Что я мог сделать иначе? Мог связать свою судьбу с Эйдер и остальными. Сдать город гуркам без боя. Изменило бы это хоть что-то? Глокта кисло облизал пустые дёсны. Император всё равно принялся бы за чистки. Сульт всё равно послал бы за мной. Небольшая разница, тут и говорить не о чем. Что там говорила Шикель? Поистине немногим дан выбор.
Подул прохладный ветер, и Глокта потуже затянул свой плащ, скрестил руки на груди, поморщился и пошевелил туда-сюда онемевшей ногой, пытаясь разогнать кровь. Город стал всего лишь россыпью мелких огоньков вдали.
В точности, как говорила Эйдер — всё ради того, чтобы архилектор и ему подобные могли ткнуть в карту и сказать, что эта точка наша. Его рот дёрнулся в улыбке. И после всех усилий, после всех жертв, всех планов, замыслов, убийств, мы не смогли даже удержать город. Вся эта боль, ради чего?
Разумеется, ответа не было. Только спокойные волны, хлопавшие по борту лодки, тихий скрип уключин, успокаивающие всплески от вёсел на воде. Глокте хотелось почувствовать отвращение к себе. Вину за всё, что он натворил. Жалость к тем, кто остался позади на милость гурков. Так, как могут другие. Так, как мог и я давным-давно. Но сложно было чувствовать что-то, кроме крайней усталости и бесконечной ноющей боли в ноге, в спине, в шее. Он поморщился, откинувшись на деревянной скамье, как обычно пытаясь найти наименее болезненную позу. В конце концов, нет нужды наказывать себя. Скоро наказание придёт само[27].
Жемчужина городов
По крайней мере, теперь он мог ехать верхом. Шины сняли этим утром, и больная нога Джезаля больно стукалась о бок лошади. Ладонь на поводьях онемела и стала неуклюжей, рука ослабла и ныла без повязки. Зубы всё ещё тупо пульсировали от боли с каждым ударом копыт по разбитой дороге. Но по крайней мере он вылез из телеги, и это уже было что-то. Нынче мелкие радости делали его счастливым.
Остальные ехали мрачной молчаливой группой, угрюмые, как на похоронах, и Джезаль их не винил. Это место было мрачным. Равнина грязи. Трещины в голой скале. Песок и камень, без признаков жизни. Небо — белая пустота, тяжёлое, как тусклый свинец. Оно обещало дождь, но никак не могло разродиться. Все ехали вокруг телеги, словно хотели сбиться в кучку в поисках тепла — единственные тёплые существа на сотню миль холодной пустыни, единственные движущиеся существа в этом месте, застывшем во времени, единственные живые существа в мёртвой стране.
Дорога была широкой, но камни потрескались и покоробились. В одних местах целые куски дороги были разрушены, а в других её целиком покрывали потоки грязи. По обе стороны из голой земли торчали сухие пни деревьев. Должно быть, Байяз заметил, что Джезаль на них смотрит.
— Аллея величественных дубов тянулась вдоль этой дороги на двадцать[28] миль от городских ворот. Летом их листья дрожали и тряслись от ветра над равниной. Иувин посадил их своими руками в Старое Время, когда Империя была молода, задолго до того, как я родился.
Изуродованные пни были серыми и сухими, на расколотых краях всё ещё виднелись отметины пил.
— Выглядят они так, словно их срубили несколько месяцев назад.
— Много лет назад, мой мальчик. Когда Гластрод захватил город, он заставил срубить дубы, чтобы топить ими свои горны.
— Тогда почему они не сгнили?
— Даже гниение — это форма жизни. Здесь жизни нет.
Джезаль сглотнул и сгорбился, глядя, как давно мёртвые обрубки деревьев медленно проплывают мимо, словно ряды надгробий.
— Мне это не нравится, — пробормотал он себе под нос.
— Думаешь, мне нравится? — Байяз мрачно хмурился, глядя на него. — Думаешь, кому-то из нас нравится? Если люди хотят, чтобы их запомнили, то иногда они вынуждены делать то, что им не нравится. Славу и честь завоёвывают через борьбу, а не через покой. Власть и богатство достигаются в конфликтах, а не в мире. Разве всё это тебя уже не интересует?
— Да, — пробормотал Джезаль, — наверное… — Но он далеко не был уверен. Он посмотрел на море мёртвой грязи. Здесь было довольно мало признаков чести, не говоря уж о богатстве, и сложно было понять, откуда тут может прийти слава. Он уже был хорошо знаком с единственными пятью людьми на сотни миль вокруг. И, кроме того, он начал задумываться, действительно ли долгая бедная жизнь в полной безвестности — такая уж плохая штука.
Возможно, вернувшись домой, он попросит Арди выйти за него замуж. Джезаль развлекал себя, представляя, как она улыбнётся, когда он ей это предложит. Несомненно, она заставит его помучиться, заставит ждать ответа. Несомненно, будет дразнить его. Несомненно, она скажет да. В конце концов, что плохого могло случиться? Отец рассердится? Им придётся жить на жалование офицера? Поверхностные друзья и братья-идиоты станут хихикать за его спиной, видя, что он так низко пал? Джезаль едва не рассмеялся от мысли, что когда-то это казалось для него важным.
Жизнь, полная тяжёлого труда, вместе с любимой женщиной? Съёмный домик в немодной части города, с дешёвой мебелью, но уютным очагом? Никакой славы, ни власти, ни богатства, только тёплая постель, в которой его ждет Арди… Теперь это не казалось такой уж ужасной участью — после того, как он смотрел смерти в лицо; после того, как жил на миске овсянки в день и радовался, получая хотя бы её; после того, как он спал один под ветром и дождём.
Его ухмылка стала ещё шире, а ощущение от того, как растянулась больная кожа на подбородке, было почти приятным. Всё это совсем не казалось такой уж плохой жизнью.
Отвесно вздымались огромные стены, покрытые струпьями обломанных зубцов, волдырями разрушенных башен, шрамами чёрных трещин и склизкой сыростью. Утёс из тёмного камня изгибался и уходил прочь из поля зрения, в серую морось. Голая земля перед ним была залита бурой водой и усеяна упавшими плитами размером с гроб.
— Аулкус, — проворчал Байяз, стиснув зубы. — Жемчужина городов.
— Что-то она не блестит, — проворчала Ферро.
Логен тоже блеска не видел. Скользкая дорога вела в зияющую разбитую арку, полную теней, дверей в которой уже давно не было. При взгляде на эти тёмные врата у него возникало жуткое чувство. Тошнотворное чувство. Как то, что он ощущал, глядя на открытую дверь Дома Делателя. Словно смотрел в могилу, и возможно даже в свою. Он мог думать только о том, чтобы развернуться и никогда сюда не возвращаться. Его лошадь тихо заржала и сделала шаг назад, выпустив облачко пара в туманную пелену дождя. Внезапно сотни длинных и опасных миль назад к морю стали казаться более лёгким путешествием, чем несколько шагов к воротам.
— Ты уверен? — пробормотал он Байязу.
— Уверен ли я? Нет, конечно нет! Я просто из прихоти тащил нас сюда столько утомительных лиг по голой равнине! Я многие годы провёл, планируя это путешествие, и собрал эту маленькую группу по всему Земному кругу без причины, только лишь ради своего увеселения! Ничего плохого не случится, если мы просто доковыляем обратно до Халциса. Уверен ли я? — Он покачал головой, направляя лошадь в сторону зияющей арки.
Логен пожал плечами.
— Просто спросил. — Арка разевалась всё шире и шире, и наконец поглотила их всех. Звук лошадиных копыт эхом отражался в длинном тоннеле, стучал со всех сторон в темноте. Тяжесть всего этого камня вокруг давила так, что казалось, становится трудно дышать. Логен опустил голову, хмуро глядя на круг света далеко впереди, который становился всё больше. Он глянул вбок и заметил взгляд Луфара, который нервно облизывал во мраке губы; его влажные волосы прилипли к лицу.
А потом они выехали из тоннеля.
— Ух ты, — выдохнул Длинноногий. — Ух, ух, ух…
По обе стороны огромной площади стояли колоссальные здания. Из пелены дождя появлялись призрачные очертания величественных столпов и высоких крыш, вздымающихся колонн и огромных стен, сделанных словно для гигантов. Логен таращился, раскрыв рот. И все таращились — крошечная группа посреди громадного пространства, словно напуганные овцы в пустой долине, ждущие прихода волков.
Дождь шуршал по камням высоко над головой, падающая вода брызгала по скользкому булыжнику, текла по ветхим стенам, бурлила в трещинах дороги. Стук копыт казался приглушённым. Колёса телеги тихо поскрипывали и постанывали. Больше никаких звуков. Ни суеты, ни гомона, ни гула толпы. Ни криков птиц, ни лая собак, ни шума торговли. Ничего живого. Ничто не двигалось. Только огромные чёрные здания тянулись далеко в дождь, и рваные облака ползли по тёмному небу.
Они проезжали мимо развалин какого-то разрушенного храма — беспорядочное нагромождение плит и блоков, с которых капала вода. Части чудовищных колонн валялись по разрушенной мостовой, обломки крыш лежали там, где упали. Луфар глазел на вздымающиеся руины по обе стороны, и его мокрое лицо побелело, как мел, за исключением розового пятна на подбородке.
— Ад какой-то, — пробормотал он.
— Действительно, — пробормотал себе под нос Длинноногий, — весьма впечатляющий вид.
— Дворцы мёртвых богачей, — сказал Байяз. — Храмы, где они молились сердитым богам[29]. Рынки, где они покупали и продавали товары, животных и людей. Где они продавали и покупали друг друга. Театры, бани, бордели, где они потакали своим страстям, до того, как пришёл Гластрод. — Он указал на площадь и на долину из мокрого камня. — Это проспект Калина[30]. Главная дорога города, где жили самые важные горожане и их домочадцы. Она проходит почти напрямую от северных ворот до южных. А теперь слушайте, — сказал он, поворачиваясь в своём скрипучем седле. — В трёх милях к югу от города есть высокий холм с храмом на вершине. Камень Сатурлина, как его называли в Старое Время. Если нам придётся разделиться, то встретимся там.
— Зачем нам разделяться? — спросил Луфар, широко раскрыв глаза.