В соседней комнате он по привычке хотел устроиться на подоконнике, но спохватился и придвинул стул.
Во дворе под деревьями девушка, очень похожая на мать, играла с собакой. Псина, несмотря на хромоту, резво носилась с мячом и подпрыгивала за тарелкой.
Девушка заметила Илюшина, отбросила мяч и вбежала в дом. Несколько секунд спустя она стояла перед ним – запыхавшаяся, взволнованная.
– Вы приехали по поводу Динки, правда?
Макар кивнул.
– Она к нам вернется?
Илюшин, озадаченный этим вопросом, молчал, и девушка шагнула к нему, мгновенно вспыхнув.
– Слушайте, вы! Мне плевать, что вы о ней думаете! Это вообще не ваше дело! Мы знаем… я с ее матерью разговаривала, это же ужас какой-то, чудовище, даже папа сказал, что она бессердечная! А вы… что вы можете понимать!
Макар смиренно согласился, что понимать он ничего не может.
– Где она? Говорите сейчас же!
Моя смена закончилась в четыре. Я немного поболтала с девушками на раздаче, которые в любую свободную минуту принимались сплетничать об актерах, сменила униформу на свою одежду и побрела домой.
Комнату в общаге мы делили с двумя девчонками из нашей столовой. Жуткий клоповник, по правде сказать. Но из окна видны крыши и телебашня. Ну, и еще окна второго корпуса. Я поняла, как чувствуют себя рыбы в двух соседних аквариумах в зоомагазине.
Лифт опять не работал. Я тащилась вверх по бесконечной лестнице, пропахшей куревом, и ни о чем не думала.
Вот чем мне нравилась моя работа. Постоишь над раковиной с посудой несколько часов – и ни единой мысли в голове. Как будто ты их смыл вместе с засохшим картофельным пюре.
Туда им и дорога.
Мои соседки еще не вернулись. За стеной бранилась семейная пара, – лаялась, как говорила моя мать, и надо признать, ее словцо куда точнее отражало то, что происходило между ними. Жена гавкала, муж рычал, и время от времени оба переходили на ожесточенный визг. С другой стороны выпивали, но сдержанно. Наверху пели.
Мое новое жилище напоминало полку в плацкартном вагоне. Только, кажется, этот поезд никуда не ехал, а просто стоял на полустанке.
Знаете, а ведь Ясногородский не удивился, увидев меня.
Когда мы узнали, где он скрывается, Сергей спросил: почему я уверена, что картина все еще у него? Зачем ему портрет незнакомой бабы?
Макар только улыбнулся. Он-то понимал.
Леонид Андреевич ни за что не избавился бы от этой картины. Ни за что! Я была уверена: он повесит ее на видное место, может быть, даже в спальне, чтобы утром, открывая глаза, первым делом видеть не облака, не листья на деревьях, а осязаемое подтверждение своей победы. Это был его золотой кубок. Он получил его, когда переиграл меня.
Но за эти годы все изменилось.
Он скучал по мне. Я увидела это по мгновенной радости, мелькнувшей в его взгляде прежде, чем выражение глаз вновь стало непроницаемым. Усталость и прочно въевшуюся брезгливость смыло с его лица, как мусор – волной. Передо мной был прежний Леонид Андреевич, вальяжный и добродушный.
Он боялся меня.
Он был счастлив, что я пришла.
Я знала, потому что и сама чувствовала то же самое.
Ясногородский был бесчестный человек и жестокий. Он предал меня; он отправил меня в тюрьму на три года; он поступил со мной хуже, чем моя мать. Вот только в отличие от моей матери, он меня любил.
Как и я его.
Картину Леонид Андреевич отдал без возражений. Даже помог мне снести ее по лестнице со второго этажа, иронично улыбаясь, по своему обыкновению. Мы не разговаривали, и только под конец, когда я уже вытащила картину на ступеньки и к нам от машины быстро направился Сергей, он уронил:
– Ключ под горшком слева, где трещина.
Горшки с туями обрамляли дорожку, ведущую к крыльцу; по четыре с каждой стороны. Я покосилась на ближний. Да, длинная извилистая трещина, похожая на маршрут, которым от Москвы до Эстонии вел нас навигатор.
Я поняла, что он хочет мне сказать. «Возвращайся в любое время, я жду тебя, этот дом – и твой дом тоже». Я ничего не ответила, и Ясногородский мягко закрыл дверь прежде, чем Сергей оказался рядом.
Ни единой мысли в голове?
Вранье.
Одна мысль не оставляла меня с того момента, как я села в машину сыщиков: «У меня мог бы быть свой дом». Вот он, совсем близко. Дотянуться до ключа проще простого, только захоти! Под горшком слева, где трещина…
Как здорово мы зажили бы с ним вдвоем!
Как много веселых фокусов мы бы придумали вместе!
Слева по-прежнему рычали, сверху пели, справа били бутылки. В окно напирал потной тушей, будто толстяк в тесной бане, огромный город. Я пошире открыла створку.
Кажется, я сама превратилась в одного из тех нормальных людей, которых всегда презирала. Когда это произошло? В какой момент у меня появились простые, ясные ответы?
Малявки писали мне каждую неделю. Татьяна с Чухраем звали в Озерный. Я знала, что не приму их предложение, и они это знали, но это не имело значения. Вокруг меня потихоньку собирался новый мир. Мой собственный, в котором не было места ни Леониду Андреевичу, ни его чудесному дому.
Пусть плацкартный вагон. Даже если мне придется сидеть в нем до конца жизни, я не вернусь к Ясногородскому.
В конце концов, вдруг этот поезд когда-нибудь тронется с места!
Снаружи постучали. Я подошла к двери, распахнула ее, приготовившись в очередной раз сообщить соседке, что нужно открывать своим ключом, – и потеряла дар речи.
В коридоре стояли Гурьевы. Марина и ее муж.
У меня в ушах стало жарко, будто туда плеснули горячего молока. Господи, только не это!
– Привет! – спокойно сказал Борис Иванович. – Можно? Прости, что без предупреждения!
Не дожидаясь моего разрешения, они вошли. Я попятилась.
– Мы пытались дозвониться… – вступила Марина. – Но у тебя телефон не отвечает. Боялись, что ты уедешь и мы опоздаем.
Борис Иванович вытер вспотевший лоб.
– Ффух! Лифт декоративный, да? Я, кстати, на лестнице встретил трех тараканов. Крупные, косматые! Их здесь для боев выращивают, что ли?
– Боря, ну вот что ты!.. Подумаешь, таракан, у нас на Алабяна тоже жили тараканы…
– Да, но в аквариуме и мадагаскарские! Редкая мерзость, – доверительно обратился он ко мне. – Приятель оставил на месяц, а сам задержался в Кении на полгода. Я тебе потом эту историю расскажу.
Они болтали так, словно мы расстались вчера. Словно ничего не произошло. Не было трех с половиной лет, и вообще ничего плохого не было.
Я сглотнула и шепотом спросила:
– Как вы меня нашли?
– Илюшин нам сказал. Предупредил, что здесь антисанитария.
– Допустим, это преувеличение… – доброжелательно заметил Борис Иванович, и Марина всплеснула руками:
– Боря, ну какое преувеличение, если грибок под оконной рамой?
Мы одновременно посмотрели на оконную раму. А я-то думала: что это за черные разводы, которые не берет мочалка?
– Собери свои вещи, пожалуйста, – попросила Марина.
Я стояла, не двигаясь с места.
– Дина!
Я вздрогнула, когда Марина назвала меня настоящим именем, и уставилась на нее во все глаза.
– Товарищи, пока мы клювами щелкаем, нас эвакуируют, – страдальчески сказал ее муж. – Давайте я внизу посижу. А вы мне махните, когда подняться за вещами.
– Хорошо.
– Нет, подождите!
Борис Иванович остановился в дверях.
– Зачем вы… – У меня перехватило горло, но я все же смогла выдавить: – Зачем вы приехали?
Они переглянулись.
– Мы приехали тебя забрать, – раздельно, как маленькой, объяснил Борис Иванович.
– К-куда?
Я вдруг поняла куда. Но прежде, чем я позволила себе впустить эту мысль, страх, что я ошиблась, выбил из меня все дыхание. Воздух вокруг встал плотно, как вода. Я пыталась – и не могла вдохнуть.
Моя мать говорила, что в ад попадают по умолчанию, а рай нужно заслужить.
Разве я что-то заслужила?
– Мы приехали забрать тебя домой, – мягко сказала Марина.
Я не успела опомниться, ничего не успела сказать, как она шагнула вперед и обняла меня. И хотя она стиснула меня крепко-крепко, воздуха стало столько, что у меня закружилась голова. Я закрыла глаза, чтобы не упасть, и на мгновение перед тем, как провалиться в счастливую темноту, увидела, как раздвигаются стены, прорастая лианами, как зеленые стволы уходят в жаркую вышину; как под лианами идет, раскачиваясь, хмурая обезьяна, и подросший детеныш идет рядом с ней, – бесстрашный, как все, кого любят.