— Нет, задумался.
— С лошади не свались. Вот смеху будет, если шею сломаешь.
— Да, и впрямь забавно.
— Слушай, ты мне не нравишься, — посмотрела она, нахмурившись.
— Я от тебя последнее время тоже не в восторге, если хочешь знать.
— Вообще-то я про твое состояние, — уточнила Оля обиженным тоном. — Ты чего раскис? Прямо как тогда...
— Когда?
— Ну, под Архангельском. Помнишь? Там какая-то тварь лохматая на растяжке подорвалась, в кашу, а ты решил, что это Красавчик, чуть не плакал.
— Не было такого.
— Ага, конечно. Я ещё предложила гуляша из убоины наварить, так ты мне целую лекцию прочёл... Постой. Как же там было? А! — картинно расправила она плечи и, с высоко поднятой головой, попыталась спародировать мой голос: — Не смей прикасаться к его останкам! Он был мне роднее матери! Ты и мизинца его не стоишь!
— Ой, не пизди.
— Да. А когда Красавчик прибежал целый-невредимый, ты с ним чуть ли не в засос лобызался. Я боялась, что до зоосодомии дойдёт.
— Зоо... Он тебе не животное.
— И вот сейчас у тебя такое же паскудное настроение, как тогда. Но, ладно, с Красавчиком-то я ещё понимаю, ты его давно знаешь, с пелёнок, можно сказать. А эти двое тебе чем дороги? Ну, жизнь спасли — подумаешь. Мало ли кто тебе её спасал. Ты же у нас, что тот кот — всегда на лапы приземляешься. Судьба такая, сам же говорил.
— Слушай, Оля, а ты не думала сменить род занятий?
— В смысле?
— Ты ж красивая молодая девка, найди себе мужика, нарожай детей. Зачем тебе по лесам шароёбиться?
— Кол, ты меня пугаешь.
— Ладно, забудь.
— Нет, серьёзно, — перегородила она мне дорогу, развернув свою лошадь, — что с тобой творится?
— Чёрт его разберёт, — пожал я плечами. — Может, просто, устал. От всего этого. Знаешь, я ведь всегда был уверен, что обычная жизнь не для меня, что я не смогу. Но в том доме мне вдруг на секунду показалось...
— Что сможешь? Кол, очнись. Ты о чём вообще? Семью решил завести?
— Нет. Нет, конечно. Но что-то в этом есть. Понимаешь?
— Не понимаю. Мне кажется, тебе попросту не хватает простых и понятных отношений, в которых никто не оспаривает твоего доминирования. Я прекрасно знаю, как тяжело даётся тебе пребывание в командах, да ещё в таких, как недавняя. Ты просто перегорел, дошёл до ручки, а тут так кстати горячая на всё готовая деваха в койку прыгнула, вот ты и поплыл. Ну, знаешь, чисто на контрасте.
— Неужели?
— Конечно. Вот увидишь, день-другой, и вернёшься в норму. Только не скули больше, пожалуйста, это раздражает, — направила она свою кобылу на прежнюю траекторию.
Не люблю конные прогулки, воняет, жопа от седла болит, и укачивает постоянно. Хотя сами лошади терпимы, если долго варить. Нет, они красивые, конечно, довольно смышлёные, но вот чего я в них никак не пойму, и это меня печалит — как — чёрт подери — можно позволить загнать себя до смерти? Ну, правда, как? Да, шпоры и хлысты — это, наверное, больно. Но разве галоп помогает от боли? Не проще ли сбросить седока? Да, лошадей объезжают, тренируют, чтобы такого не происходило. Но как можно лишить животное чувства самосохранения? Почему они бегут даже тогда, когда бежать уже не могут, и подыхают от теплового удара? Нет, что-то явно не так с этими тварями.
Кобылу подо мной звали — Зорька. Насколько позволяют судить мои небогатые знания о домашнем скоте, Зорьками обычно называют коров. Но — справедливости ради — от упомянутого мясо-молочного животного её отличали лишь незначительные детали. Кобыла была не просто крепкая, она выглядела угрожающе мощной, и без видимого труда несла на своей спине не только меня, но и большую часть нашей поклажи, объём которой никак не назовёшь скромным. К путешествию Оля подготовилась основательно. Два здоровенных баула, трущихся о тугой Зорькин круп позади седла, хранили в себе, помимо прочего, не самую маленькую палатку, два спальных мешка, инструменты для обустройства лагеря, и даже таз. Таз! О таких мелочах, как целый сервиз походной посуды, колышки для котелка, запас сухой ветоши, и прочее, и прочее, можно даже не упоминать.
— А кресло-качалку не захватила? — поинтересовался я, продолжая ощупывать кладези барахла.
— Люблю путешествовать с комфортом, — поправила Ольга притороченную к своему седлу винтовку.
— Но таз... Это уже не комфорт, это в двух шагах от золотого клозета.
— Я знаю, что ты предпочитаешь мыться в канаве, если вообще вспоминаешь о такой необходимости, но, поразмыслив, я решила не перенимать твой опыт.
— Да кто ты такая? И что ты сделала с той милой чумазой девчушкой, которая росла рядом со мной?
Оля обернулась и наградила меня снисходительной улыбкой. Наверное, так повзрослевшие дети смотрят на своих поглупевших стариков.
По нашим расчётам выходило, что Сызрань в двух днях езды. Этот немаленький город на правом берегу Волги когда-то славился своей промышленностью, имел с три десятка серьёзных предприятий. Как и Пенза, пал жертвой Альметьевска. Конгломерат высосал Сызрань чуть не досуха, лишил собственного НПЗ, оставил еле живой «Тяжмаш», полностью зависящий от заказов единственного клиента, и кое-как кормящий десятую часть населения. Ещё какое-то количество «счастливчиков» вкалывало на сланцевой шахте. Остальные сызранцы перебивались земледелием, скотоводством и оказанием услуг движущимся по М-5 караванам. Хотя, была в городе ещё одна социальная группа, можно даже сказать — каста. Называлась она — вахтовики, и содержалась полностью за счёт казны Альметьевска. По слухам, башляли им очень щедро, отбор был строгий, но и риски были немалыми. В обязанности вахтовикам вменялись обслуживание и охрана моста через Волгу, от Жигулёвской ГЭС до Тольятти. Сама ГЭС, остров, собственно мост и часть тольяттинского берега были превращены в укрепрайон, который занимали от пяти до семи десятков хорошо оснащённых и подготовленных бойцов, инженеров и строителей, сменами от одного до двух месяцев. Можно подумать, что мост этот усиленно сторожат, так как он — лакомый кусок для рейдеров, ведь именно там караваны наиболее уязвимы, но основную головную боль гарнизону доставляли не рейдеры, и даже не обитатели обезлюдевшего Тольятти, коих хватало. Главная опасность для моста и его храбрых защитников таилась в тёмных холодных водах реки. Лет семь назад мост был сильно повреждён непонятной силой, а гарнизон бесследно исчез. Ну, как бесследно... Остались следы крови, пуль, россыпи стреляных гильз повсюду, но ни одного тела так и не нашли. Ни одного из тридцати. В те годы гарнизон был помельче, усилили его как раз после таинственного исчезновения. И тут началось. Атаки происходили ночью или ранним утром, одновременно с нескольких направлений, абсолютно бессистемно, и потому всегда неожиданно. Твари, лезущие из Волги, походили на антропоморфных рептилий. Рассказывали, что у них есть жабры и перепонки между пальцами, бритвенно острые когти, а головы плоские, словно у жаб. Но рассказами всё и ограничивалось, ни одного трупа захватить не удалось. По словам защитников моста, скользкие выродки — мало того, что чертовски живучи и невероятно быстры — едва испустив дух, тут же превращались в лужу гнилостной жижи. Не оставалось даже костей. Понятно, что при таких раскладах из укромных нор повылезало множество скептиков, обвинявших вахтовиков в инсценировках. Их не смущало даже наличие жертв среди последних. Побороть скепсис удалось только, пригласив группу активистов на мост, дабы неверующие лично засвидетельствовали творящийся там пиздец. Предания гласят, что в группу вошли десять наиболее рьяных развенчивателей мифов, назад вернулся один — некто Прохор. Он утверждал, что охрана моста намеренно дала остальным погибнуть, но существования водяных — как их стали называть — больше не отрицал. Напротив, его рассказ об увиденном был столь ярок и эмоционален, что не только убедил всех сомневающихся, но и породил в Сызрани настоящий культ. Причиной тому стало упоминание о некоем гигантском существе, чью тень Прохор якобы узрел в водах. Существу немедленно дали имя Левиафан, и титул Карающей Длани Господа. Справедливости ради, стоит отметить, что наличие в реке громадной твари было одним из более-менее логичных объяснений тем разрушениям, которым подвергся мост, так как никакие водяные подобного сделать не смогли бы. Депрессивная Сызрань стала благодатной почвой для процветания культа. Церковь Левиафана пугающими темпами обрастала паствой, а возглавил её тот самый Прохор, наречённый единоверцами Апостолом, за то, что был помилован, дабы нести весть божью. Смекнув, что дело пахнет керосином, сызраньские власти объявили культ вне закона и устроили старые добрые гонения на прихожан Церкви Левиафана. Дело чуть не дошло до гражданской войны, но, в конце концов, культ удалось выдавить из города. Говорят, что Прохор с уцелевшей не отрёкшейся паствой ушёл в разрушенный Ульяновск, основал там поселение и скармливает теперь отловленных грешников Левиафану на берегу Куйбышевского водохранилища, почитаемого левиафанцами за дом своего божества.
С наступлением сумерек мы отыскали поляну и разбили лагерь. Оля сноровисто поставила палатку и пяток растяжек по периметру, а я занялся разведением костра, над которым вскоре закипел котелок. Стреноженные лошади самозабвенно жевали овёс в торбах, а мы сидели на бревне и уплетали горячую похлёбку, обдающую лица густым мясным паром.
— Уже думала, что сделаешь со своей долей? — облизал я ложку и налил добавки.
— Нет ещё, — легкомысленно ответила Ольга.
— Как так? Знаешь про центнер золота и не строишь на него планов? Не верю.
— Может, отложу на старость.
— Серьёзно?
— А что? Ты же откладываешь.
— Не хочу тебя огорчать, но старость нам вряд ли светит. И откладываю я не на неё, а на пароход.
Оля прыснула со смеху и уделала похлёбкой мой ботинок.
— Не вижу в этом ничего смешного, — устранил я загрязнение снегом.
— Пароход! — выдохнул Ольга, нахохотавшись. — А чего не аэроплан?
— На борту аэроплана будет крайне затруднительно организовать бордель с казино.