– Наверное, – говорю я. – Но я всегда надеюсь, что она изменится.
– Ты знаешь, как Эйнштейн определял безумие? – Гейб поднимает бровь. – Делать одно и то же и каждый раз ожидать иного результата.
– Да, – вздыхаю я, – я знала, что эта идея ее не обрадует, но надеялась, что она хотя бы останется на ужин.
– Я не надеялся. Хотя сложно отказаться от моей стряпни.
– Да, – соглашаюсь я, признавая его кулинарные таланты. – Но она даже слушать не стала. У нее мнение по любому поводу.
– Она очень… консервативная, – говорит он, – я тебе это уже объяснял.
– И мама тоже, – я припоминаю некоторые ее замечания во время ужина. Она много раз упоминала, что мне стоит сходить еще на несколько свиданий.
– Да, но по-другому. Твоя мама просто… придерживается традиций. Она хочет, чтобы ты шла по традиционному пути со всеми свиданиями и свадьбой, потому что считает, что это единственный путь к счастью. А Мередит вовсе не такая. Просто она считает себя вправе тебя судить. Если другая подруга придет к ней с такой же сырой идеей, она ее поддержит. Скажет, что это очень независимо.
– Точно! – мне так нравится, как Гейб всегда понимает и облекает в слова все, что я чувствую, что я решаю не обращать внимания на его не очень приятный выбор прилагательных. Но вообще он прав. Идея действительно сырая. Но она уже поставлена в духовку.
– Мередит в меня никогда не верит, – продолжаю я, – ты видел, как она беспокоилась из-за Харпер? Как будто я могу начать рассказывать про оргии и героин при четырехлетней девочке!
– Тебе бы не помешала хорошая оргия с героином, – улыбается Гейб. Я не улыбаюсь в ответ, потому что злюсь. – И как она посмела приплести сюда Уилла? Как будто это ее дело, или как будто это вообще имеет значение.
Я иду к столу за новой порцией посуды, и Гейб тащится за мной.
– Ты вообще пыталась ей объяснить, как было дело? Она до сих пор думает, что ты ему изменила.
– Нет. Ни разу, – перебиваю его я.
Я знаю, что он думает, он знает, что думаю я, и нет никакого смысла снова это все ворошить.
– Ладно, ладно. Я просто спросил, – он поднимает руки.
По жесту можно было бы предположить, что он оскорблен, но я-то знаю, что пары резких слов для этого маловато.
Следующие несколько минут мы молчим. Я ополаскиваю тарелки, стаканы и приборы, а Гейб загружает их в посудомойку.
– Нет никакого смысла обсуждать древнюю историю, – я наконец пытаюсь смягчить свой отказ, – особенно с Мередит.
– Я тебя услышал, – бормочет Гейб.
– Я хочу сказать… все уже в прошлом, – я протягиваю ему последние ножи для стейков.
– Да, – соглашается Гейб, – что сделано, то сделано.
Как всегда бывает между лучшими друзьями, мы общаемся своеобразным кодом. В каждом нашем слове несколько слоев. Вечер, когда погиб Дэниел. И еще один вечер, много лет спустя, когда мы узнали, что не все так просто.
Это случилось через семь лет после смерти Дэниела. Мы с Гейбом собирались поужинать, но не имели конкретных планов, и в конце концов оказались в «Тин Лиззи», мексиканской забегаловке. Мы были вдвоем, что случалось нечасто, потому что мы с Уиллом вроде как собирались обручиться и одним из его условий было сокращение времени, которое я проводила с Гейбом. Он настаивал, что вовсе не ревнует, а просто считает мою дружбу с Гейбом «странной» (разумеется, это значило, что он ревнует). Я пыталась к нему приспособиться, и поэтому согласилась с его требованием.
Но в ту пятницу Уилл дал нам с Гейбом свое благословение, потому что собирался на мальчишник и полагал, что тогда я не буду ныть из-за стриптизерш, которые там наверняка будут.
– Что, Уилли разрешил тебе пойти погулять? – спросил Гейб за рыбными тако и ледяной «Короной».
– Очень смешно, – окрысилась я, – мы все уладили. Мне не нужно его разрешение, чтоб тусить с тобой.
– Ну да, конечно, – Гейб поднял брови. До этого момента он ни разу не говорил мне напрямую, как относится к Уиллу, и не признавался, что по мне скучает, но я знала правду, причем в обоих случаях. – И куда он сегодня делся? На мальчишник пошел?
Я неохотно кивнула, удивляясь его способности все сразу понимать.
– И где он? – спросил Гейб, нечаянно заступая на опасную территорию.
– Они начинают в «Пяти шагах», – я отвела глаза и вдруг призналась, что не бывала там со дня смерти Дэниела.
– Ага. Я тоже, если подумать, – пробормотал Гейб.
– Что? – вскинулась я, думая, что я не расслышала или просто не поняла, что он сказал.
Он пояснил:
– Я там тоже не был с того дня, как твой брат погиб, – он отпил пива.
– Погоди. А ты там был в тот вечер?
– Ну да. Ты не помнишь?
Он нервно рассмеялся – об этом смешке я много думала потом – и добавил:
– Ну спасибо.
Пока я в ужасе смотрела на него, вдруг вспомнила, как он сидел за стойкой, одетый в серую толстовку, и качал в руках пинтовый стакан. Я не поняла, настоящее ли это воспоминание – или просто предположение.
– На тебе была толстовка? – я отвела глаза.
– Да черт его… – он замолк, – да, наверное. Пожалуй…
– Почему ты раньше об этом не говорил? – недоверчиво спросила я.
– Потому что ты там была, почему же еще, – сказал Гейб совсем не так ехидно, как обычно, учитывая деликатность темы.
– Мы разговаривали? – спросила я.
– Нет. Не совсем, – Гейб пожимает плечами, – так, поздоровались. И все. Но я сидел рядом с тобой. В конце стойки. На углу. Почему-то я это помню, – он показал на угол салфетки, – ты сидела вот так, смотрела на улицу. А я вот так, и смотрел на бутылки.
У меня вдруг пропал аппетит. Я оттолкнула тарелку и спросила, с кем он был. Мне нужно было знать каждую деталь.
– Да ни с кем, – ответил он, как обычно, – я там знал кучу народу, но пришел один.
У меня вдруг вспотели ладони, как всегда случалось, когда я пыталась восстановить в памяти тот вечер.
– Когда ты пришел? И когда ушел?
Гейб чипсиной зачерпнул из мисочки еще гуакамоле.
– Не знаю, – сказал он и откусил половину чипсины, а потом передумал и положил остатки на тарелку.
– Ну хотя бы приблизительно.
Он настаивал, что не помнит, что даже прикинуть не может.
– Ты можешь назвать любое время сама.
– Нет, – грустно рассмеялась я, – это неправда. Твоя догадка все равно будет лучше.
– Да какая разница?
– А вот есть разница.
Этого ответа ему хватило, потому что он сказал:
– Ну… ладно, давай прикинем. Я бы сказал, что пришел около десяти, а ушел… ну, в полночь. В полпервого.
Я закрыла глаза, думая, могли ли мы поздороваться в ту самую секунду, когда погиб Дэниел. Что я делала в десять часов сорок четыре минуты? Я много раз задавала себе этот вопрос, но про Гейба при этом никогда не думала. И конечно, это случилось до того, как мобильные телефоны научились давать ответ почти на все вопросы, фиксируя время всех событий.
– Что ты еще помнишь? Меня помнишь?
Гейб прикусил губу.
– Ну… ты была очень пьяная. Это я помню.
Я кивнула, чувствуя, как меня охватывает стыд. Не в первый и не в последний раз. Стыдно торчать в баре, когда твоего брата убивают. Веселиться. Смеяться. Флиртовать с парнями. С кучей парней. Напиваться в хлам.
– А еще?
– Честно говоря, Джо… Это все. Больше я ничего не помню.
Я точно знала, что он врет, или, по крайней мере, скрывает что-то, потому что Гейб почти всегда говорил правду и никогда не добавлял к этому «честно говоря».
– Помнишь. Расскажи. Что я делала? С кем говорила?
– Не помню. С разными людьми.
– С разными людьми или не помнишь?
Он глубоко вздохнул.
– Честно не помню. По крайней мере, точно. Там был миллион человек. Праздники же. Все приехали домой.
– Я знаю, – зло сказала я.
Конечно, я помнила, что были праздники. Гребаное двадцать второе декабря. Я попросила его рассказать что-нибудь, чего я не знала.
– Как мы уже решили, – устало, но терпеливо сказал Гейб, – я не знаю, что ты помнишь, а чего не помнишь. Поэтому не злись на меня. Я стараюсь изо всех сил.
– Я не злюсь, – сердито сказала я, на самом деле чувствуя что-то похожее на отчаяние, – просто расскажи мне все.
– Ладно, ладно, – он поднял руку, – там была Шона. Ты с ней поболтала. И еще с девочками из твоего класса.
Он посмотрел мне в глаза. Я ждала. И снова ждала.
– Наверное, ты еще говорила с Ноланом Брэди.
– Думаешь? – быстро спросила я. Именно это имя я и ожидала услышать.
– Ну да. Честно говоря, я особо внимания не обратил. Заметил просто, что ты совсем пьяная. А Нолан… смущался. Да. Точно.
У меня перед глазами пошли звездочки, и я вдруг поняла, что не дышала все это время. Я сделала несколько вдохов, а Гейб задал логичный вопрос:
– А Нолан что говорит? Он же наверняка помнит?
Я покачала головой, не в силах разговаривать.
– Он тоже не помнит? – удивился Гейб. – Он-то пьяным не выглядел.
– Я никогда у него не спрашивала, – призналась я наконец.
– А, – Гейб кивнул.
– Я никогда ни с кем об этом не разговаривала. Ни с ним, ни с Шоной, ни с Мередит, ни с мамой. Даже с этим противным психотерапевтом, к которому меня отправили родители. Ни с кем… до этого дня.
– Но мы же и раньше обсуждали аварию, – сказал Гейб.
– Я не про аварию. И не про смерть Дэниела. Не про все это. Я только про тот вечер.
Гейб посмотрел мне в глаза.
– И? И что ты такое делала тем вечером, Джози? Что ты помнишь? – он, как всегда, был такой сосредоточенный, умный и участливый (хотя ненавидел, когда об этом догадывались), что я заговорила.
Я рассказала ему, как начала выпивать еще у себя в комнате, одеваясь, из фляжки. Сказала, что я поссорилась с Мередит, потому что она не дала мне подвеску, подходящую к одежде, а мама приняла ее сторону, и я ужасно разозлилась.
– И как ты туда добралась?
– Меня Кендра подвезла. Но у нее было свидание, и она ушла совсем рано, так что я тусила с другими. Шона меня вроде как послала, и я расстроилась. И все время пила. Много. И мешала. Водку с пивом. Я понимала все меньше и меньше, а потом вообще ничего не помню.