– Что? – она притворяется, что ничего не понимает. – Я просто… Я знаю, что вам там нравится. Хорошо, что вы едете.
– Ага, – я начинаю давать важные инструкции, хотя Харпер регулярно остается ночевать у бабушки.
– Аллергия на корицу не прошла?
– Это ненастоящая аллергия. Просто легкая непереносимость.
– У меня вот тут появляется жуткое лаздлажение, – Харпер показывает на верхнюю губу.
– Нолан превращает ее в ипохондрика, – бурчу я.
– Ладно, солнышко. Просто не будем есть корицу. Еще что-то?
– Нет, – говорю я, – а у тебя?
– Ты не общалась с Джози? – не в тему спрашивает она.
– Нет, – я не позволю втянуть себя в беседу о сестре, – ладно, мне пора. Нолан хочет выехать до часа пик.
– Да, конечно. Беги, – она выравнивает стопку брошюрок на столе.
Наверху лежит реклама дома за три с половиной миллиона долларов.
– Это твоя работа?
Она качает головой.
– Нет, просто покажу дом новому клиенту.
– Ты уверена, что возьмешь Харпер? – я знаю, что в выходные она работает больше всего. – Эллен сказала, что она тоже может…
– Все отлично. Повеселитесь как следует.
– Хорошо, – я целую дочь на прощание, пытаясь не грустить и не воображать жизнь, в которой мне придется расставаться с ней каждые выходные.
Когда мы с Ноланом выезжаем из пробок Атланты, дорога становится легкой и приятной. На шоссе почти нет машин, небо яркое, голубое. На осень совсем не похоже. Деревья все еще стоят зеленые. Но жара уже кончилась, и я впервые после лета надела тонкий свитер. Нолан всегда в хорошем настроении, но сегодня он особенно много веселится, болтает, напевает и часто переключает песни в своем специальном «дорожном» плейлисте. И когда он орет «Walking on Sunshine» Катрины и «Вейвс», а потом «Wake Me Up Before You Go-Go», мне сложно не радоваться вместе с ним.
Мы планируем проехать всю дорогу и приехать на место голодными, потому что тамошняя кухня затмевает даже виды гор, но через два часа останавливаемся в «Крекер баррел», который Нолан нежно любит за еду, игру в колышки и сувенирный магазин.
Я собираюсь заказать салат с жареной курицей, но в последнюю секунду беру то же, что и Нолан, – огромную миску пельменей. Крахмала и пустых калорий. Мы играем в колышки по очереди, пока Нолан не крадет доску с соседнего стола, чтобы мы могли играть параллельно. Я дохожу до четырех колышков, а Нолан до трех, а потом и до двух. Он сияет.
– Надо чаще выбираться, – говорит он, когда приносят еду.
Я мажу маслом и без того жирную булочку и согласно киваю.
– Тебе надо уйти из этой фирмы, – говорит он.
– В смысле уволиться? – с надеждой спрашиваю я.
Он смеется и говорит:
– Нет, я имел в виду брать больше отпусков… уезжать на выходные… но можешь уволиться, если хочешь.
– Не могу. Нам нужны деньги, – я откусываю кусочек булочки.
– Не нужны. Какое слово в предложении «успешный семейный бизнес» тебе непонятно?
– Грязный, – я улыбаюсь, но на самом деле я не шучу.
Он улыбается в ответ, но кажется обиженным.
– Грязный? Ты о чем вообще? Ты считаешь, это мафия или что-то такое?
– Ладно, забудь про грязный. Просто… иногда мне хочется, чтобы мы заработали все сами. Твои деньги налагают ограничения.
– Наши деньги, – поправляет он и сыплет сахар в чай. Я, как всегда, не понимаю, почему бы просто не заказать сладкий. – И нет никаких ограничений. Мне нравится работать с папой.
Я вспоминаю о его перепалках с отцом и хочу возразить, но потом решаю, что все-таки я несправедлива. Мне очень повезло с родственниками.
– Посмотри хоть на Энди с Эллен, – говорит Нолан, – думаешь, они могут позволить себе такой дом и квартиру в Нью-Йорке на его зарплату и ее редкие гонорары?
– Наверное, нет, – на самом деле я знаю от матери, кто заплатил за их дом. И еще примерно полмиллиона за ремонт. И Нолан прав – Эллен это совершенно не напрягает.
Свекровь ее иногда бесит, но в целом ей нравятся Грэмы и нравится быть частью их семьи. Наверное, в этом и разница. Пельмени вдруг приобретают вкус клея.
– А мы живем в старом доме, за который заплатили сами, – продолжает Нолан, – и он, прямо скажем, не роскошный.
Я киваю. Именно Нолан потребовал, чтобы мы не переезжали. Чтобы мы сохранили связь с Дэниелом. После нескольких лет, когда мы во всем потакали моей матери и считали его комнату едва ли не музеем, мы наконец убрали большую часть личных вещей брата и поставили двуспальную кровать на место односпальной. Считается, что это комната для гостей, но мы редко ее используем и до сих пор зовем ее «комнатой Дэниела».
– В общем, я хотел сказать, что… тебе необязательно заниматься юриспруденцией.
– Знаю, – говорю я, проигрывая ход.
– Просто ты там такая несчастная… Какой смысл в этом?
Я киваю, думая, что это отличное начало для серьезного разговора. Но, может быть, то, чем я занимаюсь, важнее того, с кем я живу? Если тебя не радует собственная жизнь, как можно радоваться, деля ее с другим человеком? Так могла бы сказать Эми. На самом деле она наверняка именно это и сказала, хоть и другими словами.
– Ты прав, – говорю я, – мне плохо.
Это кажется мне настоящим прорывом. Отличный первый шаг.
– Так увольняйся, – говорит Нолан, – прямо в понедельник. Тебе же не слабо?
Эта мысль приносит такое облегчение, что я не могу сдержать улыбку.
– Наверное, так и сделаю, – я чувствую, как у меня гора с плеч сваливается.
У меня самый понимающий муж в мире. Я что, с ума сошла – думать, что проблема в нем, когда на самом деле она в жуткой работе и вечно неоплаченных счетах? Я вспоминаю об актерстве. Как я по нему скучаю. А сколько еще есть интересных вещей, которым я могу посвятить жизнь?
А потом я слышу следующие слова Нолана – как будто пластинка останавливается.
– Подумай. Ты могла бы сидеть дома и заниматься ребенком.
Я мрачно смотрю на него, думая, что целыми днями сидеть дома с Харпер – никакое не освобождение. И, как бы ни противно мне было признаваться в этом даже себе, я бы явно предпочла самую ненавистную работу круглосуточному сидению дома.
– А потом… – он медленно улыбается. Я как будто слышу барабанную дробь, и он заканчивает предложение в точности так, как я думаю. – Мы могли бы завести второго ребенка.
У меня сжимается сердце. Нет, что-то не то с нашим браком. Я должна рассказать Нолану, что чувствую. Я почти вываливаю ему все прямо в ресторане, но убеждаю себя, что нужно ехать дальше, а Нолан должен сосредоточиться на дороге. Потом мы приезжаем на место и долго раскладываем вещи. Потом Нолан идет на пробежку, мы оба принимаем душ и одеваемся к вечеру. Потом мы сидим во дворе в огромных деревянных качалках, пьем органический мартини и любуемся закатом за туманными синими горами. Пейзаж слишком хорош, чтобы портить его разговорами. И изысканный ужин из пяти блюд в «Амбаре», знаменитом романтическом ресторане курорта, тоже.
А вернувшись в номер, мы просто падаем на кровать. Отличной еды и вина было слишком много, чтобы просто остаться на ногах, не говоря уж о серьезном разговоре.
Но утром, когда я просыпаюсь в огромной старинной кровати с пологом и несколько секунд не понимаю, где нахожусь, я решаю, что оправдания кончились.
Я переворачиваюсь и смотрю на Нолана. Он постепенно открывает глаза.
– Доброе утро, – хрипло говорит он.
– Доброе утро. Поздравляю, – я с ужасом думаю, что вряд ли наша годовщина окажется счастливой.
– И я тебя, – он зевает и потягивается, – сколько времени?
– Понятия не имею, – я смотрю в окно.
Солнце светит сквозь занавески, но не слишком ярко. Нолан тянется за телефоном.
– Вау. Почти полдевятого. Я спал, как мертвый.
– И я. Мы что, заснули, не выключив свет?
– Ага. Я проснулся где-то в два и выключил, – он улыбается. – Круто же. Ни будильника. Ни Харпер. Никаких дел. Нужно почаще так ездить.
– Ну да, – я напрягаюсь, когда он придвигается ближе ко мне.
Одну ногу он выпростал из-под одеяла, а вторая запуталась в простыне. Я вижу его обычную утреннюю эрекцию – член чуть высовывается из зеленых в полоску боксеров.
Хотя мне приходит в голову просто быстренько это сделать, я кашляю и говорю слова, которые никогда не предвещают ничего хорошего:
– Нам надо поговорить.
Нолан кивает, притягивает меня к себе и смотрит мне прямо в глаза. Если бы мы были еще ближе, картинка начала бы двоиться.
– О чем?
Я делаю глубокий вдох.
– Помнишь, вчера ты сказал, чтобы я уволилась и мы завели второго ребенка?
– Да? – он говорит с такой надеждой, что мне немедленно хочется передумать. Сказать что угодно, лишь бы не ранить его чувства. – Ты считаешь, что это хорошая идея?
Я медленно качаю головой. Наволочка с миллионом нитей на квадратный сантиметр трется о мою щеку.
– Нет.
После долгой паузы он спрашивает:
– И дело не в работе?
– Нет, – на этот раз я говорю шепотом.
– Дело в нас?
– Не знаю, – у меня колотится сердце.
– Знаешь, – мягко говорит он, – ты всегда все знаешь.
Он прав, хотя бы на этот раз, и я решаюсь признаться.
– Да. Дело в нас.
Он не отвечает, и я начинаю с самого начала.
– Помнишь, когда ты сделал мне предложение? На скамейке запасных?
– Конечно, – он хмурится.
Я с трудом продолжаю:
– Я и не думала, что ты собираешься это сделать, – я уже много раз говорила это, но всегда представляла все, как будто это был чудесный сюрприз, а не шок, граничащий с ужасом, – я не была к этому готова. Я почти сказала «нет».
Он снова хмурится и спрашивает:
– А почему не сказала?
Я снова делаю глубокий вдох, приподнимаюсь на локте, глядя Нолану в глаза.
– Из-за Дэниела, – говорю я наконец.
– Что? – он вдруг садится и прислоняется к изголовью, – ты о чем?
Я тоже сажусь и смотрю на него, ища подходящие слова и надеясь, что они будут честными, но мягкими.
– Я… нас было всего двое… но мне показалось, что Дэниел тоже с нами, и я подумала… – я мотаю головой, потому что нет подходящего способа это сказать.