Петя взвесил все «за» и «против», после чего любезно согласился удовлетворить мою просьбу и, пуская кровавые слюни, принялся натирать собою пол в прихожей.
— Достаточно, — остановил я его, оценив живописные разводы, и присел на корточки возле двери. — Теперь, если не затруднит, отползи чуток подальше, и можешь отдыхать. То, что нужно.
Пернач снова хлопнул, и вошедшая в Петин затылок пуля инкрустировала плинтус фрагментами лобной кости в сером веществе.
— Прошу прощения за беспорядок, — поднялся я и убрал пистолет в кобуру. — Ох уж эти нежданные гости, да? Может, пройдём в комнату?
Хозяйка, всё ещё крепко зажимающая рот ладонями, судорожно закивала и попятилась внутрь дома.
— Присаживайтесь, — указал я на кресло в центре небедно обставленной залы, опустился в такое же напротив и прислонил ВСС к подлокотнику. — Сожалею, что Пётр ушёл, не успев нас представить. Меня зовут Коллекционер, можно просто Кол, я убиваю людей за деньги, иногда даром. А вас как зовут, чем занимаетесь?
— Умоляю, не трогайте девочек.
Вот зачем это? Мы же мило беседовали, я был вежлив, задавал простые вопросы.
— Как. Зовут.
— Люба, Любовь, Клещук, Любовь Сергеевна Клещук, — затараторила мамашка. — А занимаюсь... За домом присматриваю, за детьми, стирка, готовка, ну знаете... — ощерилась она нервно и зажала сложенные ладони коленями.
— Любовь, значит... Красиво, романтично. А дочек?
— Татьяна и Вероника, пять и три года, да, — подалась она вперёд, блестя влажными глазами и комкая подол халата. — Они ни в чём не виноваты, умоляю вас...
— А Виктор?
— Виктор? Что Виктор?
— Почему не спрашиваете, как он? Вы так перепугались, когда услышали про беду на кордоне, а теперь даже не поинтересуетесь.
— Да, — постаралась Люба взять себя в руки, откашлялась и смахнула слёзы. — Что с Виктором?
— Он в полном порядке, несёт службу. Рады за него?
— Да. Да, конечно. Спасибо.
— Ну что вы, мне не сложно. О нём не стоит волноваться. Виктор из той породы людей, которым всё нипочём. Что бы они ни вытворяли, как бы ни бесчинствовали — никаких последствий. Для них, лично. Чего не скажешь об окружающих.
— Нет, пожалуйста... Пожалуйста, — снова покинуло Любу самообладание, она бухнулась на колени и попыталась схватить меня за ноги, от чего я уберёгся лишь вынув пистолет.
— На место.
— Только не девочек, умоляю вас, — с трудом поднялась она с пола на дрожащих ногах и упала в кресло. — Они же совсем маленькие.
— Но я не могу уйти просто так, вы же понимаете.
— Тогда... — всхлипнула Люба и сглотнула подкативший к горлу ком. — Тогда его. Заберите его. Господи... Я не знаю, что вы не поделили, но дети здесь ни при чём.
— Просите убить Виктора?
— Да, — подняла она потупленные глаза и повторила уже более уверенно: — Да, прошу.
— Хм... Во сколько он возвращается?
— В десять, обычно.
— Уже недолго, — сверился я с часами. — Извините меня за бестактность, даже не подумал предложить. А может вы сами хотите...?
Заплаканное Любино лицо, и без того бледное, сделалось почти серым, мнущие халат руки замерли с побелевшими костяшками.
— Да расслабьтесь, — поспешил я разрядить атмосферу. — Шучу. Налить вам чего-нибудь. Вы слишком напряжены, это вредно для здоровья.
— Там, — указала Люба в сторону серванта. — В графине.
Я встал и отошёл за бухлом, наблюдая в отражение застеклённых створок, как милашка пялится на ВСС.
— Коньяк?! — нюхнул я, вынув пробку. — Настоящий?
— Да. Мужу нравится дорогой алкоголь.
— Я заметил. Прошу, — отправился один из двух наполненных стаканов в трясущиеся пальцы, и звякнул, столкнувшись с моим. — За искренние чувства. Ведь без них жизнь стала бы совсем серой. Ну, пейте.
Люба поднесла стакан ко рту, зубы отстучали по хрусталю частую дробь, и янтарная жидкость отправилась в горло.
— Какая милая вещица, — хлебнул я следом и взял возле камина затейливо выкованную увесистую кочергу. — Простите за каламбур, Люба, но... Вы любите своего мужа?
— Да, — ответила она, утерев нос.
— Но любите меньше, чем детей. Так ведь?
— Как и каждая мать.
— А себя? Насколько, по этой трёхбалльной шкале, вы любите себя?
— Я... Я не понимаю.
— Это же очень просто. Дети — три балла. Осталось распределить один и два между вами с Виктором. Ну?
— Разве так можно?
— Почему нет?
— Любовь нельзя мерить баллами.
— И всё же, вы не предложили себя в качестве отступного, а предложили Виктора. По моему опыту обычно предлагают наименее ценное из возможного.
В простимулированном алкоголем мозгу Любы что-то щёлкнуло. Она поставила пустой стакан, поднялась и потянула завязанный бантом пояс. Халат распахнулся и чуть тронутый обретшими твёрдость руками, опустился на пол, скользя по красивой груди и крутым бёдрам.
— А эти отступные сгодятся? — перешагнула Любовь через сброшенную одежду и подошла вплотную ко мне.
Её запах — терпкий, с нотками полыни — защекотал ноздри.
— Девять пятьдесят восемь, — взглянул я на часы. — Так меня ещё никто не оскорблял.
— Пожалуйста, — вцепились её пальцы в разгрузку, тёплое трепещущее тело прижалось к бездушному нейлону. — Если иначе нельзя... пусть он не мучается.
— Этого обещать не могу, — провёл я кочергой по нежной шее. — Но буду стараться. Надеюсь, — приподнял я Любин подбородок, чтобы наши полные страсти взгляды слились воедино, — что и ты постараешься. Ради своих детей. В прихожую, живо.
Давно заметил, что пунктуальность — неотъемлемое качество закоренелых негодяев. Они будто бы так сильно стремятся испортить жизнь всем вокруг, что не желают ни на минуту выбиваться из своего плотного графика. Витя не был исключением.
Наша группа торжественной встречи заняла позиции: Люба — напротив двери, с трудом сдерживающая переполняющие её чувства; я — слева от двери, разминающий плечо перед ответственным ударом.
И вот застучали подошвы по ступеням, лязгнул ключ в замочной скважине, скрипнули петли, хрустнули зубы. Первый удар лёг Виктору аккурат под нос и раздробил верхнюю челюсть. Витюня крякнул и пополз вниз, цепляясь руками за стену.
— Дверь закрой, — попросил я Любу, оттащив дорогого хозяина дома чуть в сторонку. — Как бухлишко, Вить? К романтическому ужину не захватил?
Второй удар пришёлся по правому локтю, когда вражья загребущая рука принялась нащупывать кобуру. Сустав хрустнул, и пальцы обрели покой, чего нельзя сказать о языке. Попытку нарушить вечернюю тишину пришлось пресечь, запихав кочергу хулигану поперёк пасти, надавив — отчего щёки порвались едва не до ушей — и резко крутанув, что привело нижнюю челюсть, относительно остатков верхней, в положение никак не подходящее для раскрытия всей глубины вокальных данных. Осталось поставить жирную точку, и тут кочерга снова не подвела, распоров своим рабочим концов Витину шею от левого уха до правой ключицы. Тот попытался зажать рану, но пальцы буквально провалились в эту херачущую кровью дыру. Голова начала заваливаться набок, а вслед за ней и тело, ещё конвульсивно подёргивающееся, но уже неживое.
Всё действо длилось не больше минуты, но Любе так, видимо, не показалось. Она сидела в углу, поджав ноги к груди, и теребя свой тёмно-каштановый локон, в котором теперь добавилось седины.
— Какой кошмар, — осмотрел я место преступления, положил окровавленную кочергу возле бездыханного тела Пети и достал из кобуры Витин ПМ. — Вы видели, что здесь произошло? Люба, я задал вопрос.
Она подняла свои красные от слёз глаза и кивнула.
— И что же? — уточнил я.
— Петя... Пётр Стеклов. Он ворвался в наш дом, пока Виктор был на дежурстве. Пьяный и очень злой. Он напал, когда я открыла дверь. Попытался изнасиловать меня. Но вернулся Виктор. Они сцепились. Стеклов несколько раз ударил Витю кочергой. А Виктор... Он успел выстрелить в него, и убил.
— Правда, всё так и было?
— Да.
— Встаньте. Посмотрите вправо и постарайтесь не кричать.
Мой кулак врезался Любе в скулу по касательной и оставил яркую ссадину.
— Так я больше верю в нападение. Теперь идите наверх, успокойте детей, сейчас будет шумно.
Люба выбежала в комнату и закрыла дверь, а я произвёл из Витиного пистолета три спасших жизнь жены и дочерей выстрела в сторону пруда, после чего вложил ПМ в левую руку почившего героя и покинул гостеприимный дом.
Как следует получив по ушам от стрельбы в прихожей, я не сразу расслышал шаги за своей спиной, а когда обернулся, мне в лицо уже смотрел ствол...
Глава 34
Его величество случай... Как легко было бы жить на свете без этого говна. Никаких тебе ебучих сюрпризов, никаких форс-мажоров. Сумел выстроить грамотный план, следовал ему пункт за пунктом — молодец, получай заслуженную награду. Не сумел, нарушал — кара не заставит себя ждать. И животворящий процесс естественного отбора сразу пошёл бы как по маслу. Но нет! Надо изгадить красоту холодной логики тупыми случайностями, идиотским стечением — мать его — обстоятельств!!! Блядский вселенский разум, почему ты вечно всё портишь?!
— Какого хера, Стас? Какого хера?!
Мы быстрым шагом удалялись от злополучного дома, рыская глазами по сторонам, скрипя зубами и держа кобуры расстёгнутыми.
— Я не разглядел...
— Она бы и до спуска не дотянулась!
— Не разглядел в темноте.
— Черти тебя что ли за мной послали?! Ты ж отказался, вот сидел бы на жопе ровно, подстраховщик хуев!
— Давай, вали всё на меня, конечно.
— А на кого ещё?!
— Ничего этого не случилось бы, если б ты послушал и не лез своё больное самолюбие тешить! Блядь, мы по уши в говне.
— Не драматизируй. Пока прочухают, сдриснуть успеем. Пиздец... Как можно не понять, что это мелкий ребёнок?
— Я тебе — сука — не мутант, чтобы ночью всё палить! Увидел — валына блестит, и выстрелил. А что мне было делать? Приглядываться? А если бы и разглядел, что бы изменилось? Она тебя видела. Местные всю семейку наизнанку бы вывернули с допросами. Думаешь, девчонка всё по легенде говорить будет? Так что не вали на меня свои косяки!