— Насколько всё плохо? — пробормотал он ей, чувствуя кровь на языке.
Она сердито посмотрела на него.
— Ты путаешь меня с кем-то, кому не наплевать.
Из его горла вырвался всхлип. Слезы кололи глаза, и пришлось посмотреть в сторону, чтобы перестать плакать. Да уж, он достоин сожалений. Храбрый сын Союза, отважный офицер Личной Королевской, победитель Турнира, не меньше! — не мог сдержать рыданий.
— Подержи, — резко сказал голос Ферро.
— Ух, — прошептал Джезаль, пытаясь сдержать всхлипы в груди, чтобы не дрожал голос. Он прижимал к лицу конец свежего бинта, а она заматывала его вокруг головы и под челюстью, снова и снова, пока не замотала рот почти совсем.
— Жить будешь.
— Это должно быть утешением? — промямлил он.
Она пожала плечами, отворачиваясь.
— У многих и этого нет.
Джезаль почти завидовал этим многим, глядя, как она идёт по качающейся траве. Как ему хотелось, чтобы Арди была здесь. Он вспомнил, как видел её в последний раз, как она со своей кривоватой улыбкой смотрела на него под лёгким дождем. Она бы никогда не оставила его в таком состоянии, беспомощного и больного. Она бы говорила тихие слова, касалась бы его лица, смотрела бы на него тёмными глазами, мягко целовала бы и… сентиментальное дерьмо. Она, наверное, нашла уже другого идиота, которого можно мучить, сбивать с толку и делать несчастным, а о Джезале даже и не вспоминает. Он мучал себя мыслями о том, как она смеётся над шутками других мужчин, улыбается другим мужчинам в лицо, целует губы других мужчин. Сейчас он ей не был бы нужен, это уж точно. Он никому не нужен. Он снова почувствовал, что его губа дрожит, а глаза покалывает.
— Все великие герои прошлого, ну, знаете — великие короли, великие полководцы — все они время от времени сталкивались с несчастиями. — Джезаль поднял взгляд. Он почти и забыл, что здесь Байяз. — Страдания дают человеку силу, мой мальчик. Так сталь становится тем прочнее, чем сильнее по ней бьют молотом.
Старик поморщился, приседая рядом с Джезалем.
— Комфорт и благополучие кто угодно перенесёт уверенно. Нас определяет то, как мы встречаем трудности и неудачи. Жалость к себе идёт от себялюбия, а для вождя нет ничего прискорбнее. Себялюбие — удел детей и недоумков. Великий вождь ставит других превыше себя. Вы удивитесь, насколько легче переносить собственные невзгоды, когда ведёшь себя таким образом. Чтобы вести себя по-королевски, надо всего лишь к каждому относиться, как к королю. — И он положил руку на плечо Джезалю. Наверное предполагалось, что это отеческое и утешительное прикосновение, но Джезаль чувствовал через рубашку, как дрожит рука мага. Байяз подержал её там немного, словно у него не хватало сил пошевелить ей, а потом медленно поднялся, выпрямил ноги и, шаркая, ушёл прочь.
Джезаль безучастно смотрел на него. Несколько недель назад такая лекция разозлила бы его. А теперь он безвольно сидел и кротко внимал. Он уже и сам не знал, кто он. Трудно чувствовать своё превосходство перед лицом полной зависимости от других людей. Причем, от людей, о которых он до недавних пор был такого невысокого мнения. У него больше не осталось иллюзий. Без варварского врачевания Ферро и неловкой заботы Девятипалого он, скорее всего, был бы уже мёртв.
Северянин подошёл, хрустя сапогами по гальке. Время возвращаться в телегу. Время скрипа и тряски. Время боли. Джезаль сделал долгий, неровный жалобный вздох, но остановил себя на полпути. Жалость к себе — удел детей и недоумков.
— Ну ладно, ты знаешь, что делать. — Джезаль наклонился вперёд, Девятипалый взял его одной рукой за спину, а другой под колени, перенёс его через борт телеги, даже не сбившись с дыхания, и бесцеремонно положил среди припасов. Джезаль поймал его большую, грязную, четырехпалую руку, когда она уже убиралась, и северянин повернулся, чтобы посмотреть на него, приподняв тяжёлую бровь. Джезаль сглотнул.
— Спасибо, — пробормотал он.
— Чего, за это?
— За всё.
Девятипалый долго смотрел на него, а потом пожал плечами.
— Не за что. Относись к людям, как хочешь, чтобы они относились к тебе, и сильно с пути не собьёшься. Так говорил мне мой отец. Я надолго забыл этот совет, и наделал такого, за что никогда не расплатиться. — Он тяжело вздохнул. — Но всё равно, попробовать не мешает. По моему опыту, в итоге что отдашь, то и получишь.
Джезаль, моргая, смотрел, как Девятипалый идёт к своей лошади. Относись к другим, как хочешь, чтобы относились к тебе. Мог бы Джезаль сказать, что сам он когда-нибудь вёл себя таким образом? Телега тронулась, оси заскрипели, а он всё думал об этом — сначала беззаботно, а потом почувствовал усиливающееся беспокойство.
Он задирал младших, угождал старшим. Часто вытягивал деньги у друзей, которые не могли себе этого позволить. Добивался от девушек своего, а потом бросал их. Никогда не благодарил своего друга Веста за помощь, но с радостью переспал бы с его сестрой у него за спиной, если бы она позволила. С возрастающим ужасом он понял, что не может вспомнить ни одного совершённого им самоотверженного поступка.
Он неуютно поёрзал на мешках с кормом в телеге. По большому счету что отдашь, то и получишь, а хорошие манеры ничего не сто́ят. С этих пор Джезаль будет в первую очередь думать о других. Ко всем будет относиться так, словно они ему ровня. Но потом, разумеется. Будет ещё много времени побыть хорошим человеком, когда он снова сможет есть. Он коснулся бинтов на лице, рассеянно почесал их и остановил себя. Байяз ехал позади телеги, глядя на воду.
— Вы видели? — пробормотал ему Джезаль.
— Что?
— Это. — Он ткнул палец себе в лицо.
— Ах, это. Да, видел.
— Насколько всё плохо?
Байяз склонил голову набок.
— Знаете, что? В общем, я думаю, мне даже нравится.
— Вам нравится?
— Не сейчас, конечно, но швы уберут, опухлость сойдёт, синяки рассосутся, короста заживёт и отпадёт. Наверное, ваш подбородок никогда не вернёт в полной мере свою форму, и ваши зубы, разумеется, не отрастут. Но, не сомневаюсь, то, что вы потеряли в части юношеского очарования, вам возместит дух опасности, стиль, суровая таинственность. Люди уважают тех, кто побывал в переделках, и к тому же вы вовсе не будете выглядеть, как развалина. Я даже уверен, девушки по-прежнему будут готовы терять от вас голову — если вы сделаете что-то достойное. — Он задумчиво кивнул. — Да. В общем, думаю, это пойдёт вам на пользу.
— На пользу? — пробормотал Джезаль, прижав руку к бинтам. — На пользу чему?
Но разум Байяза витал уже где-то в другом месте.
— Знаете, у Гарода Великого был шрам на щеке, и это ему никогда не вредило. Разумеется вы не увидите его на статуях, но из-за шрама люди сильнее уважали его при жизни. Поистине великий человек, Гарод. У него была блестящая репутация честного и надёжного, и действительно, часто он таким и был. Но он знал, как быть и другим, когда ситуация этого требовала. — Маг усмехнулся. — Я рассказывал вам, как он пригласил двух своих злейших врагов на переговоры? Ещё день не закончился, а он уже стравил их друг с другом. Позднее они уничтожили в битве свои армии, дав ему объявить победу над обоими, не сделав ни удара. Понимаете, он знал, что у Ардлика прекрасная жена…
Джезаль откинулся в телеге. На самом деле Байяз уже рассказывал ему эту историю, но не было смысла об этом говорить. Даже приятно было слушать её во второй раз, да и заняться больше было особо не чем. Было что-то успокаивающее в скучном бубнеже глубокого голоса старика, особенно теперь, когда солнце пробивалось через облака. Рот уже почти не болел, если только не шевелить им.
Так что Джезаль лёг на мешок с соломой, повернув голову набок, мягко покачивался от движения телеги и наблюдал, как мимо проплывает земля. Смотрел на ветер в траве. Смотрел на солнце над водой.
Один шаг за раз
Вест стиснул зубы, влезая на обледенелый склон. Его пальцы окоченели, ослабли и дрожали от того, что он постоянно хватался за холодную землю, за промёрзшие корни деревьев, за леденящий снег. Губы потрескались, из носа без конца текло, ноздри ужасно воспалились. Сам воздух резал горло, колол лёгкие и с хрипом вырывался наружу клубами пара. Вест раздумывал, не было ли решение отдать плащ Ладиславу худшим в его жизни. Он пришёл к выводу, что наверное было. Разумеется, за исключением спасения этой самолюбивой сволочи.
Даже когда Вест по пять часов в день готовился к Турниру, он и представить себе не мог, что можно так сильно устать. По сравнению с Тридубой лорд-маршал Варуз казался смехотворно мягким наставником. Каждое утро Веста будили до зари и почти не давали передохнуть, пока не померкнет последний свет. Северяне были машинами, все до единого. Мужчины, вырезанные из дерева, никогда не устававшие, не чувствовавшие боли. Каждая мышца Веста болела от их безжалостного темпа. Он весь покрылся синяками и царапинами от сотен падений и подъёмов. Ноги в промокших сапогах стёрлись и покрылись волдырями. А ещё в такт учащённому биению сердца в голове пульсировала знакомая боль, и огнём горела рана на черепе.
Вест мучился от холода, боли и усталости, но ещё хуже было непомерное чувство стыда, вины и поражения, которое с каждым шагом давило всё сильнее. Его отправили с Ладиславом, чтобы не случилось никаких катастроф. В итоге разразилась катастрофа почти непостижимого масштаба. Всё подразделение вырезано. Сколько детей осталось без отцов? Сколько жён без мужей? Сколько родителей без сыновей? Если бы только он сделал больше, в тысячный раз говорил себе Вест, сжимая замёрзшие ладони в кулаки. Если бы только убедил принца остаться за рекой, все эти люди, возможно, остались бы живы. Так много погибших. Он и не знал, жалеть их, или завидовать им.
— Один шаг за раз, — бормотал он себе, взбираясь по склону. Иначе никак. Если стиснешь зубы достаточно сильно, и сделаешь достаточно шагов, то сможешь добраться куда угодно. Один мучительный, усталый, замерзающий, виноватый шаг за раз. А что ещё поделать?