– Почему покончить?! – вырвалось у Кирилла.
– Потому что… с вами… скучно. Ничего нового… много лет. – Илюшин, дернув подбородком, хватанул воздух ртом, скривился, будто сердясь, что его отвлекли от важных дел. – Вокруг посредственности с амбициями… Вроде вас. Надо было сделать это еще пять лет назад. Зря… тянул. А, может, и не зря. Дождался.
Кирилл покачал головой. Нет, он не верил ему. Притворство, актерство! Человек способен имитировать все, что угодно, в том числе затрудненное дыхание…
«Невозможно только побледнеть по собственному желанию», – снова тихо шепнула ему на ухо Динка. И рассмеялась.
Илюшин был уже не бледным, а белым. Кирилл до последнего цеплялся за мысль об игре света, но больше нельзя было отрицать очевидное.
Он растерянно зашевелил губами.
– Торжество заурядности, – с усмешкой сказал Илюшин, собрав последние силы. – Вы так пыжились… были так уверены в своем интеллекте… Я решил дать вам прощальный щелчок по носу. Посмотрите на себя. Вы – ничтожество. Неудачник! Какое… позорное… завершение карьеры!
Он вдруг подмигнул. Кирилл от растерянности чуть не ответил тем же, но угол рта Макара перекосило, увело вверх, словно кто-то пытался на живую нитку стянуть его щеку и бровь. Губы посинели. Тело выгнуло дугой, по лицу прошла судорога; несколько мгновений сыщик смотрел вверх и куда-то вбок, на макушки сосен, а затем глаза его закатились, и Макар обвис в петле.
«Сдох», – торжествующе шепнула Кириллу на ухо Динка.
Кирилл пошатнулся, как от удара.
Сыщик его переиграл.
Он не просто испортил его последнюю, главную охоту. Он уничтожил ее, а заодно и все предыдущие; он не оставил ничего от достижений Кирилла; трофеи, развешанные на стенах его воображаемой тайной комнаты, покрылись плесенью и растеклись, источая зловоние, – он отчетливо ощутил его сладковатый удушливый запах.
Илюшин сделал все так, как хотел он, а не так, как спланировал для него Кирилл. Сложнейшая подготовка, расчеты, – все потеряло смысл. Безупречно подогнанные друг к другу шестеренки обратились в вихляющиеся колеса телеги, летящей под откос; падающие друг за другом костяшки домино, которые должны были сложиться в прихотливый узор, – в развалившуюся гнилую поленницу, из которой брызнули мыши.
С губ Кирилла сорвался вопль. Он бросился к стволу, одним взмахом ножа перерезал веревку. Тело ударилось о землю с таким громким стуком, что Кирилл в ужасе подумал: «Не успел».
Но сыщик еще дышал. Ноги судорожно подергивались. Кирилл потратил несколько мучительно долгих секунд на то, чтобы освободить ему руки; перевалил его на спину, поправил голову.
– Ты у меня не сдохнешь, сволочь, – отчаянно бормотал он. – Жить будешь, гнида… Уйдешь, когда я тебе разрешу, понял? Понял?!
В ушах зазвучали слова инструктора по оказанию первой медицинской помощи, повторяясь, точно код: «Отсутствие сознания, дыхания, пульса. Отсутствие сознания, дыхания, пульса».
Признаки клинической смерти. Двух из трех достаточно, чтобы начинать сердечно-легочную реанимацию.
Кирилл опустился на колени рядом с Илюшиным. Поставил ладони на грудину, как учили. «Локти выпрямленные. Шестьдесят нажатий в минуту». Собственное сердце скакало, будто туго надутый резиновый мяч, вверх-вниз, от желудка под горло и обратно; лоб покрылся испариной, руки тряслись.
«Неудачник. Торжество заурядности».
– Ты неудачник, ты! – выкрикнул Кирилл, чувствуя, что по щекам текут слезы. – Даже сдохнуть нормально не сумел!
Он забыл о Сергее, забыл о таймере; его переполняли бессильная ярость и отчаяние.
Кирилл устроил для него такой красивый финал, он привел его на эту поляну, к озеру… он так старался!.. И что получил взамен?
Ему плюнули в душу. Нагло, цинично. Так нищий харкает в ладонь, протягивающую ему краюху хлеба.
«Господи, – взмолился Кирилл, – не дай ему умереть! Господи, ты же можешь!»
Нажатие, второе, третье! Считать про себя. Дышать равномерно. Сердце по-прежнему прыгало как мяч, который девочка Таня зашвырнула на другой берег реки; прыг-прыг-прыг по сухой земле, пугая уворачивающихся кузнечиков; Таня не плачет, она следит за мячом сухими глазами, потом говорит: «Возвращайся», – и протягивает руку к воде; тогда мертвый Грека, изъеденный раками, встает из реки и идет за ней.
– Вста-вай! – выдыхал Кирилл. – Вста-вай!
Возвращайся!
Илюшин дернулся и открыл глаза.
Мысленный сигнал опасности слился с писком таймера, предупреждавшего, что время вышло.
Кирилл потянулся за ножом, мгновенно приняв решение: все, охота закончена; хватит и того, что сыщик погибнет от его руки, а не по своему желанию.
Какая-то сила отбросила его назад. Он сначала ударился ладонями о землю, пытаясь предотвратить падение, и лишь затем ощутил удавку на шее. Кто-то набросил на него петлю. Кирилл захрипел, вцепился в нее, пытаясь ослабить узел, но его потащили, точно игрушечную машинку на веревочке; он видел собственные ноги, оставляющие в земле две борозды. Петля давила все сильнее, воздух вдруг закончился – весь, и внутри, и снаружи, а вместо него пришла боль. Грудь раздирало этой болью. Перед глазами заплясали черные точки; он хрипел; он задыхался.
– Вы его убьете, – донеслось до него сквозь звон в ушах.
Хватка на горле слегка ослабла. Немного придя в себя, он понял, что сидит, прислонившись к сосне, – той самой, на которой хотел вздернуть Илюшина. Его привязали за шею к стволу.
Но руки и ноги оставались свободны. Кирилл отчаянно изогнулся и снова вцепился в петлю, пытаясь освободиться от нее.
Бамц! – ему врезали по щеке. Кирилл никогда в жизни не получал оплеух. Ему показалось, что глазные яблоки сейчас выкатятся из глазниц.
Он зажмурился. А когда поднял веки, перед ним сидела мертвая Татьяна.
После всего, что произошло, в этом даже была своя логика.
Глава 15
– Женщина, которой испортили отпуск, – это страшная разрушительная сила, – сказал Макар Илюшин.
Они вновь сидели на веранде: Илюшин за столиком, на котором стояли чайник, сахарница и синяя чашка, Бабкин – полулежа в кресле, под пледом. Солнце опускалось за лес, розовые и сиреневые облака собирались в небесный замок.
– Поверить не могу, что ты мне ничего не сказал. – Бабкин пытался протянуть руку к чайнику, охнул и решил обойтись без чая. Спину сорвал, как пить дать. Тьфу ты, черт! Отдохнул, называется. Набрался здоровья.
– Не сказал, потому что ты бы все испортил, – невозмутимо заметил Макар. – Я оберегал тебя.
– Оберегал? Если бы ты соизволил поставить меня в известность, – от злости Сергей начал подражать витиеватому стилю Илюшина, – я бы сейчас не кряхтел тут как престарелый инвалид, неспособный самостоятельно поднять задницу со стула! Мы бы скрутили этого молодца, когда он пришел к нам, и на этом бы все и закончилось. Страшная разрушительная сила – это ты! Или тебе не понятно, что только благодаря чуду сегодня обошлось без жертв?
Илюшин светло улыбнулся, глядя на закат.
– Чудо – это я!
– Тьфу! Как об стенку горох.
Макар встал. Ушел в дом, хлопал там дверцами шкафчиков, вернулся с кружкой и печеньем. Пока Бабкин хмуро молчал, заварил новый чай и сунул ему под нос кружку, от которой поднимался пар.
– Сахару сколько? – мрачно осведомился Сергей.
– Шесть ложек. Не обожгись.
Бабкин неохотно принял кружку. Но чай оказался вкусным, сладким, совершенно таким, как он любил. Илюшин поставил блюдце с печеньем ему на колени и вернулся на свое место.
– Если бы мы скрутили Кирилла, когда он пришел к нам, – уже без улыбки сказал он, – парень ни словом не обмолвился бы о детях. Это первое и самое очевидное соображение.
– Ты не мог об этом знать, когда готовил свой… – Бабкин осекся, пытаясь подобрать самое точное определение. – Извращенный! Свой извращенный план.
– Я предполагал, что он придумал что-то сложное.
– Почему ты вообще решил, что это он? – сердито спросил Бабкин. – Почему не Чухрай? Не Тимур? Не этот сонный глист со своей бабой, которые не вылезают из дома?
– Пойдем с конца. – Илюшин протянул руку за пледом – к вечеру ощутимо похолодало. – Сонный глист, как ты справедливо заметил, не вылезает из дома. Кроме того, я знал, чем они там постоянно занимаются, и это исключало их из круга подозреваемых. Но об этом потом. Что касается Чухрая, он почти всегда находился у нас на глазах. Но дело даже не в этом – не так сложно изыскать время, чтобы убить человека, если задаться такой целью. Но Чухрай, будь он убийцей, никогда не стал бы охотиться на своей поляне.
– Потому что он владелец Озерного? – фыркнул Бабкин и собирался возразить, но Илюшин перебил его:
– Потому это место ему слишком дорого. Он мог застроить весь берег, а выстроил восемь коттеджей. Как человек с большой практической сметкой, он не мог не понимать, что исчезновение двух женщин, отдыхавших тут, очень быстро привело бы сюда полицию. Привезли бы собак, стали везде искать… Ему это как ножом по сердцу. Чухрай здесь хозяин, а хозяин не позволяет себе пачкать в собственных угодьях.
– А Тимур?
Макар усмехнулся.
– Отчего ты исключаешь повариху? Валентина Юхимовна – тот еще фрукт! Видел, как она косилась на подружку Кирилла? У нее достаточно сил, чтобы задушить или прирезать человека, ей прекрасно знакомы окрестности…
– Юхимовна постоянно на виду, – отрезал Бабкин. – Вернись к Тимуру.
– Я выбирал между ним и Кириллом. У меня была гипотеза, что все происходящее – дело рук Беспаловой, и я рад, что она оказалась ошибочной. Что ты смотришь? Убила Настю – и исчезла.
– Зачем?
– Это другой вопрос. Тимур мог убить из-за клада или боясь разоблачения перед Чухраем – в общем, из страха или от жадности. Но в тот день, когда исчезла Татьяна, он был на виду у всего лагеря. Помнишь, он забыл плотно закрыть дверь морозильника с мясом? Наросла шуба в палец толщиной. Валентина Юхимовна кричала на Тимура, как старый капрал на новобранца, заставила размораживать камеру и мыть каждую полку. Если бы он хоть на пять минут скрылся с глаз, она бы его самого в этот морозильник закатала. Кроме того, он маленького роста. Зарезать жертву это ему не помешало бы. А задушить – да.