Глокта остался наедине со свалившимся ему точно снег на голову богатством. Тяжело дыша, он медленно прошаркал к распахнутым сундукам и уставился на блестящие монеты. Было в этих деньгах что-то грязное. Что-то отвратительное. Почти пугающее. Глокта захлопнул крышки, дрожащими руками защелкнул замки, сунул ключ в карман и кончиками пальцев погладил металлическую обивку сундуков. На ладонях выступил пот.
«Я богат…»
Он зажал между большим и указательным пальцами прозрачный ограненный камень размером с желудь и, развернувшись к окну, поднял его на свет. Тусклый вечерний свет, преломляясь сквозь бесчисленные грани, рассыпался тысячей сверкающих искр — голубых, зеленых красных, белых… Глокта плохо разбирался в драгоценных камнях, но почти не сомневался, что это бриллиант.
«Я очень, очень богат…»
Он взглянул на мерцающий посреди кожаного квадрата холмик камней: немного мелких, большинство крупные, а несколько даже крупнее, чем тот, что был у него в руке.
«Я невероятно, сказочно богат! Подумать страшно, что можно сделать с такой горой денег, что можно контролировать. Возможно, теперь я сумею спасти город. Да! Построю стены, докуплю провизии, оружия, наемников… Гурки в панике, смешав ряды, отступили от Дагоски. Император Гуркухула посрамлен. Кто бы мог такое вообразить? Занд дан Глокта снова герой!»
С головой погрузившись в мысли, Глокта рассеянно перекатывал в пальцах маленькие сияющие камешки.
«Но если за короткий срок потратить столь внушительную сумму, это вызовет интерес. Например, моей преданной слуги практика Витари. А уж она позаботится о том, чтобы интерес пробудился и у моего благородного хозяина архилектора. Только что умолял выслать денег — а днем позже сорю ими направо и налево, будто монеты жгут мне руки. Мне пришлось взять кредит, ваше преосвященство. Неужели? И сколько же? Всего-навсего миллион марок. Неужели? И кто одолжил вам такую сумму? О, наши старые друзья из банкирского дома „Валинт и Балк“, ваше преосвященство. Взамен они в любой момент могут попросить об услуге, правда, непонятно какой. Разумеется, я по-прежнему верен вам душой и телом. Вы же понимаете, не так ли? Я хочу сказать, это просто драгоценные камни. Целое состояние. Тело, найденное возле доков…»
Глокта погрузил ладонь в камни; твердые, холодные, мерцающие, они приятно щекотали кожу между пальцами.
«Приятно, но опасно… Ступать придется все так же осторожно. Даже еще осторожнее…»
Страх
Путь на край света предстоял долгий, это было ясно как день. Долгий, одинокий и тревожный. Россыпь трупов у дороги всех обеспокоила не на шутку. Промчавшиеся мимо всадники только осложняли ситуацию.
Ехать было по-прежнему тяжело. Джезаля постоянно мучил голод, почти постоянно — холод и довольно часто — сырость. Растертые седлом ноги, казалось, не заживут до конца его дней. Каждую ночь, укладываясь на жесткую, бугристую землю, Джезаль впадал в тревожную дремоту, и ему снился дом, а утром измученное тело ныло еще сильнее, чем накануне. Кожа зудела и горела от непривычного слоя грязи; постепенно он с ужасом понял, что воняет так же омерзительно, как и остальные. Одно это может свести с ума цивилизованного человека.
А теперь еще дергайся от каждого шороха… Несколько дней назад, надеясь сбить преследователей со следа, Байяз велел свернуть в сторону от реки. Древняя дорога змеилась через прорезающие равнину глубокие овраги, по каменистым балкам, сумрачным ущельям, вдоль говорливых ручьев, струящихся по дну тенистых лощин. И Джезаль почти тосковал по унылой бескрайней равнине. По крайней мере, там не приходилось высматривать кровожадных убийц за каждым валуном, кустом и ямкой. Он сгрыз ногти практически до мяса. От любого звука он прикусывал язык, хватался за мечи и озирался по сторонам, высматривая врага — а врагом оказывалась порхающая в кустах птичка. Нет, это не страх, уверял он себя, Джезаль дан Луфар смеется опасности в лицо, все ему нипочем: засада, сражение или выматывающая гонка по равнине. Но выносить бесконечное ожидание, бессмысленное напряжение, медленно ползущие минуты выше его сил.
Если бы он мог хоть с кем-то поделиться своими тревогами, насколько бы ему стало легче! К несчастью, за время пути отношения в компании почти не изменились. Малахус Ки все так же угрюмо и молчаливо правил повозкой, с шумом катящей по трещинам древней дороги. Байяз лишь однажды разразился лекцией о том, какими качествами должен обладать великий лидер (сам он ими явно не обладал). Брат Длинноногий на день, на два уходил вперед разведывать дорогу, а вернувшись, долго разглагольствовал о своем непревзойденном мастерстве. Ферро хмуро смотрела на все и вся так, словно кругом враги, причем в основном мрачные взгляды перепадали Джезалю. Порой казалось, что ее рука не случайно прикасается к эфесу меча. Говорила Ферро мало, общалась обычно с Девятипалым: обсуждала вероятность засады, погони, высказывала свое мнение о том, как лучше замести следы.
Сам северянин был довольно загадочен. При первой встрече, когда он глупо таращился на ворота Агрионта, Джезаль смотрел на него свысока, как на животное. Но здесь, в диких, безлюдных краях условия изменились. Тут Джезаль не мог отойти подальше от неприятного человека, не мог избегать его общества, унижать в компании, оскорблять за спиной. Никто никуда не мог деться от навязанных спутников, и со временем Джезаль понял, что Девятипалый — обычный человек. Хотя, несомненно, тупой и страшно уродливый убийца. Последний крестьянин на полях Союза был умнее и культурнее северянина, однако приходилось признать, что из всей компании Девятипалого Джезаль ненавидел меньше, чем остальных. В этом северянине не было напыщенности Байяза, настороженности Ки, хвастливости брата Длинноногого и злобности Ферро. Нет ничего постыдного в том, чтобы расспросить фермера о выращивании пшеницы или кузнеца об изготовлении доспехов, даже если оба они грязны, безобразны и низкого происхождения. Так почему не поговорить с закаленным в боях убийцей о войнах и сражениях?
— Насколько я понимаю, ты водил людей в бой, — попытался завязать он беседу.
Северянин опустил на него тяжелый ленивый взгляд.
— И не раз.
— И дрался в поединках.
— Ага. — Он поскреб старые кривые шрамы на заросшей щетиной щеке. — Почему, думаешь, у меня такой вид? Не от того, что рука дрожала при бритье.
— Если бы у тебя так дрожали руки, ты бы, наверное, предпочел отпустить бороду.
Девятипалый рассмеялся.
— Пожалуй, — согласился он.
Джезаль уже почти привык к его виду. Краше северянин, конечно, не стал, но теперь скорее напоминал добродушную обезьяну, а не чокнутого головореза.
Дан Луфар на миг задумался: ему не хотелось выставить себя слабаком, но завоевать доверие такого простого человека могла лишь честность. Если на собак действовало — вероятно, и с северянами сработает…
— А вот я, — решившись, заговорил он, — в настоящем бою никогда не участвовал.
— Не может быть!
— Нет, правда. Мои друзья сейчас в Инглии. Дерутся с Бетодом и его дикарями. — Северянин скосил глаза в его сторону. — То есть… я имею в виду… дерутся с Бетодом. Я тоже собирался ехать с ними, но Байяз попросил меня отправиться в этот… рискованный поход.
— Они потеряли — мы приобрели.
Джезаль метнул на Девятипалого короткий взгляд. Если бы это сказал более утонченный человек, он заподозрил бы в словах сарказм.
— Войну развязал Бетод, — пояснил Джезаль, — совершенно подлым образом. Его никто не провоцировал.
— Даже не собираюсь спорить. У Бетода большой талант развязывать войны. Но его второй талант — их заканчивать — превосходит первый.
Джезаль рассмеялся и спросил:
— Неужели ты думаешь, он разгромит Союз?
— Он побеждал противников и с бо́льшим перевесом сил, но тебе, конечно, виднее. У меня ведь нет твоего опыта.
Джезаль засмеялся — и запнулся. В словах собеседника отчетливо сквозила ирония. Теперь Луфар задумался. Вот смотрит на него Девятипалый — а вдруг под этой грубой, израненной, битой маской только и крутится мысль: «Ну что за придурок»? Вдруг Байяз был прав? Может, действительно есть чему поучиться у северянина? Ладно, это можно выяснить…
— На что похоже сражение? — поинтересовался он.
— Сражения — как люди: все разные.
— В каком смысле?
— Вот представь: ночь, все спят — и вдруг шум, крики! Ты просыпаешься. Роняя штаны, вываливаешься из палатки в снег, а вокруг кипит бой, падают трупы. Темно хоть глаз выколи. Только луна и светит. Кто друг, кто враг — не разберешь. И оружия под рукой нет.
— Да уж, тут растеряешься, — заметил Джезаль.
— Еще как! — отозвался Девятипалый. — Или представь: ползешь ты в грязи между топчущихся ботинок. Надо куда-то выбираться, но куда — непонятно. В спине стрела, задница рассечена мечом. Визжишь от боли, как свинья, и ждешь, что тебя вот-вот пронзит копье, которого даже не увидишь.
— Какие мучения!
— Адские. Или представь: стоишь ты в кольце щитов. Площадка не шире десяти шагов в поперечнике. Те, кто держит щиты, орут во всю глотку. А в кольце ты и твой противник, самый крепкий, по слухам, ублюдок на всем Севере. Выживет из вас только один.
— Хм-м… — промычал Джезаль.
— Вот именно. Хотелось бы в таком поучаствовать?
— Нет.
Девятипалый улыбнулся.
— Я так и думал. Если честно, я бы тоже не хотел. На мою долю выпало немало сражений, стычек и драк. Большинство из них начинались с хаоса, хаосом и заканчивались. Сколько раз я думал, что вот-вот наложу в штаны от страха!
— Ты?!
Северянин хохотнул.
— Только дурак похваляется, что ничего не боится. Ничего не боятся мертвые. И, может быть, те, кто спешит к ним присоединиться. Страх учит осторожности. Учит уважать врага. И не хвататься в гневе за острые предметы. Поверь, в определенных ситуациях страх — полезная штука. Он поможет тебе выжить — это самое большее, на что можно уповать в битве. Любой нормальный человек боится. Главное — уметь извлекать из страха пользу.