Разбитые бочки, расколотые ящики — всё обшарено и разграблено.
— Торговцы, — проворчал Девятипалый, глядя вниз. — Как раз такие, какими мы притворяемся. Да уж, жизнь здесь стоит дёшево.
Ферро скривила губу.
— А где по-другому?
По равнине хлестал холодный ветер, насквозь продувая сырую одежду Джезаля. Раньше он никогда не видел трупов, а здесь их лежало… сколько? По меньшей мере дюжина. Не досчитав и до половины, он почувствовал лёгкую дурноту.
Больше никого это, похоже, не тронуло, хотя вряд ли было удивительным, что насилие для них — обычное дело. Ферро ходила среди тел, смотрела на них и тыкала, выражая эмоций меньше, чем гробовщик. Девятипалый глядел так, словно он видел всякое и похуже, да и сам не раз подобное проделывал — и Джезаль в этом не сомневался. Байяз и Длинноногий выглядели обеспокоенными, но не больше, чем если бы наткнулись на неизвестные следы лошадиных копыт. Ки, казалось, даже не заинтересовался.
Сейчас Джезалю не помешала бы толика их безразличия. Он никогда бы этого не признал, но чувствовал сильную тошноту. Эта кожа: дряблая, неподвижная, бледная как воск, покрытая каплями дождя. Эта одежда: изорванная и изрезанная; у кого-то не хватало сапог, курток или даже рубашек. Эти раны. Рваные красные полосы, синие и чёрные синяки, разрезы, разрывы, зияющие отверстия на плоти. Джезаль резко повернулся в седле, посмотрел назад, налево, направо, но вид везде открывался один и тот же. Некуда бежать, даже если бы он знал, в каком направлении ближайшее поселение. Он в группе из шести человек, и всё же чувствовал себя совершенно одиноким. На большом открытом пространстве, и всё-таки словно в ловушке.
Один из трупов, казалось, пристально уставился прямо на него. Молодой человек, не старше Джезаля, со светлыми волосами и торчащими ушами. Ему не мешало бы побриться, хотя сейчас это уже не имело значения. На животе зиял глубокий красный разрез, по обе стороны которого лежали окровавленные руки, словно парень старался сжать рану. Внутри блестели влажные багрово-красные кишки. Джезаль почувствовал, как тошнота подступает к горлу. Он и так чувствовал слабость от того, что слишком мало поел утром. Его воротило от проклятых сухарей, и он с трудом запихивал в себя ту бурду, которую ели остальные. Он отвернулся от тошнотворной сцены и уставился на траву, притворяясь, что ищет что-то важное, в то время как его желудок крутило и сжимало.