Кирилл встал, отошел и вернулся, держа флакончик духов – бабулиных духов! Мой «Ландыш серебристый»!
– Хочу, чтобы тебе было приятно напоследок.
Вздохнул и нажал на распылитель. Сначала «Ландыш» попал на его рукав – Кирилл неправильно повернул флакон, – но со второй попытки он обрызгал мне макушку.
– От тебя вкусно пахнет. Ты молодец! Хорошо держишь спинку.
Не меняя выражения лица, он надавил мне на щеки, и когда челюсть непроизвольно приоткрылась, запихал в рот мокрую тряпку. Поднялся. Некоторое время передо мной маячили его ноги в голубых джинсах, со следами травы на правой коленке. На экране мелькнул курсор усиления звука, и к видеоряду добавился голос. «Ты даже сам не знаешь, насколько сильно ты самый крутой!»
Кирилл отодвинулся. Больше ничего не загораживало мне телевизор. Шаги, скрип двери… Ушел. Его последними словами было: «Хорошо держишь спинку».
Я попыталась выплюнуть тряпку. Легче было бы выскрести пластилин из дупла. Он как-то хитро утрамбовал ее…
Подергала руками – только плечи заныли сильнее.
– Не надо домой, давай еще покружим по кольцевой! – Теперь настал черед Димы Билана.
Давай, Дима, еще покружим. Разве ж я против!
Пока получается тянуть ноги к затылку, петля на шее не душит меня. Но рано или поздно я устану, расслаблюсь и сама себя прикончу. Простое техническое решение, правда? Телевизор заглушает мое слабое сипение, штора задернута – снаружи не разглядеть, что происходит в комнате.
Не падай прежде выстрела, говорил Ясногородский.
Все, Леонид Андреевич. Теперь можно падать.
В телевизоре симпатичные ребята отрывались на танцполе в клубах синего дыма.
– А мама не в курсе, что мы с тобой на тусе! А мама не в курсе, что мы с тобой на тусе!
По дороге Кирилл остановился, бросил прощальный взгляд на озеро. Последний глубокий вдох, секунда тишины перед тем, как все начнется.
Он любил смотреть в интернете ролики, основанные на эффекте домино. Незначительное изменение запускало долгую реакцию, шарики падали, карандаши взлетали, костяшки складывались в цветок лотоса. Самые изобретательные он сохранял и пересматривал.
Теперь он сам придумал такую схему. Пусть не очень сложную, зато экстравагантную. Без ложной скромности Кирилл признавал, что вряд ли кому-то еще пришло бы в голову такое красивое решение.
Все шарики разложены по желобкам, ниточки подвязаны, кубики расставлены. Фигурок не много, но у каждой особенный выход.
В кончиках пальцев покалывало, как всегда в начале охоты. Он был бы совершенно счастлив – если бы не Дина.
«Надеюсь, она задохнется быстро», – озабоченно подумал он. Меньше всего хотелось бы мучить девчонку. Кирилл знал: глупо проявлять доброту к человеку, который едва не уничтожил его, но ничего не мог с собой поделать.
Правильнее – и милосерднее! – было бы задушить ее самому. Но это означало зарубить на корню идею охоты. На это Кирилл, при всем своем гуманизме, пойти не мог. Нельзя начинать торжественный ужин в мишленовском ресторане с торопливого пожирания попкорна, это низводит художественный замысел до уровня дешевого развлечения.
Боль утраты только еще ждала его впереди. Сейчас он даже не успел толком все осознать. Не было времени. Пришлось действовать интуитивно, очень быстро, чтобы не выбиться из графика, – все было рассчитано еще сутки назад и перепроверено этой ночью. Трехмерная карта постоянно мерцала на границе периферического зрения.
Кто вдохновлял его?
Динка.
Кто приносил ему удачу?
Его девочка.
Благодаря ей Кириллу выпала главная в его жизни охота. Он чувствовал, что существует взаимосвязь между знакомством с ней и его удивительным везением.
Им оставался всего один шаг до ее инициации. Он уже придумал, как все обставит! Ох, какой же наивной сейчас казалась его романтичность…
А ведь один раз Динка попросила взять ее с собой. Глазки так и горели предвкушением! Он чуть не расплакался, ей-богу. Сентиментальный стал, как старик.
Кирилл всерьез прикинул, не рассказать ли ей о сыщике. Все взвесил. И понял, что ни с кем не хочет делиться победой. Есть переживания, через которые нужно проходить одному, – лишь тогда можешь подняться на новый уровень.
Он решил: закончив свое лучшее дело, возьмет ее с собой. С документами что-нибудь придумает. Его любимая девочка – перекати-поле без корней, за все эти дни ни одного звонка; что ей терять?
А в самое замечательное утро, в утро его великой охоты, она его предала. Кицунэ, прекрасный маленький оборотень, оказался дырявой плюшевой игрушкой, из которой торчали клочья синтепона. Если она и мечтала пройти с ним через охоту, то струсила. А как говорилось в любимой книге Кирилла, трусость – самый страшный порок.
Пискнул таймер.
Время пошло!
Кирилл вытащил нож, взбежал на крыльцо, бесшумно отодвинул в сторону громадные тяжелые сапоги. Чухрай наверняка возражал бы против того, что у него изъяли все запасные ключи от коттеджей, но Кирилл не оставил ему такой возможности.
Вот уж кого не было жалко. Старый лживый хрыч.
Петли и замочная скважина были смазаны сутки назад. Кирилл не мог позволить, чтобы такая ерунда, как скрип двери, сорвала его замысел.
Комната была светла и просторна, в окна падали солнечные лучи, и в скрещении этих лучей в кресле, спиной к нему, сидел возле круглого столика человек, положив ладонь на глиняный чайник. Рядом стояла синяя чашка с красной полосой, единственное яркое пятно во всей комнате.
Кирилл замер. Выразительность этой картины, ее лаконичная безупречность поразили его. Он подумал: японец бы написал хайку о том, что смерть идет рука об руку с красотой, нет красоты совершеннее, чем та, что обречена, и выразил бы это в простых символах. «Жаль, что я не японец. Отвратительна эстетика разложения, но не эстетика смерти как завершенного действия. Победа живого над живым – это тоже смерть».
Он повторил это несколько раз про себя: «Победа живого над живым». Его победа. Человек в кресле, не подозревая о присутствии постороннего, зашевелился, вздохнул и взялся за чайник. Кирилл подождал, пока закончит литься из носика прозрачная золотистая жидкость, – это тоже было поэтично, – спокойно, не торопясь подошел к Илюшину и наклонился к его уху.
– Не дергайся и не кричи.
Приказ прозвучал негромко, почти интимно. Сознание раздвоилось: Кирилл был тем, кто стоял возле добычи, и одновременно ощущал холодное прикосновение лезвия к кадыку.
Сыщик не обманул его ожиданий. Ни вскрика, ни поворота головы. Как сидел, полуобернувшись к окну, так и замер. Только затылок слегка вдавил в кресло. Кирилл великодушно подумал: это простительно, рефлексы пальцем не раздавишь.
Зато Макар принюхался. Слабо раздулись ноздри – Кирилл постоянно наблюдал эту привычку и у своей подружки. Бывшей. Или даже лучше сказать – неудавшейся, во всех смыслах.
В Динке эта повадка умиляла его. А сейчас он на секунду испугался, что от него воняет какой-то дрянью.
– А, Кирилл… Если ты за деньгами, они в сумке. – Макар говорил спокойно, разве что чуть медленнее обычного.
Кирилл засмеялся и не ответил.
– Ага. – Илюшин произнес это «ага» так, будто и в самом деле что-то понял. – Тебе нужны не деньги. Что тогда?
«Мне нужен ты», – хотел сказать Кирилл, и это было бы чистой правдой. Но для правды время еще не пришло.
– Давай не будем забегать вперед, – легкомысленно посоветовал он. – Но о деньгах ты можешь не беспокоиться, честное слово!
– Тогда, может, объяснишь, о чем мне стоит беспокоиться?
Молодец, отметил про себя Кирилл, повторил дважды один и тот же вопрос, сформулировав его по-разному, прямо-таки подталкивая Кирилла к ответу.
Он ласково похлопал Илюшина. Жди, парень, жди.
Тот не удержался, с едва уловимой брезгливостью повел плечом. Кирилл почувствовал себя охотником в саванне, поставившим ногу на обездвиженного тигра; зверь еще рычит и дергается, но будет мертв десять минут спустя, когда фотограф отщелкает свою сотню снимков. Полосатую шкуру повесят над камином.
Впрочем, охоту на зверей ради развлечения Кирилл считал дикостью. Он подписал не одну петицию с требованием остановить варварство по отношению к животным.
Дверь открылась, и из ванной комнаты вышел Сергей Бабкин в футболке и спортивных штанах, на ходу вытирая лицо полотенцем.
– Я вот подумал насчет Беспаловой… – начал он и остановился.
Обстановку Сергей оценил так же быстро, как его друг.
– Он обкуренный?
Взгляд темных, почти черных глаз был устремлен на Кирилла. «Ты о чем?» – собирался спросить Кирилл, но прежде чем он открыл рот, раздался голос Илюшина:
– Нет, не похоже.
– Ну, слава богу. Не наркоман, значит. А я уж испугался!
Бабкин неторопливо опустил полотенце. Кирилл оценил мгновенно скрученный тугой жгут и про себя усмехнулся: все-таки приготовился, дружок!
– У меня к вам предложение, – весело объявил он. – Давайте поиграем! Правила такие…
– Где девушка? – перебил Илюшин.
Кирилл осекся. Девушка? Какая девушка?
А-а, Динка! Господи, что за чепуха волнует их в такой момент!
– Не отвлекайтесь, – попросил он.
– Она жива?
– Да жива она, жива! – с раздражением бросил Кирилл. Он прикинул, что уж минут десять-то плюшевая игрушка точно должна продержаться, пока из нее не вылезет весь синтепон и она не опадет дохлой шкуркой, так что его слова не были ложью.
Смешно, но, кажется, Макара это удовлетворило. Про девушку он больше не заговаривал.
– Игра, – второй раз со значением повторил Кирилл. – У нас с вами. На троих. Я вожу, вы ходите.
– А нож тебе зачем?
Кирилл ухмыльнулся.
– Это чтобы вам лучше слышать меня, дети мои!
– Убери нож, тогда поиграем, – предложил Сергей.
Кирилл поморщился. Тьфу, за дурака его держат, что ли…
Его огорчало, что они все время сбиваются с нужной тональности, фальшивят. До них как будто не доходила значительность момента. Плохо. Неправильно! Что еще хуже – каким-то образом это отношение передавалось и ему, точно зараза, хоть и не сваливающая с ног, но прилипчивая, как насморк.