ть эту идилию.
— Ну хоть у кого-то утро выдалось добрым, — поприветствовал я присутствующих.
— Уже пора? — не оборачиваясь, спросил Ветерок голосом живого мертвеца.
— Да, собирайся. Надо тебя врачу показать.
— Зачем? На органы пустить хотят?
— Идея неплохая, но нет. За ногу твою беспокоюсь, от хромого снайпера проку меньше.
— О чём ты? — оторвался наконец Ветерок от параши и посмотрел на меня красными слезящимися глазами.
— Я передумал.
— То есть как? — перестал Стас мычать и подал более явственные признаки жизни.
— А вот так. Не всё решается деньгами. Есть на этом свете и более важные вещи, человечность, например. Человечнее надо быть, Станислав, милосерднее.
— Что... что за х**ню ты несёшь?
— Не пытайся понять, это не многим дано. Короче, Саня, фортуна снова повернулась к тебе лицом. С этого самого момента зачисляю тебя в наш отряд на место штатного снайпера.
Ветерок сглотнул, поднялся с карачек и, превозмогая боль в купе с рвотными позывами, вытянулся по стойке смирно. Уверен, баловень судьбы щёлкнул бы каблуками, если б мог.
— Я этого не забуду, Кол, — прохрипел он сквозь накатившее чувство безмерной признательности. — Богом клянусь, не забуду.
— Ладно, дружище, — хлопнул я своего бравого солдата по плечу, ощущая затылком осуждающий взгляд Павлова, — как скажешь, только не дыши в мою сторону.
— Да, извини.
— Хватай костыль, пора заняться твоим здоровьем.
Глава 26
Некоторые называют меня психом, опасным шизофреником, маньяком с болезненными садистскими наклонностями. За глаза, конечно, но я-то знаю. А те, кто не называет, либо осторожничают, либо попросту не знакомы со мной. Можно ли винить их за это? Разумеется. Но я не стану, я понимаю, отчего такое происходит. Виной всему — невежество. А винить человека за невежество в мире, где оно является нормой, слишком просто и до пошлости банально. Тем не менее, они неправы. Любой психопат, потрошащий людей, делает это потому, что испытывает непреодолимую тягу к данному процессу, и только. Да, он может утверждать, что его ведёт Сатана, что голоса в голове вещают крайне убедительно, что жертвам так будет лучше, ибо они, его стараниями, отправляются в рай, и прочую хуету. Но истина в том, что это всё — оправдания. Каким бы жестоким мясником ни был этот психопат, он, в глубине своей больной натуры, осознаёт неправильность совершённого, его уродство, грязь и мерзость. Мастурбирует он на разделанные трупы, или рыдает над ними — не важно, психопат всегда является жертвой собственной одержимости и не бывает удовлетворён. Всё его никчёмное существование вращается вокруг этого, он живёт своими жертвами, остальное — тлен. Маньяк — он как дебильный ребёнок, которому дали краски, а тот макает в них шаловливые ручонки и мажет ими по холсту, успокаиваясь на время, но потом видит, что за нелепую мазню сотворил, и впадает в депрессию, пока не получит новые краски взамен испорченных. Но довольно о психах, поговорим теперь обо мне. Ощущаю ли я тягу к физическому уничтожению прямоходящих форм белковой жизни? Постоянно. Получаю ли я удовольствие от процесса? Зачастую. Помню ли я тех, кого убил? Очень немногих. Является ли убийство самодостаточным? Крайне редко. Сожалею ли я о содеянном? Никогда. Я — художник, и творю шедевры. Они редки, но прекрасны, это искусство. В остальное время приходится заниматься ремеслом, лубочными картинками, чтобы свести концы с концами. Может ли художник жалеть о потраченных красках, должен ли задумываться об их судьбе, выдавливая из тюбика на палитру? Вопрос риторический. Никто ведь не называет повара больным ублюдком за то, что он разделывает зверей и превращает их в чудесные блюда. Никто не считает маньяком столяра за срубленные распиленные деревья. Разве же это справедливо — клеймить меня унизительными эпитетами, лишь за то, что не зарыл в землю дарованный свыше талант? Откуда столько нетерпимости и злобы? Люди так жестоки...
— Целую неделю?! — не на шутку возмутил меня медик своим диагнозом.
— Быть может, дней пять, но не меньше, — закончил старый шарлатан с перевязкой. — Ноге нужен покой.
— А кому он не нужен?
— Я обычно сидя работаю, — попытался Ветерок реабилитироваться. — До позиции доковыляю как-нибудь.
— А что если её отрезать? — предложил я альтернативный вариант лечения. — От культи меньше хлопот.
— Могу предложить временный протез, — поднялся медик, игнорируя озвученный мною прорывной метод терапии, и достал из шкафа видавшую виды деревяшку с ремнями. — Крепится на колено, и руки свободны.
— Сколько? — с тяжёлым сердцем прикинул я в уме общую сумму.
— Восемь серебром.
— Пять.
— Нет, восемь.
— Шесть, и по рукам.
— Восемь.
— Ладно, уболтал, семь так семь.
— Я сказал — восемь.
— Господи-боже, кто учил тебя торговаться? — отсчитал я монеты и положил на стол. — Запрягай.
Вымогатель от медицины согнул Ветерку ногу и, подсунув под колено протез, притянул его ремнями к бренной плоти:
— Не туго? Пройдитесь.
Ветерок потоптался на месте, примеряясь к новой конечности, и весьма резво промаршировал туда-сюда по кабинету:
— Как родная, доктор, — расплылся инвалид в улыбке, абсолютно не отягощая себя переживаниями о моих финансах. — Спасибо вам огромное!
— Вот и славно, — сгрёб прохиндей монеты со стола. — Не забывайте менять бинты.
— О! — развёл руками Стас, встречающий нас на пару с лейтенантом у крыльца, когда деревянная нога застучала по ступеням. — Тебе прямая дорога на паперть, состояние сколотишь.
— Да, видок жалкий, — согласился Павлов. — Надо хоть штаны драные сменить.
— И берцы не помешают, — раскатал губу Саня, — а то сапог при ходьбе сваливается.
— А пинджак бархатный тебе не справить? — поинтересовался я возможными предпочтениями колченогого франта.
— Да это ж так, к слову пришлось, — смутился тот.
— Ладно, пора проведать нашего железного друга. Жутко интересно, что за работы там обошлись в целый «Корд».
Мастерская располагалась в пяти минутах ходьбы от стадиона и облюбовала старую пожарную часть — колоритное здание с тремя арочными гаражными воротами и небольшой каланчой из красного, потемневшего от времени и грязи кирпича. Запах бензина и машинного масла сигнализировал о верном выборе курса лучше всяких вывесок и указателей. Ну, сейчас мы узнаем, как выглядит существо, берущее за несложный ремонт «Кордами». Удивлюсь, если не увижу рогов, или хотя бы трёх шестёрок за ухом.
— Хозяева! — ударил я несколько раз кулаком в низкую дверцу на одной из створок ворот, отчего вся конструкция заходила ходуном, звеня металлическими деталями, неплотно прилегающими к рассохшимся доскам. — Открывайте, мы за ЗиЛом! Оглохли что ли?!
— Ты не думаешь, — скорчил недовольную рожу Павлов, — что стоит проявлять чуть меньше агрессии при контакте с незнакомыми людьми, которые не сделали тебе ничего плохого?
— Нет. Ёбаный в рот! Мне что, дверь выломать?!
В ответ на мой уточняющий вопрос изнутри донеслось шебуршание, и нетвёрдый голос с хрипотцой ответил:
— Кхе-кхе... Выламывать-то без надобности, тут я. А в чём дело? Что с машиной не так? И кто спрашивает?
— Он издевается? — поинтересовался я у лейтенанта.
— У машины был пробит радиатор, порван ремень вентилятора, разбиты стёкла. А спрашивают те, кто заплатил тебе «Кордом» за ремонт, — включился в сложный переговорный процесс Павлов, и это принесло свои плоды.
Дверца со скипом отворилась, и на фоне полутёмных внутренностей гаража показалась чумазая бородатая харя в слесарных очках на лбу, служащих поддержкой седым патлам норовящим закрыть щурящиеся толи от света, толи он избыточной хитрожопости глаза.
— Ну, узнал? — спросил Павлов, спустя десять секунд игры в гляделки.
— А! — будто вышел из анабиоза механик и, убрав руку от сердца, призывно замахал ею, направившись внутрь своей тёмной дурно пахнущей берлоги. — Заходите-заходите живее. И дверь затворите! Да, а то тепло... тепло-то утекает. Холодища такая нынче, угля не напасёшься. Утром девка ваша приходила, хотела машину забрать, так она ещё не готова была.
— Вот же сука, — усмехнулся Станислав.
— Да как нам успеть-то?! — всплеснул руками механик, после чего снова схватился за сердце. — И так всю ночь вкалывали без продыху. Договорились ведь на после обеда.
— Не кипишуй, — ободряюще хлопнул я седого по плечу. — Он не про тебя. Хотя... Цену ты, старый, заломил конскую.
— Так ведь по работе и цена.
Изнутри помещение гаража выглядело куда просторнее, нежели снаружи. Разделённое поддерживающими высокий потолок колоннами, оно тянулось на добрых два десятка метров, а в ширину занимало не меньше семи. Большая печь-буржуйка потрескивала возле забитого досками и фанерой бокового окна, несколько керосиновых ламп, расставленных и развешанных в хаотичном порядке, скупо освещали внутреннее убранство, состоящее из металлических шкафов, ящиков, верстаков, слесарных станков и стеллажей с инструментами. Дочерна запачканный бетонный пол проваливался двумя похожими на свежевырытые могилы смотровыми ямами, третью было не разглядеть, потому как над ней стоял грузовик, и я не сразу признал в нём наш ЗиЛ.
— Это что за...? — подошёл я ближе и только сейчас заметил шебаршащиеся под днищем руки.
Худосочный парнишка в засаленном комбинезоне вылез из ямы, сунул гаечный ключ в карман и обтёр ладони подобранной с пола ветошью:
— Здрасьте, — кивнул он учтиво. — Ваша машина?
— Не уверен, — пригляделся я к новым обводам кабины, лишившимся прежней элегантности.
— Ну да, пришлось кое-что переделать, — развернулся пацан лицом к угловатому монстру и почесал взъерошенный затылок. — Глядите, — указал он на то место, где раньше было лобовое стекло, — тут сталь семь миллиметров. Под большим углом поставил. Видите, как под крышу заходит? Рикошеты давать будет хорошо, если с земли в лоб лупят из стрелковки некрупной. От лобовухи мало что осталось, а новую не найти. Но я сумел выкроить куски из уцелевшего. Водителю смотровую щель побольше вырезал, дорогу без проблем видать, уплотнил всё, чтоб не продувало. А пассажиру бойницу ещё сделал, и по сторонам тоже, — отодвинул он прямоугольную заслонку под смотровой щелью на стальном листе, заменившем боковое стекло. — Сейчас все круглые вырезают, но по мне так неудобные они, ствол толком не развернёшь, а тут под любым углом стрелять можно и высоты для прицельных достаточно. Да и задвижка надёжнее, чем кругляшёк на соплях. Дверцы теперь толстые, можно не бояться, что жопу прострелят. Передок тоже укрепил, — подошёл он к обновлённой решётке радиатора и провёл сверху вниз гаечным ключом по её стоящим под углом в сорок пять градусов рёбрам, отчего те издали жутковатый звук. — Пулю, даже если не остановит, разобьёт и замедлит точно. Ну и таранить если кого надумаете — переживаний меньше. Но самая главная штука у нас вот где! — гордо вскинув голову, проследовал рукастый мальчонка к кузову и, запрыгнув в оный, ловким движением сорвал брезент, укрывающий возвышающуюся позади кабины конструкцию. — Как вам?