Кадом встретил нас давно мёртвыми окраинами, от которых теперь остались лишь фундаменты — традиционная картина для «выживших» поселений. Человеческая стадность в тяжёлые времена заставляет людей сбиваться плотнее, но отнюдь не для того, чтобы помочь ближнему, а потому, что в тесной толпе шансы подохнуть распределяются равномернее. На миру и смерть красна. На счёт красоты можно, конечно, поспорить, но осознание того, что ты не одинок в своей беспомощности, помогает людям справиться со страхом и отчаянием. Абсолютно иррациональное дерьмо, но оно работает. Вероятно, причина в самой блядской натуре человека. Главная цель этих ничтожеств заключается не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы пережить соседа. Соревнование длится уже более шестидесяти лет, и одиночкам в нём нет места.
Миновав поросшие лесом отголоски ушедшей эпохи, мы, наконец, выехали с просеки к полям.
— Ни вышек, ни заграждений, — с присущей ему сметливостью отметил лейтенант и кивнул на сиротливую хижину у дороги. — Странно это.
— Тормозни, осмотримся, — дал я Ольге знак выметаться из кабины.
— Может, не стоит? — поёжился Павлов.
— Сиди тут. Не глуши мотор. Станислав, — обратился я, выбравшись наружу, к обитателю кузова, — прикрывай, и...
— Не беспокойся, попытается свалить — пристрелю, — предвосхитил он мою просьбу и, стукнув кулаком в заднее стекло добавил: — Шутка.
Хижина, по-видимому, выполняла функцию сторожки. Вот только сторожей поблизости не наблюдалось. Дверь была распахнута, ставни выломаны, внутри ни огонька, рядом на погнутой железной штанге болтался набатный колокол с вырванным языком.
Судя по толстому нетронутому слою земли на порогах, сторожку оставили далеко не вчера. Внутри пахло плесенью и сушёным зверобоем, веники которого висели на верёвке вдоль печи. Нехитрая мебель была перевёрнута, будто оказалась в эпицентре яростной схватки, пол усеяли осколки кухонной утвари.
— Кто-то тут дал бой, — тронул я пальцем бурые мазки на холодном белёном кирпиче. — Только вот кому?
— Следов от пуль нет, — заметила Оля, — гильз тоже.
— А драка была славная, — указал я на тёмные пятна, испещрившие пол, стены, мебель и даже потолок местами. — Как считаешь?
— Считаю, надо убираться отсюда поскорее. Село в пяти минутах езды, там и поспрашиваешь, если такой любопытный.
— Неужто это та бесстрашная, сующая всюду свой нос непоседа, которую я когда-то привёз из глухого таёжного края?
— Не время для шуток, Кол. Ты знаешь, я разное дерьмо костями чую, и сейчас тот самый случай.
Это да, чутьё у Ольги и впрямь звериное. Такую врасплох не возьмёшь. Есть люди, которые ощущают взгляд в спину, есть те, кто по глазам шулера прочитает его карты, а Ольга... Она не раз опережала смерть, чуя дуновение от опускающейся на свою шею косы. Да и на мою тоже.
— Ладно, уходим.
— Ну, что там? — почти шёпотом спросил Павлов, как только мы вернулись к машине.
— В сторожке-то? Сторож, — ответил я, пристроив седалище на успевшее остыть кресло. — Повсюду.
— Не понял.
— Кто-то с ним здорово порезвился, раскрасил бедолагой избушку.
— Ритуальное убийство? — на полном серьёзе спросил лейтенант.
— Точно, — предпочёл я избежать долгих и мучительных пояснений. — Езжай уже.
— Час от часу не легче, — дал Павлов по газам.
Вдалеке, за полем, виднелись тусклые огни, но их было подозрительно мало для такого крупного села. Да и поле выглядело странновато, щедро утыканное свекольной ботвой в конце октября. Могло показаться, что Кадом вымер, если бы не струйки дыма, тянущиеся из печных труб. Безлюдная улица, освещаемая вот-вот затухнущим масляным фонарём, чёрные дома с плотно затворёнными ставнями, и настораживающая противоестественная тишина окружили наш медленно катящийся на нейтралке, с выключенными фарами, грузовик.
— Тормози, — засёк я какое-то шевеление в прогоне, и вылез проверить.
Возмутителем кладбищенского спокойствия оказался мальчуган лет двенадцати, прущий ведро с водой, и затихарившийся в кустах, как только приметил нас.
— Тебя видно, — присел я возле скрючившегося у забора пацана. — Вылазь, разговор есть. Да не ссы. Ну, как знаешь, можем и так перетереть. Что за херня у вас тут творится?
— Не троньте его!!! — раздался у меня за спиной полубезумный бабий крик. — Христом-богом молю! Не троньте! — бухнулась на колени и поползла так ко мне растрёпанная тётка, выскочившая из ближней избы. — Он один у меня! Кровинушка! Не губите! Сжальтесь!
— Спокойно, — поднялся я, разведя руки в стороны. — И не думал никого губить, пока.
Баба под прицелом двух стволов замерла в молитвенной позе.
— Всего лишь поговорить хочу, — продолжил я, удостоверившись, что истерика закончена и отметив про себя, что разыгравшаяся драма не побудила хоть к каким-нибудь действиям ни одного соседа.
— А вы кто? — прошлёпала баба дрожащими губами, продолжая стоять на коленях.
— Не те, кого тебе надо бояться, по крайней мере, сейчас.
Похоже, мой ответ её обнадёжил, и тётка принялась отбивать земные поклоны, беззвучно вознося молитву. Пацан тем временем выбрался из кустов и, забыв про ведро, опрометью залетел в избу.
— Так чего, дорогуша, может, прояснишь ситуацию?
— Сейчас, — поднялась умоленная на ноги и, часто кивая, приставными направилась в сторону крыльца, — сейчас, я только это... Я сейчас только вот, и сразу, ага... — С этими многозначительными словами она захлопнула дверь и клацнула замком.
— Эй! Что за дела?
— Хотите говорить — ступайте к старосте! — донеслось из-за двери.
— И где этот староста?
— По улице дальше, большой красный дом справа от церкви!
— Ненавижу людей, — вернулся я к машине и велел Оле двигаться: — Давай в серёдку.
— Чего это? — пересела она.
— Буду прохожим из окна по коленям стрелять, а уж потом разговоры разговаривать.
— Меня от этого Кадома в дрожь бросает, — поделился сокровенным Павлов. — Зря мы сюда сунулись.
— Согласна, — оперативно вступила в оппозиционную мне группировку Ольга. — Надо взять языка и убираться к чёрту.
— Чего вы разнылись? Мы тут не детей растить собираемся. Сейчас потолкуем со старостой, проясним картину, и всё кругом сделается милым и уютным. Вы же в курсе, что больше всего пугает неизвестность?
— Не, — помотал головой лейтенант, — лично меня пугает чокнутая нелюдимая деревенщина из глуши.
— Я давно подозревал, что у тебя проблемы. Во сне не мочишься?
— Дерьмо... — сокрушённо вздохнул Павлов и стукнул ладонями по рулю.
— В чём дело?
— Нам же здесь заночевать придётся.
— Рядом со мной не ложись. А вот и она.
Мрачное увенчанное чёрными куполами здание церкви соседствовало с обветшалой колокольней. На тёмной площади и расходящихся в стороны улицах ни души, только сидящие на крестах вороны намекали, что жизнь ещё не окончательно покинула это неуютное местечко. Двухэтажный дом из красного кирпича справа от церкви, как и сказала тётка, светился одним единственным окном наверху сквозь затворённые ставни.
— Староста! — постучал я в дверь, прикрытый бдительными товарищами, остающимися в машине. — Открывай, разговор есть! Оглох что ли? Лучше не заставляй меня ждать, сучёныш!
Немного погодя, наверху послышался скрип оконной рамы, а затем отворились и ставни, но в проёме никто не показался.
— У нас ещё неделя! — срываясь на визг, проорал нетрезвый голос.
— Если не откроешь, я тебя спалю нахрен! Считаю до десяти!
— Ладно-ладно! Уже иду... — раздался звон битой посуды и неразборчивые проклятия.
Я дал своим верным помощникам знак покинуть грузовик, вынул АПБ и навинтил глушитель.
Приоткрывшаяся дверь тут же получила ускорение, познакомившись с моей подошвой, и резко затормозилась, передав импульс бородатой физиономии позади неё.
— Грабли поднял! — схватил я за шиворот исходящего спиртовыми парами мужика лет пятидесяти в одном исподнем и приставил к его затылку ствол. — Пошёл! Кто ещё в доме?
— Никого, — проблеял тот, поливая половицы кровью из расквашенного носа.
— Давай наверх.
— И суток же не прошло ещё, — простонал он чуть ни плача. — Мы же договорились. Что за х**ня?
— Сейчас ты точно договоришься, двигай копытами! Заходи. На пол сел, — сориентировал я его пинком в угол отчаянно нуждающейся в уборе комнаты.
— Внизу чисто, — присоединилась к нам Ольга.
— Наверху тоже ни души, — вошёл следом Стас с лейтенантом.
— А вы... — вытянул староста указательный палец в направлении Оли, предварительно намотав на него красную соплю. — Вы кто такие? А?
— Давай-ка по порядку, не забегая вперёд, — сел я на койку, выбрав место почище. — Начнём с той стрёмной поебени, что у вас тут творится.
— Вы не от Семипалого! — не унимался староста. — Какого хуя?! Да вы знаете...?!
Возмущённая тирада резко прервалась, когда выпущенная из АПБ пуля легла возле левого уха говоруна.
— Бля! — шарахнулся он в сторону, лихорадочно ощупывая голову.
— Я ж говорил, что прицел сбился, — весьма кстати подыграл Станислав, — а ты не верил.
— Вот гадство, — повертел я в руках пистолет и снова прицелился.
— Не надо!!! — вскинул клешни староста, сжавшись, как мошонка на морозе. — Я расскажу! Мне жалко разве? Да ничуть не жалко, времени-то у меня теперь аж цельная неделя, а потом всё одно помирать.
— Вижу, ты, как можешь, ускоряешь этот процесс, — кивнул Станислав на пустые склянки, разбросанные по заблёванному полу.
— Давно бы до смерти упился, будь желудком покрепче, — привалился староста к стене и вытянул ноги.
— А что же пули в голову испугался?
— Так ведь без раскачки-то оно страшновато. Прежде подготовиться нужно, духом собраться, ну или наебениться в стельку. Я вчера ещё вздёрнуться думал, да так и не решился.
— И в чём же причина столь глубокой печали? — поинтересовался я.
— Сил уже нет, — развёл руками староста и безвольно уронил их. — Куда ни плюнь, везде какое-нибудь говно, и день ото дня его только больше. Семипалый продукт требует, заложников взял, а гнать не из чего, потому что свекла на полях не убрана, а неубрана потому, что народ туда выходить боится, а боится потому, что поп этот — сука треклятая — людей чертями пугает мне назло, а пугает потому, что черти эти и впрямь на полях наших водятся. Такие вот дела, — вздохнул он и, запрокинув голову, уставился в потолок. — Конец Кадому, и нам конец. В пекло это всё.