А жизнь и гендерный баланс (точнее дисбаланс) в нашем пансионе были таковы, что, чтобы быть замеченной мужским меньшинством, необходимо было стать очень яркой светящейся точкой.
Но я чувствовала, как с каждым потрескиванием костра мое тело постепенно расслаблялось и наполнялось теплом. Делалось воздушно–ватным. И не хотелось даже говорить, не то что совершать ужимки и прыжки или заливисто хохотать, запрокинув голову, над мужскими повторяющимися от тусовки к тусовке шутками, чтобы вызвать в них расположение. Я знаю, мужчины тают, когда смеются над их несмешными шутками. Но в этот раз я была пас.
Время от времени чьи‑то руки протягивали мне пластиковые стаканчики с различным (и вполне привлекательным, судя по запаху) содержимым. Но я отказывалась, воспринимая эти сменяющие друг друга запахи как дополнительный ароматерапевтический бонус к моей релаксации.
Я смотрела на костер. Вокруг гудели голоса. Я прикрывала веки и сводила глаза к переносице. Мир становился волшебноразмытым. В нем исчезали резкие границы между предметами, и все делалось мягко–перетекающим одно в другое. Потом я совсем закрывала глаза, но через веки все равно прорывалась пляска огня, и перед внутренним взором блуждали пятна света и тени. Так я экспериментировала, медитировала и совершенно абстрагировалась.
Когда я пришла в себя и чуть приоткрыла веки, то обнаружила, что вполне натурально уснула, привалившись бочком к сосновому стволу. Вокруг меня стояла группа особо ответственных товарищей. Я успела заметить самое главное: выбранный мною красавчик тоже топтался здесь. Я моментально прочитала все выгоды своего положения и тут же снова прикинулась глубоко спящей. И стала внимательно прислушиваться. Понятно, что сейчас меня начнут будить. Просыпаться следовало грамотно.
Блин! И все же какая удача – мне даже не пришлось дергаться и мельтешить, чтобы привлечь всеобщее внимание. Надо добавить в свой свод законов «мужской психофизики» новый пункт.
Такой:
Закон №…
В броуновском движении теток внимание мужиков привлекает не только самая яркая и суетливая точка, но и самая неподвижная. Вызывающе неподвижная.
Знай я это раньше, сколько энергии сэкономила бы. Теперь я, наконец, понимала, почему Спящая Красавица лежала бревном и вызывала такой ажиотаж.
Итак, полевое совещание по приведению меня в чувство продолжалось.
— Соня! Соня! Просыпайся! – звали меня на разные голоса. Но я только сонно поеживалась.
Надо мной стали все по очереди склоняться и тормошить за плечо. Я сильнее куталась в плюшевую кофту и безвольнее приваливалась к сосновому стволу. Попытать свои силы в роли «будильника» решился и мой красавец. И когда его рука легла на мое плечо, чтобы встряхнуть «сонную Соню», я как будто в полудреме, а на самом деле очень расчетливо склонила голову на бок и удачно прижала ухом его ладонь к своему плечу.
Тут же невинно распахнула глаза, уперевшись взглядом прямо ему в зрачки, как будто испугалась и тут же будто бы обрадовалась.
— Ой! Я уснула? Уже все закончилось? – такой милый неадекват и растерянность. – Боже, что же это я сижу?!
Я начала вставать и протянула красавчику руку – чтобы он помог мне подняться. Взявшись за эту руку однажды, я уже не собиралась ее отпускать. Тут же подхватила его под локоть, уткнулась головой куда‑то под плечо:
— А так спать хочется! Так уютно тут в лесу, да? Но холодно!
Можно я к тебе под куртку спрячусь, а то со сна очень зябко.
Не дожидаясь разрешения, я накрылась полой его куртки, как цыпленок прячется под крыло наседки, и обняла. Так мы и шли всю дорогу. Я умею навязываться. Это один из главных журналистских талантов. Без него – никуда.
— Так смешно, идем тут с тобой, обнимаемся, а я даже не знаю, как тебя зовут! – хихикала я ему куда‑то под мышку.
— Юра.
— Какое чудесное имя! Очень люблю имя Юра. Оно для меня особенное.
— Да ла–аадно? – недоверчиво протянул он.
Я затормозила себя и его:
— Стой! Скажи это еще раз!
— Что?
— Да хоть что‑нибудь! – я приложила ухо к его груди. – У тебя такой классный голос, если слушать от сердца. Ну, от твоего сердца. Скажи еще что‑нибудь!
— Соня, ты что, меня клеишь? – засмеялся он.
События пошли вразрез с моим предполагаемым сценарием. Я смущенно захихикала, но продолжала цепляться за его свитер.
— Ну да, вообще‑то клею. Кадрю. Строю глазки. Заманиваю. Да, ты мне нравишься. Ты клевый. Ты такой красивый и веселый.
Мне очень хочется тебе нравиться.
Он набрал полные легкие воздуха, собираясь что‑то ответить. Я стремительно прижала палец к его губам:
— Чшш! Молчи, ничего не говори. Ни слова! Не сейчас! Пойдем лучше в деревню у крестьян морковку воровать? Или купаться голышом. Знаешь, какая сейчас вода теплая?
Я аккуратно отняла свой палец от Юриных губ и с замиранием ждала ответа, заглядывая ему в глаза.
Ура!!! Он ответил даже лучше, чем я ожидала:
— Пойдем лучше, я тебе одно особое место покажу, тебе понравится.
Идти оказалось далеко – около трех километров. И это очень радовало, что он потащил меня в такое неблизкое место. Значит, у него нет мысли побыстрее отделаться от меня. Мы шли все так же – я обивалась вокруг него руками, он накрывал меня полою своей куртки.
— Ты так здорово пахнешь! – говорила я, шумно вдыхала и тыкалась носом ему в грудь.
— Ты тоже, прямо как роза, – отвечал он.
Мы шли по мягкой от пыли проселочной дороге, небо светлело, брючины сделались мокрыми от росы.
Наконец пришли. Юрка вывел меня на высокий берег реки.
— Это Нерль, – сказал он.
Течение в этом месте резко поворачивало к восходу, как будто вода вдруг понимала, что течет не туда, и резко командовала себе «налево!». И там, куда она устремлялась, начинался новый день.
— Обалдеееть! – протянула я.
— Тс! Ты рано это говоришь, – и Юра потянул меня в сторону, на пригорок, из которого вырастали развалины старой церкви.
Странно, что в этих краях остались еще какие‑то не восстановленные церкви. Мне казалось, что в начале века РПЦ реконструировала все развалины с крестами, до которых смогла дотянуться. Но эта стояла в какой‑то совсем заброшенной деревне, сюда даже не просочился асфальт. Наверное, потому и церковники сочли этот объект бесперспективным. Мы крались по старому погосту мимо ржавых крестов, которые торчали из почти сровнявшихся с землею холмиков. Юрка уверенно шел дальше – к самой церкви. Мы поднялись наверх по узкой винтовой лестнице, кирпичи которой тревожно шатались под ногами. Где‑то приходилось переступать через две–три отсутствующие ступени. Мы карабкались на звонницу. Там, куда нам удалось добраться, лет сто пятьдесят назад стояли люди в черных одеждах и звонили в колокола. Сейчас здесь росла высокая полынь, шершавая тимофеевка и даже маленькие березки.
Вместо луковичного купола над головой распахнулось ветхое небо, тут и там проколотое блекнущими звездами. Заметно светало. Горизонт раскалялся огнем, пока что холодным, но обещавшим уже через несколько часов стать настоящим полуденным жаром. Земля с высоты выглядела абсолютно живым существом, покрытым густым мехом леса, сквозь который прорезалась речная вена.
— Сюда я прихожу по вечерам и рисую закат, – сказал Юра, как будто не мне.
— Почему не восход? По–моему, восход здесь тоже чудесный! – восторженно всплеснула руками я.
— Потому что закат.
Он вытащил откуда‑то туристическую пленку. Мы сели на нее рядышком. Я сползла вниз и уложила голову ему на колени. Мы молча смотрели, как прямо навстречу нам выплывает солнце.
Когда его сияющий бок уже явственно показался над горизонтом, Юра наклонился и поцеловал волосы на моем виске.
— Пойдем, – прошептал он.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Юрка оказался реально приятным мужиком. У меня даже в какой‑то момент возникли угрызения совести, намекавшие, что не очень‑то хорошо использовать его втёмную. Когда он на следующий день, посиневший от холода, но гордый своей добычей, положил передо мною, должно быть, последнего выжившего в Нерли рака, я уже подумывала отказаться от своей затеи. Когда он, пропахав собою половину песчаного берега озера, «поднимал» и «вытягивал» совершенно безнадежные мячи в пляжном волейболе, а потом победоносно косился в мою сторону, мне хотелось обнять его и погладить по макушке.
Я видела, как завистливо перехватывают его взгляд другие тетки, и понимала, что мне как‑то нереально «дуриком» свезло, и я привлекла внимание мужского экземпляра, до которого есть дело большей части женского населения «Усадьбы «Курганы».
И как это я раньше не замечала, что у нас в пансионе, оказывается, есть свой «первый дедушка на деревне»? Наверное, если бы я заранее осознавала ценность трофея и уровень конкуренции, я бы не решилась так легкомысленно и спонтанно притязать на него. А даже если бы и решилась, ничего бы у меня не вышло. Лучше всего нам удается решать задачи, которые мы считаем несложными и по плечу, даже если на самом деле все гораздо сложнее. Стоит только вообразить что‑то «мегатруднодоступным» и «почти невозможным», как это тут же таковым и становится.
Когда Юрка после ужина постучал мне в дверь и позвал на «узкий» костер «только для друзей», я совсем растрогалась. Но все‑таки поборола эту старческую сентиментальность и методично принялась готовить Юрика к отведенной ему роли слепого орудия шпионажа.
«Узкий костер» был весьма представителен. Когда мы с Юрой, как пара припозднившихся юных влюбленных, нарисовались у костра, на нас понимающе посмотрели: Натка, Алла Максимова, тот самый ужасный Димон и двое его товарищей, с которыми у меня случилась первая силовая стычка на почве литературной критики.
Торжествующе–плотская Натка колдовала с пакетом еды, командуя всеми низким грудным голосом. Димон вовсю ухаживал за Аллочкой: обрызгивал ее средством от комаров и подсовывал ей под попу самое сухое бревнышко. Очевидно, именно ревностной защитой ее творчества Димон и снискал такое расположение у вернувшей себе былой авторитет примарайтерши. Оказалось, что Димон и мой Юрка – друзья. И Юрки в числе мужиков, с кулаками отнимавших у меня рукописи наших пансионных писателей, не оказалось по чистой случайности. Теперь это все, конечно, стало предметом шуток. Меня уже никто не боялся. Все поняли, что больше я никого критиковать не буду.