— Я могу и с левого...
Не дав договорить, она нацепила мне на шею «Бизон» и вытащила карабин:
— Ты мне нужен напарником, а не обузой.
— Ну ладно, как скажешь, как скажешь...
Больше зимы я ненавижу только ноябрь с его — сука — промозглостью. Редко какое слово так идеально подходит для определения той гнуси, которая зовётся ноябрьской погодой. Сырость, холод и гниль.
Лошади, ступая по заиндевевшему подлеску, ломали копытами его ледяную коросту и скользили по мокнущей, словно гнойная рана, земле. Мы двигались по просеке, которая, если верить Ольге, должна была вывести нас к трассе М-5, а та, в свою очередь, прямиком к Жигулёвску и его злополучной плотине. Ну как «прямиком», не совсем, конечно. По карте выходило, что пилить до следующего островка гибнущей цивилизации нам плюс-минус восемьдесят километров. На сраных лошадях по сраному ноябрьскому лесу. Уже к полудню я начал сомневаться, что рикошет пули Чабана от моего черепа — удача.
— Всё, привал.
— Рано, — бросила Ольга через плечо категоричным тоном.
— Может тебе и рано, а я устал гадать, что у меня раньше треснет — башка или задница. Мы сделаем привал, прямо сейчас.
Для привала выбрали небольшой закуток чуть в стороне от просеки, с упавшим деревом и полянкой, годной для разведения костра. Совсем скоро под котелком затрещал хворост, и тепло огня отогрело моё холодное озлобленное сердце, из-за чего снова захотелось поговорить:
— Знаешь, — поправил я веткой занявшееся с одного края поленце, — с тех пор, как очнулся и выслушал тебя, я всё думаю: «А какого хера мне приспичило вертеться рядом с этими двумя охламонами, да ещё так близко, чтобы огрести по затылку?». И почему тебя в это время не было рядом, а?
— Потому, что ты всё любишь делать по-своему, — ответила Ольга, надев торбу на лошадиную морду.
— И что это значит?
— Ты взял след и понёсся за добычей, хотя я говорила, что спешить не стоит. Но кто я такая, чтобы поучать самого Коллекционера. Очевидно, ты нагнал их, а вот что было дальше... Я нашла тебя лежащим без сознания, с разбитым затылком.
— Хочешь сказать, они меня переиграли, подошли сзади, вплотную, ко мне, и вырубили? Голова моя в последнее время много страдала — это правда, но не настолько чтобы поверить в такое развитие событий.
— Может, ты себя переоценил? — села Ольга на бревно и обтёрла руки снегом.
— Меня трудно переоценить, даже мне самому. Я — мать твою — людей с восьми лет убиваю, и уж подкрасться к себе в промёрзшем лесу точно не дам.
— Как ты верно заметил, меня там не было, я не знаю, что произошло. Но результат вышел явно не в твою пользу. Не надо винить меня за собственный прокол.
— А это откуда? — продемонстрировал я относительно свежие ссадины на костяшках. — Только не говори, что я с досады ебашил кулаками в стену.
— Мы взяли языка в Сызрани, ты его допрашивал.
— Погоди-погоди, — вгрызался всё глубже в мой мозг червь сомнения, — я бил его по лицу голыми руками?! А где это происходило? Пойми правильно, я не докапываюсь, просто, единственное место, какое я могу себе представить в описанных обстоятельствах — это общественная баня, где под рукой нет ничего, кроме берёзового веника и собственного хера.
— Кол, — прищурилась Оля с горькой обидой во взгляде, — ты меня в чём-то подозреваешь?
— Ясен х** подозреваю! Иначе с чего бы я задавал столько очевидно риторических вопросов? Ведь когда тебя спрашивают: «А не пиздишь ли ты?», то совсем не ждут услышать: «Конечно, не пизжу». Нет, от тебя ждут чего-то вроде: «Ладно-ладно, я всё расскажу, только, ради Бога, не трогайте мою жену и детей!!!». И так как жены с детьми у тебя нет, я уповаю лишь на твою сознательность и наши тёплые почти родственные отношения. Ну?
Ольга, пока я говорил, смотрела на меня сосредоточенно, со всей серьёзностью, но стоило мне закончить, как тут же расплылась в улыбке — такой по-детски непосредственной и светлой, что я сам чуть не улыбнулся в ответ, что было бы совсем не кстати.
— Кол! — воскликнула она, едва сдерживая смех. — Опять меня проверяешь? На понт решил взять, как тогда?
— Ты о чём? — слегка смутило меня это неуместное веселье.
— Не помнишь? — спросила Ольга, как будто слегка огорчившись. — Ну, как тогда, в Архангельске. Ты куда-то задевал свой набор отмычек и решил, что это я взяла. Пришёл такой надутый и давай речь толкать, что, мол, крысятничать плохо, что в приличном обществе за такое пальцы отрубают. А я вообще без понятия, чего ты несёшь. Перепугалась, конечно. А ты всё продолжаешь, ещё сильнее расходишься, начал руками размахивать, тут-то у тебя отмычки из-за подкладки и вывалились. Карман дырявый был. Совсем не помнишь?
Я не помнил, но из-за этой истории мне отчего-то сделалось неловко, как будто меня разбудили и сказали: «Ты обосрался». И ведь так сразу не оспоришь, сперва надо проверить — вдруг и правда обосрался.
— Хочешь сказать, я зря на тебя гоню?
— Думаю, ты и сам понимаешь, что зря, только остановиться не можешь. У тебя иногда язык начинает работать быстрее, чем мозги. Ну, разгоняется и дальше мелет по инерции. Такое впечатление, что он у тебя не мозгом контролируется, а... Даже не знаю... Надпочечниками, наверное.
— Надпочечниками?
— Вот зачем ты сейчас спросил? Ведь прекрасно же слышал, что я сказала. В бутылку решил лезть?
— Слушай, а ты мне в самом деле сильно близка?
После такого вопроса над нашей маленькой уютной полянкой повисла зловещая тишина. Ольга замерла, не донеся половник до котелка, и очень медленно вернула свою сочную приподнятую с бревна задницу на место. Кажется, в эти несколько секунд моя амбициозная воспитанница была настолько напряжена, что окажись мой хер там, где мечтал побывать, судьба его оказалась бы незавидна. Я почти физически ощущал, как отвердели её мускулы, готовые мгновенно бросить руку, держащую сейчас половник, к предусмотрительно расстёгнутой кобуре, развернуть тело на сорок пять градусов и заставить указательный палец жать на спуск с такой скоростью, что автоматика не справится.
— Купилась!!! — проорал я Ольге в ухо, готовый парировать любое резкое телодвижение, но она даже не моргнула. — Ха! Так и знал, что купишься. Хорош я — чёрт подери — ой хорош!
— Я могла обжечься, — пролепетала Оля, тщетно скрывая металлические нотки в голосе.
— С твоими-то стальными яйцами? Брось. Налей похлебать, охота горяченького.
Глава 50
Лживая сука. Я её враньё нутром чую. По-хорошему, нужно скрутить гадину прямо сейчас и допросить с пристрастием. Ха, это будет приятно, даже мысли об этом доставляют мне удовольствие. Есть лишь один момент, не позволяющий претворить их в жизнь немедленно — я боюсь вспомнить, что эта наглая самка в самом деле что-то для меня значит, когда будет уже слишком поздно. Вряд ли в моей жизни было много дорогих мне людей, учитывая, что само слово «человек» вызывает у меня оскомину. И, если она одна из таких... Если она единственная из таких, не хотелось бы понять это, глядя на обезображенный труп. Да — чёрт подери — собственный эгоизм не позволяет мне наслаждаться жизнью. Парадокс! Чтоб ему пусто было.
— Что там с пеленгатором?
— Молчит, — ответила Ольга, даже не удосужившись взглянуть на агрегат.
— Давно проверяла?
— Десять минут назад.
— Так может сделаешь милость и проверишь снова?
— Кол, мы их ещё и близко не нагнали. Хочешь, чтобы аккумулятор сел?
— Нет, я хочу две седельных сумки из их кожи.
— Тогда наберись терпения.
— Терпения... Опять. Кругом это ёбаное терпение. Знаешь, если бы его не было, мир стал бы значительно лучше.
— Неужели? Считаешь, мир без тебя был бы лучше?
— Хочешь сказать, мне давно башку бы оторвали, живи я, как вздумается?
— А разве нет?
— Стоит попробовать, хотя бы для того, чтобы ответить на этот вопрос.
— Когда думаешь начать?
— А вот прямо... Тщ-щ, — натянул я поводья. — Мы не одни.
— Где? — мягко спрыгнула Оля с лошади, вытащив из-за седла СКС.
— Два часа.
В сумеречном ноябрьском лесу что-то было. Что-то, желающее остаться незамеченным до того самого момента, как зрачки его жертвы перестанут реагировать на свет. Я едва ли мог объяснить, откуда знал об этом, но мог поклясться эволюционной теорией Чарльза — ебать твою обезьяну — Дарвина, что оно там. Ольга тоже это знала. Ни спокойствие лошадей, ни мнимая тишина не могли поколебать её уверенность в моих словах.
Затвор «Бизона» издал оглушительный лязг, дослав патрон в патронник. Что-то в лесу дрогнуло, метнулось назад, но это была лишь секунда смятения. Нет, оно было преисполнено решимости. Оно было голодно.
Я слез с лошади и, последовав примеру Ольги, привязал ту к дереву. Заряженная картечью вертикалка отправилась за спину — на случай, если шестидесяти четырёх «маслят» покажется маловато. Ольга жестами указала, что смещается влево, я кивнул и двинул правее, всё ещё не видя нашу цель, но явственно чуя, что она там, скрыта среди деревьев, и выжидает.
Присутствие опасности почуяли, наконец, и лошади. Зорька зафыркала и начала нервно пританцовывать вокруг дерева. А я всё ещё никого не видел, да и не слышал ничего, кроме хруста смёрзшихся палых листьев у себя под ногами, и это озадачивало.
Ольга отдалилась уже метров на двадцать, держа СКС прижатым к плечу и чуть опустив ствол, чтобы тот не мешал всматриваться в тёмный частокол деревьев.
Высоко над головой что-то зашуршало, и сухие берёзовые листья посыпались с качнувшейся ветки. Чёртова ворона.
Мой поднятый к небу взгляд ещё возвращался в исходное положение, когда слева раздался лошадиный хрип.
Зорька пошатнулась, её передние ноги подогнулись, и кобыла рухнула на колени. Увлекаемые силой инерции кишки вывалились из брюха, седло съехало, лишившись подпруги. Казалось, бедная животина просто... лопнула, как тряпичная кукла, слишком туго набитая опилками, разошлась по шву. На секунду Зорька повернула голову и взглянула на меня стекленеющими глазами, а потом завалилась набок, оставив на земле ком расползающегося исходящего паром ливера.