— Сейчас.
Джезаль почувствовал, как чья-то рука, проскользнув за шею, крепко подняла его голову.
— Га! — яростно прорычал он и чуть не начал сопротивляться, но в конце концов обмяк и смирился с позором — с ним обращаются, как с младенцем. И зачем, в самом деле, пытаться делать вид, что ты не окончательно беспомощен? Кисловатая, теплая вода сочилась ему в рот. Это было как глотать битое стекло. Джезаль закашлялся и выплюнул остаток. Вернее, попытался плюнуть — и оказалось, что это невыносимо больно. Пришлось нагнуться вперед и подождать, пока вода стечет с лица — главным образом, по шее на грязный воротник рубашки. Джезаль со стоном сел прямо и здоровой рукой отпихнул мех.
— Ладно, — пожал плечами Девятипалый, — но потом нужно еще попробовать. Надо привыкать пить. Ты помнишь, что произошло?
Джезаль покачал головой.
— Был бой. Я и вон та малышка, — Девятипалый кивнул в сторону Ферро, которая ответила сердитым взглядом, — убрали почти всех, но еще трое осталось. Ты разобрался с двумя — и очень здорово, — но в одного не попал, и он ударил тебя в рот палицей. — Он показал на забинтованное лицо Джезаля. — Сильно ударил, сам видишь, что получилось. Ты упал, а он, видимо, бил лежачего; поэтому у тебя сломаны рука и нога. Могло быть гораздо хуже. На твоем месте я благодарил бы мертвых, что там оказался Ки.
Джезаль заморгал на ученика. А он тут при чем? Но Девятипалый уже рассказывал:
— Пришел и ударил того сковородой по голове. То есть что значит ударил — размозжил череп в кашу, правда? — Девятипалый улыбнулся ученику, который сидел, уставившись взглядом в равнину. — Дерется здорово наш парнишка, хоть с виду и тощ, а? Хотя сковородку жалко.
Ки пожал плечами, словно привык жарить человеческие головы по утрам. Джезаль подумал, что слащавого дурачка надо бы поблагодарить за спасение жизни; впрочем, он еще не чувствовал себя спасенным. Джезаль только попытался произнести как можно более внятно, не муча себя, но еле слышно прошептал:
— Ак сё — охо?
— У меня бывало и хуже. — Неважное утешение. — Скоро поправишься. Ты молодой. Рука и нога заживут быстро. — Стало быть, решил Джезаль, лицо вряд ли.
— Всегда тяжело терпеть рану, и ничуть не лучше, чем первую. Я ревел как ребенок каждый раз. — Девятипалый помахал рукой перед помятым лицом. — Почти все ревут, это точно. Если это утешит.
Не утешило.
— Ак охо?
Девятипалый поскреб щетину на щеке.
— Челюсть сломана, нескольких зубов не хватает, рот порван, но мы подлатали тебя довольно быстро. — Джезаль глотнул, плохо соображая. Подтверждались его худшие опасения.
— Рана серьезная и в неудачном месте. Во рту — значит, не можешь есть, не можешь пить и говоришь с трудом. Не можешь целоваться, само собой, хотя тут это не самое главное, да? — Северянин улыбнулся, но Джезаль не поддержал веселья. — Да, плохая рана. Названная, как сказали бы в наших местах.
— Ак? — проворчал Джезаль, тут же пожалев о том, что заговорил — боль лизнула челюсть.
— Названная рана. — Девятипалый подвигал обрубком пальца. — Рана, по которой тебя будут потом называть. Тебя, наверное, дадут прозвище Челюстел, или Косолиц, или Беззуб, или еще как.
Девятипалый снова улыбнулся, но Джезаль оставил чувство юмора в горах среди камней, рядом с выбитыми зубами. Едкие слезы навернулись на глаза. Он захотел закричать, но от этого рот напрягся, и швы на распухших губах натянулись под повязкой.
Девятипалый не унимался.
— Нужно видеть светлую сторону. Теперь ты не умрешь. Если бы началась гниль, то мы уж наверняка бы заметили.
Джезаль в ужасе вытаращил глаза — шире и шире, пока до него доходил смысл сказанного. Наверняка челюсть отвисла бы, не будь она разбита и примотана к голове. Не умрешь? Возможность того, что рана станет хуже, не приходила в голову. Гниль? Во рту?
— Я не утешаю, да? — пробормотал Логен.
Джезаль прикрыл глаза здоровой рукой и постарался всхлипнуть так, чтобы не было больно; плечи содрогались от беззвучных рыданий.
Они остановились на берегу широкого озера. Покрытая рябью серая вода под темным небом, побитым и помятым. Набухшая вода, набухшее небо, все словно полно тайн, полно угроз. Хмурые волны шлепали по холодной гальке. Хмурые птицы перекрикивались над водой. Хмурая боль пульсировала в каждом уголке тела Джезаля, не унимаясь.
Ферро сидела рядом с ним на корточках и, по обыкновению хмурясь, срезала повязки; Байяз наблюдал за ней, стоя рядом. Похоже, первый из магов очнулся от оцепенения. Он не стал объяснять, что случилось и почему он внезапно поправился, но выглядел еще нездоровым. Он казался старше и гораздо худее, глаза впали, тонкая и бледная кожа казалась прозрачной. Но Джезаль не испытывал никакого сочувствия к творцу катастрофы.
— Где мы? — пробормотал Джезаль между приступами боли. Говорить уже стало не так больно, но все еще следовало соблюдать осторожность — и слова выходили неуклюжие и спотыкающиеся, как у деревенского дурачка.
Байяз мотнул головой через плечо — в сторону водной глади.
— Это первое из трех озер. Мы далеко прошли по пути в Аулкус. Пожалуй, полдороги позади.
Джезаль сглотнул. Полпути — вряд ли это утешение, о котором он мог мечтать.
— А сколько я…
— Я не могу работать, пока ты шлепаешь губами, дурачок, — зашипела Ферро. — Оставить как есть или заткнешься?
Джезаль заткнулся. Ферро аккуратно сняла с его лица повязку, осмотрела пятна коричневой крови на бинте, обнюхала их и, сморщившись, отбросила прочь; потом сердито посмотрела на его губы. Джезаль сглотнул, пытаясь прочесть на темном лице Ферро, что она думает. Сейчас он отдал бы свои зубы за зеркало — будь у него полный комплект.
— Как всё — плохо? — невнятно проговорил он, ощущая кровь на языке.
Ферро нахмурилась.
— Ты меня спутал с кем-то, кому не наплевать.
Всхлипывание вырвалось из горла Джезаля. Слезы навернулись на глаза, он отвернулся и моргнул, чтобы не плакать. Хорош типчик, нечего сказать. Храбрый сын Союза, стойкий офицер личной королевской охраны, победитель турнира, не меньше, — и еле может удержаться от рева.
— Держи, — раздался голос Ферро.
— Ага, — прошептал Джезаль, стараясь загнать рыдания обратно в грудь, чтобы они не искажали голос. Он прижимал конец свежего бинта к лицу, пока Ферро обматывала и обматывала голову и под челюстью, почти замотав ему рот.
— Жить будешь.
— Я должен этому радоваться? — пробормотал он.
Ферро, пожав плечами, отвернулась.
— У многих и этого нет.
Джезаль почти завидовал этим многим, глядя, как Ферро идет по колышущейся траве. Если бы Арди была здесь! Джезаль вспомнил их расставание: с неуверенной улыбкой она смотрела на него снизу вверх под легким дождем. Арди ни за что не оставила бы его в таком состоянии — беспомощного и больного. Она говорила бы ласковые слова, касалась его лица и смотрела бы своими темными глазами, нежно целовала и… размечтался. Наверняка она уже нашла себе другого идиота, чтобы дразнить, сбивать с толку, заставлять страдать, а о Джезале и не вспомнила ни разу. Он изводил себя, представляя, как она смеется шуткам другого, улыбается в лицо другому, целует губы другого. Теперь он ей не нужен, это понятно. Он не нужен никому. Губы снова задрожали, в глазах защипало.
— А ведь все герои прошлого — великие короли, великие полководцы — время от времени сталкивались с несчастьем.
Джезаль поднял глаза. Он уже почти забыл про Байяза.
— Страдание дает человеку силы, мой мальчик; сталь тем крепче, чем больше ее бьют.
Старик подмигнул и присел на корточки рядом с Джезалем.
— Каждый справится с покоем и успехом. Как мы встречаем беду и несчастье — вот что отличает нас. Жалость к себе кончается себялюбием, а нет ничего прискорбнее в лидере. Себялюбие — для детей и для дурачков. Великий лидер ставит других выше себя. Ты не поверишь, как это помогает справляться с проблемами. Чтобы действовать как король, необходимо только с другими обращаться по-королевски.
Маг положил руку на плечо Джезаля. Наверное, хотел, чтобы жест вышел отеческим и успокаивающим, но Джезаль через рубашку чувствовал, как дрожит рука. Байяз не сразу убрал руку, словно у него не хватало сил ее убрать, потом медленно поднялся, потянулся и зашаркал прочь.
Джезаль безучастно смотрел вслед. С месяц назад подобное поучение довело бы его до тихого бешенства. Сейчас он спокойно сидел и слушал. Он уже и сам не знал, кто он. Трудно сохранять чувство превосходства, понимая, что теперь будешь зависеть от других. От людей, о которых он был, до недавнего времени, невысокого мнения. Иллюзий не осталось. Без жестокого лекаря Ферро и неуклюжей няньки Девятипалого, скорее всего, Джезаля не было бы в живых.
Северянин подошел, хрустя сапогами по гальке. Снова в повозку. Снова скрип и тряска. Снова боль. Джезаль длинно вздохнул, но оборвал сам себя. Жалость к себе — для детей и дурачков.
— Ну что ж, порядок ты знаешь. — Джезаль нагнулся вперед; Девятипалый одной рукой обнял его за спину, другой подхватил под колени, без труда перенес через край повозки и бесцеремонно уложил среди провизии. Джезаль ухватил большую грязную четырехпалую руку, и северянин обернулся, подняв густую бровь. Джезаль сглотнул.
— Спасибо.
— Это за что?
— За все.
Девятипалый всмотрелся в Джезаля, потом пожал плечами.
— Не за что. Поступай с другими, как хочешь, чтобы с тобой поступали, — не ошибешься. Так мне отец говорил. Надолго забыл этот совет и такого наделал, что уже не исправишь. — Логен глубоко вздохнул. — И все равно попробовать стоит. Что я понял? Что отдал, то в конце и получишь.
Джезаль моргал в широкую спину Девятипалому, пока тот возвращался к лошади. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали. Мог ли Джезаль, положа руку на сердце, сказать, что когда-нибудь жил так? Телега двинулась, и оси заскрипели, а Джезаль все еще размышлял об этом.
Он третировал младших, угождал старшим. Частенько выжимал деньги из друзей, которым это было не по карману, добивался своего от девушек, а потом бросал их. Он ни разу в