Логен наблюдал, как он делает пробные шаги, для равновесия раскинув руки, зажав сухарь в одной из них.
— Как нога?
— Бывало и хуже. — Лучше тоже бывало. Джезаль по-дурацки хромал, больная нога плохо сгибалась. Как только он переносил на неё вес, колено и лодыжка начинали болеть. Но он мог ходить, и с каждым утром всё лучше. Добравшись до стены из грубого камня, он закрыл глаза и глубоко вздохнул, не зная, то ли рассмеяться, то ли расплакаться от облегчения из-за простой радости, что снова может стоять на своих ногах.
— С этого времени я буду благодарен за каждый миг, когда могу ходить.
Девятипалый ухмыльнулся.
— Это чувство продлится день или два, а потом снова будешь хныкать о еде.
— Не буду, — твердо сказал Джезаль.
— Ладно. Значит, неделю. — Он подошёл к окну в дальнем конце комнаты, оставляя на пыльном полу длинную тень. — А тем временем посмотри-ка на это.
— На что? — Джезаль вспрыгнул рядом с братом Длинноногим, прислонился к выщербленной колонне сбоку от окна, тяжело дыша и тряся больной ногой. Потом поднял взгляд, и его рот раскрылся.
Должно быть, они высоко забрались. Наверное, на вершину пологого холма, смотревшего на город. Только что поднявшееся солнце, бледно-жёлтое в утренней дымке, висело на уровне глаз Джезаля. Небо над ним было чистым и бледным. Несколько полосок белых облаков висели почти неподвижно.
Даже в руинах, спустя сотни лет после своего падения, Аулкус выглядел поразительно.
Провалившиеся крыши тянулись вдаль, полуразрушенные стены купались в ярком свете или тонули в длинных тенях. Величественные купола, покосившиеся башни, вздымающиеся арки и высокие колонны возносились над неразберихой. Джезаль различал пустоты просторных площадей, широких проспектов и зияющее пространство реки, которая плавно изгибалась в каменном лесу справа — свет блестел на поверхности бегущей воды. Во всех направлениях, насколько Джезалю хватало взгляда, в свете утреннего солнца сиял влажный камень.
— И вот почему я люблю путешествовать, — выдохнул Длинноногий. — Одним махом, вмиг, всё путешествие себя оправдало. Можно ли где-нибудь ещё увидеть подобное? Сколько живущих людей могут на такое полюбоваться? Мы трое стоим перед окном в историю, у ворот в давно забытое прошлое. Я не буду больше грезить о прекрасном Талине, что блестит на море красным утром, или об Уль-Нахбе, сияющем под лазурной чашей небес в яркий полдень, или об Осприи, горделиво стоящей на горных склонах, чьи огни тихим вечером светят, словно звёзды. С этого дня моё сердце навеки принадлежит Аулкусу. Поистине, жемчужина городов. Даже в смерти он неописуемо совершенен, так можно ли хотя бы осмелиться представить себе, как он выглядел при жизни? Кого не ошеломит чудо величия этого зрелища? Кому не внушит благоговение это…
— Куча старых зданий, — проворчала Ферро сзади. — И давно пора отсюда проваливать. Собирайте вещи. — Она повернулась и пошла к выходу.
Джезаль хмуро посмотрел через плечо на блестящую полосу тёмных развалин, тянувшихся прочь в отдаленной дымке. Несомненно, это было величественно, но так же и пугающе. Прекрасные здания Адуи, могучие стены и башни Агрионта — всё, что Джезаль считал величественным, теперь казалось жалкими и слабыми копиями. Он чувствовал себя крошечным невежественным мальчиком из маленькой варварской страны, в мелком незначительном времени. Он с радостью отвернулся и оставил жемчужину городов в прошлом, где ей самое место. Уж он-то не будет грезить Аулкусом.
Разве что в кошмарах.
Было, должно быть, позднее утро, когда они дошли до единственной площади в городе, на которой до сих пор было многолюдно. Огромное пространство, заполненное от края до края неподвижной молчаливой толпой. Толпой, вырезанной из камня.
Стоявшие во всевозможных позах статуи всех размеров из разных материалов. Чёрный базальт и белый мрамор, зелёный алебастр и красный порфир, серый гранит и сотни других камней, названий которых Джезаль не знал. Разнообразие было достаточно удивительным, но у всех статуй было одно общее, что по-настоящему беспокоило. Ни у одной не осталось лица.
У колоссов лица скололи, превратив в бесформенную выщербленную поверхность. У маленьких статуй их отбили целиком, оставив лишь пустые кратеры грубого камня. Поперёк мраморных грудей, на руках, на шеях и на лбах зубилом выбили уродливые надписи на языке, которого Джезаль не смог разобрать. Похоже, в Аулкусе всё было эпических масштабов, и вандализм в том числе.
Посреди этого зловещего разгрома был прочищен путь, по которому могла проехать телега. Так что Джезаль ехал впереди группы, через лес безлицых фигур, столпившихся по обе стороны, словно народ на торжественной церемонии.
— Что здесь произошло? — прошелестел он.
Байяз хмуро посмотрел вверх на голову, которая в высоту была шагов, наверное, в десять. Её губы до сих пор мрачно сжимались, глаза и нос были отколоты, на щеке красовалось грубо вырезанное слово.
— Когда Гластрод захватил город, он дал своей проклятой армии один день на расправу с жителями — чтобы они утолили свою ярость, и удовлетворили свою страсть к грабежу, насилию и убийству. Словно хоть что-то могло их удовлетворить. — Девятипалый кашлянул и неуютно поёрзал в седле. — Потом им было приказано снести все статуи Иувина в городе. С каждой крыши, из каждого зала, с каждого фриза и храма. В Аулкусе было много изображений моего господина, поскольку город был его творением. Но Гластрод всё делал основательно. Он проследил, чтобы все изваяния собрали здесь, лишил их лиц и вырезал на них ужасные проклятия.
— Семейка не из счастливых. — Джезаль со своими братьями никогда не сходился во взглядах, но вот это показалось ему слегка чрезмерным. Он отпрянул от протянутых пальцев гигантской руки, стоявшей торчком на отрубленном запястье — на ладони был грубо высечен корявый символ.
— Что он гласит?
Байяз нахмурился.
— Поверьте мне, вам лучше не знать.
Над армией скульптур с одной стороны возвышалось здание, колоссальное даже по стандартам этого гигантского кладбища. Его лестница была высотой с городскую стену, колонны фасада толщиной с башню, а чудовищный фронтон покрывала поблекшая резьба. Байяз подвёл свою лошадь к нему и посмотрел вверх. Джезаль остановился рядом с ним, нервно глядя на остальных.
— Поехали дальше. — Девятипалый почесал лицо и тревожно осмотрелся. — Давайте уедем из этого города как можно быстрее, и никогда не вернёмся.
Байяз хихикнул.
— Девять Смертей боится теней? Никогда бы не поверил.
— Каждую тень что-то отбрасывает, — проворчал северянин, но Первого из Магов было не переубедить.
— У нас есть время на остановку, — сказал он, с трудом слезая с седла. — Мы уже недалеко от края города. Ещё час, и мы уже выйдем и продолжим наш путь. Капитан Луфар, вам это может показаться интересным. Как и любому, кто захочет ко мне присоединиться.
Девятипалый чертыхнулся себе под нос на своём языке.
— Ладно. Я уж лучше прогуляюсь, чем буду ждать здесь.
— Вы распалили моё любопытство, — сказал брат Длинноногий, спрыгивая к ним. — Должен признаться, что при свете город не кажется таким пугающим, как вчера под дождём. Действительно, сейчас сложно понять, почему у него такая чёрная репутация. Нигде в Земном круге нет такой коллекции очаровательных реликвий, а я любопытный человек, и не стыжусь этого признавать. Да, действительно, я всегда…
— Мы все знаем, какой ты, — прошипела Ферро. — Я подожду здесь.
— Поступай как знаешь. — Байяз вытащил посох из седла. — Как и всегда. Вы с мастером Ки, несомненно, насладитесь забавными историями, пока нас не будет. Мне почти жаль, что я пропущу вашу болтовню. — Ферро и ученик хмуро посмотрели друг на друга, пока остальные проходили среди разрушенных статуй и по широким ступеням. Джезаль хромал и морщился, ступая на больную ногу. Они прошли через огромный дверной проём величиной с дом, в прохладное, мрачное, тихое место.
Оно напомнило Джезалю Круг Лордов в Адуе, только ещё больше. Гулкий, круглый зал, словно огромная чаша с ярусами сидений по бокам, отделанных разноцветными камнями; целые секции были разгромлены и разрушены. Пол был завален обломками — очевидно, остатками обрушившейся крыши.
— Ах. Великий купол обрушился. — Маг прищурился и посмотрел через неровную дыру на яркое небо сверху. — Удачная метафора. — Он вздохнул и медленно зашаркал вдоль изгибающегося прохода между мраморными скамьями. Джезаль хмуро посмотрел на эту огромную тяжесть нависающего камня, раздумывая, что было бы, если б обломок упал и ударил его по голове. Он сомневался, что Ферро зашила бы такое. Джезаль понятия не имел, зачем Байяз притащил его сюда, но это же он мог сказать и про всё путешествие, да на самом деле часто и говорил. Так что он глубоко вздохнул и захромал вслед за магом, Девятипалый чуть позади, и звуки их шагов эхом отражались в этом огромном пространстве.
Девятипалый выбирал дорогу среди сломанных ступеней и с огромным интересом смотрел на обрушенный потолок.
— Что это было за место? — крикнул он, и его голос отразился от изогнутых стен. — Что-то вроде театра?
— В каком-то смысле, — ответил Байяз. — Великий зал имперского Сената. Здесь при полном параде сидел император и слушал дебаты между мудрейшими гражданами Аулкуса. Здесь принимались решения, которые определяли курс истории. — Он забрался на ступеньку выше и зашаркал дальше, возбужденно указывая на зал. Его голос дрожал от волнения.
— Всё происходило на этом самом месте. Насколько я помню, Калика стоял и обращался к сенату, взывая к осторожности в завоеваниях Империи на восток. А вон оттуда ему отвечал Иувин, выступая за решительные действия, и одержал верх. Я завороженно наблюдал за ними. В двадцать лет, затаив дыхание от восторга. Я до сих пор помню все их аргументы, до последней детали. Слова, друзья мои. В словах может быть больше силы, чем во всей стали Земного круга.
— Всё же клинок в ухо ранит сильнее, чем слово, — прошептал Логен. Джезаль прыснул смехом, но Байяз, казалось, не заметил. Он был слишком занят, перебегая от одной каменной скамьи к другой.