и и еле заметным розовым ободком, словно от слёз. Томно, лениво, почти сонно она обвела взглядом их группу. — Как это ужасно утомительно.
— Я устал, Конейль, и мне не до твоих игр.
— Все мы устали, Байяз. Все мы ужасно устали. — Она сделала долгий театральный вздох, добравшись, наконец, до нижних ступенек, и пошла по неровному полу к ним. — Было время, когда ты хотел поиграть. Как я помню, ты готов был играть в мои игры днями напролёт.
— Это было давно. Всё изменилось.
Её лицо неожиданно перекосило от гнева.
— Всё прогнило, ты хочешь сказать! Но всё же, — и её голос снова стих до глубокого шёпота, — мы, последние остатки великого ордена магов, должны, по крайней мере, пытаться оставаться цивилизованными. Ну будет тебе, брат мой, друг мой, мой милый. Нет нужды в чрезмерной спешке. Уже поздно, и всем вам есть время смыть дорожную грязь, сбросить эти вонючие лохмотья и переодеться к ужину. А потом за едой мы поговорим, как принято среди цивилизованных людей. Мне так редко приходится принимать гостей. — Она прошла мимо Логена, восхищённо оглядывая его с ног до головы. — И ты привёл мне таких суровых гостей. — Её взгляд задержался на Ферро. — Таких экзотических гостей. — Она протянула руку и провела длинным пальцем по щеке Джезаля. — Таких привлекательных гостей!
Джезаль стоял, застыв от смущения и совершенно не зная, как реагировать на такую вольность. Вблизи оказалось, что её чёрные волосы седые у корней, и несомненно сильно окрашенные. Её гладкая кожа оказалась морщинистой, слегка желтоватой, и, несомненно, сильно напудренной. Её белое платье у подола было грязным, и на одном рукаве виднелось заметное пятно. С виду она казалась такой же старой, как Байяз, если не старше.
Она уставилась в угол, где стоял Ки, и нахмурилась.
— Не уверена, что это за гость… но всем вам рады в Великой Западной Библиотеке. Всем добро пожаловать…
Джезаль моргал, глядя в зеркало, и бритва болталась в безвольной руке.
Совсем недавно он размышлял о путешествии, которое теперь, наконец, подошло к концу, и поздравлял себя с тем, как многому он научился. Терпимость и понимание, отвага и самопожертвование. Он вырос как мужчина. Сильно изменился. Но теперь поздравления казались неуместными. Зеркало, может, и было древним, а отражение в нём тёмным и искаженным, но несомненно лицо Джезаля было изувечено.
Приятная симметрия исчезла навсегда. Его идеальная челюсть была резко скошена влево и с одной стороны казалась тяжелее, чем с другой. Благородный подбородок неряшливо торчал вбок. Шрам начинался на верхней губе едва заметной линией, но на нижней разделялся надвое и грубо вгрызался в неё, оттягивая её вниз и придавая лицу постоянное выражение безобразной усмешки.
И тут ничего не помогало. От улыбки становилось только хуже — показывались уродливые прорехи в зубах, которые больше подходили кулачному бойцу или бандиту, чем офицеру Личной Королевской. Единственным утешением было то, что он, скорее всего, умрёт на обратном пути, и никто из старых знакомых никогда не увидит его таким ужасно обезображенным. Поистине, жалкое утешение.
Одинокая слеза капнула в тазик, стоявший перед ним.
Потом Джезаль сглотнул, судорожно вздохнул и вытер мокрую щёку тыльной стороной ладони. Выпятил челюсть — этой странной новой формы — и крепко стиснул бритву. Урон уже нанесён, и назад ничего не вернёшь. Возможно, он стал уродливее, но кроме того и лучше. И, по крайней мере — как говорил Логен, — всё ещё оставался живым. Джезаль манерно взмахнул бритвой и соскрёб клочки поросли со щёк, из-под ушей и с горла. И подумал, вытирая бритву, что борода на нём неплохо выглядела. Или, во всяком случае, хоть как-то прикрывала уродство.
Он натянул одежду, которую ему оставили. Рубашка с затхлым запахом и штаны древнего и смехотворно немодного покроя. Когда Джезаль, наконец, собрался к обеду, то чуть не рассмеялся, глядя на своё отражение. Беспечные жители Агрионта вряд ли узнали бы его. Он сам себя едва узнавал.
Вечерняя трапеза оказалась не такой, на какую можно было надеяться за столом важной исторической персоны. Серебро потускнело на краях, тарелки были потёртыми и потрескавшимися. Сам стол сильно наклонился, и Джезаль постоянно ожидал, что вся еда соскользнёт на грязный пол. Подавал еду всё тот же шаркающий привратник, и ничуть не быстрее, чем он открывал ворота. Каждое блюдо прибывало всё более холодным и застывшим. Сначала был исключительно безвкусный вязкий суп. Потом кусок рыбы — такой пережаренный, что от него остались одни угольки. И, наконец, настолько недожаренный кусок мяса, что фактически казался ещё живым.
Байяз и Конейль ели в каменной тишине, уставившись друг на друга над столом так, словно нарочно хотели, чтобы всем было неуютно. Ки только ковырялся в еде, его тёмные глаза пристально следили за двумя старшими магами. Длинноногий с удовольствием набрасывался на всякое блюдо и улыбался всем присутствующим, словно все разделяли его радость. Логен держал в кулаке свою вилку, хмурясь и неуклюже тыкая по тарелке, словно та была назойливым шанка, и периодически попадал в еду широкими рукавами плохо сидящего камзола. Джезаль не сомневался, что Ферро, если бы пожелала, смогла бы с лёгкостью пользоваться столовыми приборами, но вместо этого она решила есть руками, агрессивно глядя на любого, кто встречался с ней взглядом, словно призывая сделать ей замечание. Она была одета в ту же грязную дорожную одежду, которую носила последнюю неделю, и Джезаль задумался, не предложили ли ей платье на замену. Он чуть не поперхнулся от этой мысли.
Джезаль по своей воле не выбрал бы себе ни эту еду, ни компанию, ни это место, но факт состоял в том, что еда у них закончилась за несколько дней до этого. С тех пор их рацион состоял из горсти бледных корешков, выкопанных Логеном в горах, шести крошечных яиц, украденных Ферро из высокого гнезда, и каких-то неописуемо горьких ягод, которые Длинноногий собрал с дерева, видимо, наугад. Так что сейчас Джезаль с радостью съел бы и свою тарелку. Он нахмурился, пытаясь разрубить хрящеватый кусок мяса, и подумал, что тарелка и впрямь была бы вариантом повкуснее.
— Корабль всё ещё наплаву? — проворчал Байяз. Все посмотрели на него. Это были первые слова, сказанные за довольно долгое время.
Конейль холодно посмотрела на него своими тёмными глазами.
— Ты говоришь о том корабле, на котором Иувин и его братья плавали на Шабульян?
— А о каком же ещё?
— Тогда нет. Не на плаву. Он сгнил и стал зелёным илом в своём старом доке. Но не бойся. Вместо него построили другой, и тот тоже сгнил, а после него следующий. Последний качается на волнах, у причала — он зарос водорослями и ракушками, но укомплектован командой и припасами. Я не забыла своё обещание нашему господину. Я выполняю свои обязательства.
Брови Байяза сердито поползли вниз.
— Намекаешь, что я не выполнял?
— Я так не говорила. Если тебе послышался упрёк, то это твоя собственная вина стегает тебя, а не мои обвинения. Ты же знаешь, я не принимаю никакие стороны. И никогда не принимала.
— Ты говоришь так, словно безделье — это величайшая из добродетелей, — пробормотал Первый из Магов.
— Иногда так и есть, если действие предполагает участие в ваших распрях. Ты забываешь, Байяз, я видела всё это раньше, и не раз, и закономерность кажется мне утомительной. История повторяется. Брат сражается с братом. Как Иувин сражался с Гластродом, как Канедиас сражался с Иувином, так и Байяз борется с Кхалюлем. Люди мельче, мир больше, но ненависти от этого не меньше, и не больше милосердия. Закончится ли эта низкая вражда хотя бы так же, как другие? Или ещё хуже?
Байяз фыркнул.
— Давай не будем притворяться, что тебе не всё равно, или что ты отошла бы от своей постели дальше, чем на десять шагов.
— Мне всё равно. Я открыто это признаю. Я никогда не была такой как ты или Кхалюль, или даже как Захарус или Юлвей. У меня нет бесконечных амбиций, нет бездонного высокомерия.
— Действительно нет, только не у тебя. — Байяз с отвращением втянул воздух и со стуком бросил вилку на тарелку. — Только бесконечное тщеславие и бездонная праздность.
— У меня скромные пороки и скромные добродетели. Меня никогда не интересовало преобразование мира согласно моим великим замыслам, поэтому я карлик среди гигантов. — Она медленно окинула гостей, одного за другим, взглядом своих глаз с тяжёлыми веками. — Но всё же карлики не топчут никого под ногами. — Когда её пристальный взгляд упал на Джезаля, он закашлялся и сосредоточился на своём жёстком мясе. — Длинен список тех, через кого ты переступил, преследуя свои амбиции, не так ли, любовь моя?
Неудовольствие Байяза стало давить на Джезаля, как тяжёлый камень.
— Не нужно говорить загадками, сестра, — проворчал старик. — Я понял, что ты имела в виду.
— А, я забыла. Ты же человек прямой и не выносишь никакого обмана. Так ты говорил мне сразу за тем, как сказал, что никогда меня не бросишь, и прямо перед тем, как бросил меня ради другой.
— Это был не мой выбор. Ты ошибаешься во мне, Конейль.
— Я ошибаюсь в тебе? — прошипела она, и теперь её гнев тяжело давил на Джезаля с другой стороны. — Как, брат? Разве ты не уехал? Разве не нашёл другую? Разве ты не украл у Делателя — сперва его секреты, а затем и его дочь? — Джезаль съёжился и сгорбился, чувствуя себя, словно орех в тисках. — Толомея, разве ты её помнишь?
Хмурое лицо Байяза стало ещё мрачнее.
— Я совершал ошибки, и до сих пор за них плачу́. Ни дня не проходит, чтобы я о ней не думал.
— Как это вопиюще благородно! — усмехнулась Конейль. — Не сомневаюсь, что она упала бы в обморок от признательности, услышь она тебя сейчас! Я тоже иногда думаю о том дне. О дне, когда закончилось Старое Время. Как мы собрались перед Домом Делателя, жаждущие мести. Как мы пустили в ход всё своё Искусство, и весь наш гнев, и не смогли даже поцарапать ворота. Как ты шептал Толомее в ночи, умоляя её впустить нас. — Она прижала иссохшие руки к груди. — Какие нежные слова ты говорил. Я и не мечтала услышать от тебя ничего подобного. Даже такие старые циники как я были тронуты. Как могла отвергнуть тебя такая невинная, как Толомея — шла ли речь о том, чтобы раздвинуть ворота её отца или собственные ноги? И что же она получила в награду, а, брат, за все свои жертвы? За то, что помогала тебе, за то, что верила тебе, за то, что тебя любила? Это, наверное, была драматичная сцена! Вы трое на крыше. Глупая юная женщина, её ревнивый отец, и её тайный любовник. — Она горько рассмеялась. — Сочетание всегда не из лучших, но редко заканчивается так плохо. И отец и дочь. Долгое падение на мост!