И сейчас я чувствую то же самое. Правда, на этот раз я могу просто лечь спать. И проспать весь следующий день. Или всю неделю. В первый раз после рождения Харпер я никому ничего не должна, по крайней мере, у меня нет четкого расписания. Но, залезая в такси и говоря водителю адрес Эллен на Восточной десятой улице, я понимаю, что все не так просто. Несмотря на свободу и возможность спать, несмотря на билборды и здания, которые кружатся вокруг меня, я чувствую себя такой же одинокой и брошенной, как бедный Кроль.
Глава двадцать третья. Джози
Наутро Мередит звонит мне на мобильник. Я все еще лежу вместе с Харпер на ее узенькой кроватке.
– Вы нашли Кроля?
– Нет, – шепчу я, откатываясь к стене и стараясь говорить как можно тише, чтобы не разбудить Харпер, хотя, вообще-то, ее и авианалет не разбудит, – пока не нашли.
– Черт, – выдыхает Мередит, – и как она?
– Отлично. Спит. Я тут рядом.
– В ее постели?
– Да.
– Она пиналась всю ночь?
Я со смехом отвечаю, что это нестрашно.
– А Нолан где?
– Не знаю. Я пока не вставала.
После паузы Мередит говорит:
– Я вам обоим писала вечером. Ты не получила сообщение?
– Мы с Харпер рано легли. А Нолан куда-то ушел.
– Да? – она удивляется. – Это куда?
– Не знаю, не спросила, – я спрашиваю как можно осторожнее, – у вас все нормально?
– Да. У нас все отлично.
Этот резкий ответ и необычная мрачность Нолана вчера вечером подтверждают мое подозрение – что-то у них не так. Но я знаю, как напряженно Мередит охраняет свой брак. Бесполезно на нее давить, если она не хочет чего-то рассказывать. Так что я меняю тему.
– Я уверена, что Кроль сегодня найдется. Но если что… я заказала еще одного.
– Еще одного Кроля?
Я говорю, что я помню, кто его выпустил, и почти сразу же нашла в Гугле точно такого же бежевого кролика.
– Его привезут завтра.
– Но она же заметит, – говорит Мередит, – помнишь, мама пыталась заменить Бонго?
Я улыбаюсь, вспоминая странное имя, которое я дала нашему сине-желтому петушку.
– Да. Не сработало.
– А Харпер гораздо наблюдательнее нас…
– Да, – соглашаюсь я, – но я решила, что попытаться стоит. Может, если Ревис с ним пару дней поиграет… вываляет его в грязи… или я его брошу в сушилку на высокой температуре.
– Не уверена, – сомневается Мередит.
– Ну да, – я бы хотела, чтобы она хотя бы оценила мою идею и мои старания. И то, что я лежу в постели с ее дочерью.
– И что ты сегодня будешь делать?
– Еще не решила, – отзывается она, – а ты?
Я говорю, что тоже еще не решила, но планирую провести день с Харпер.
– Ты не против?
– Конечно, – она немного смягчается, – спасибо.
– Не за что. Кстати, Мер?
– Да?
Я ищу нужные слова.
– Если тебе нужно… о чем-то поговорить, просто скажи мне.
– Спасибо, – снова говорит она, – я тебе очень благодарна, Джози.
Позднее, когда Харпер уже успела три раза пореветь из-за Кроля – к счастью, Мередит этого не слышит, – Нолан входит в гостиную, где я складываю постиранные вещи, и спрашивает, не хочу ли я навестить Дэниела.
– На кладбище?
Вопрос глупый, потому что где еще мы можем увидеть Дэниела, но Нолан мягко отвечает:
– Да. Я хотел свозить туда Харпер… хорошо бы ты тоже пошла. Ты не против?
Я так удивлена этой прямой просьбой, что неохотно киваю:
– Хорошо, – но на самом деле я в ужасе.
Еще через пару часов, несмотря на мои многочисленные попытки предложить что-нибудь другое, мы с Ноланом и Харпер останавливаемся на парковке у Арлингтонского мемориального парка. Три дверцы открываются, потом поспешно закрываются, и эхо отдается в тишине живописного кладбища. У меня перехватывает желудок, и я готовлюсь к наплыву воспоминаний о 26 декабря 2001 года, дне, когда я была тут в последний раз. От них никуда не деться. Ледяной холод. Каблуки тонут в мокрой земле. Зияет могила, вырытая в красной глине. Одинокая синешейка смотрит с голого дерева на гроб моего брата.
Мы молча гуськом подходим к могиле. Нолан идет первым, за ним Харпер с букетиком. У меня, вообще-то, топографический кретинизм, но это место я найду без всяких проблем. Красивый старый дуб – отличная примета. Имя брата тут же бросается мне в глаза. Могильный камень наполовину скрыт тенью. На него упало несколько листьев, которые Нолан поднимает и сует в карман. Я неуклюже отступаю в сторону – понятия не имею о кладбищенском этикете, но уверена, что стоять прямо над могилой невежливо.
Солнце весь день то выходило из-за облаков, то снова пряталось, но теперь пасмурно и довольно прохладно. Я ежусь и доверху застегиваю флиску, ненадолго сую руки под мышки, а потом все-таки смотрю на могилу брата. На плоском сером куске гранита написано его полное имя, дата рождения и дата аварии. Под ними изображен крест и слова, которые мама сочинила, сидя в кухне вместе с папой и пастором Симмонсом: «Любимый сын, брат и друг».
Я тогда подумала, что это слишком простая эпитафия. Что слишком многое упущено – внук, племянник, кузен, бойфренд. Я была готова сказать об этом – у меня началось что-то вроде посттравматического синдрома Туретта, – но все же я сдержалась и поднялась в свою комнату, где и просидела почти до самых похорон.
А теперь Нолан тихо и спокойно говорит:
– Харпер, солнышко, положи цветочки сюда.
Со страшно торжественным видом – как ребенок, играющий в кино в сцене похорон, – она кивает и становится на колени. Медленно опускает букет на землю. В букете розы и гвоздики, он куплен в «Пабликс» и выглядит слишком дешевым и ярким. Зеленая целлофановая обертка, перехваченная резинкой, погоды не делает. Если бы Мередит была с нами, все было бы по-другому. Цветы бы купили у модного флориста, а Харпер была бы в платье, а не в грязной футболке.
А главное, меня бы тут не было. Вынести груз ее ожиданий я не способна.
– Молодец, солнышко, – шепчет Нолан и встает на колени рядом с ней. Поправляет цветы. – Хочешь помолиться?
Харпер, явно приученная к такому, складывает ладони, зажмуривается и говорит:
– Господи, благослови дядю Дэниела.
– Господи, благослови дядю Дэниела, – повторяет Нолан.
Хотя я часто представляю себе детей своего брата, я никогда не рассматривала его смерть с точки зрения племянницы. Откладываю эту идею в длинный список вещей, о которых я погрущу как-нибудь потом. Прямо сейчас мне нужно оставаться спокойной.
Нолан произносит «Отче наш», молитву, которая кажется мне очень формальной или по крайней мере старомодной. Я понимаю, что должна молиться вместе с ним, но не делаю этого. Я даже не закрываю глаз, в отличие от Харпер, которая не открывает их до финального «аминь». Затем она тоже старательно выдыхает странное слово.
Потом оба встают и Харпер убегает, снова превратившись в беззаботного ребенка. Нолан быстро, но крепко меня обнимает.
– Ты в порядке?
Тут я понимаю, что уже довольно давно не дышу. Выдыхаю и говорю, что все в норме.
– Когда ты тут была в последний раз? – интересно, он знает правду?
Волосы лезут в глаза. Я заправляю их за ухо и признаюсь:
– Никогда.
– Никогда?
– Никогда после его похорон, – мне стыдно.
– Да? – он приоткрывает рот.
– Ты думаешь, что это ужасно?
– Нет, – он мотает головой, но я не уверена, что могу ему поверить.
– Я просто не думаю, что он здесь. Под землей.
Именно так я всегда оправдываюсь за то, что не бываю на могиле брата. Перед собой, мамой и сестрой. Нолан очень добр, он кивает и говорит, что понимает меня.
Я смотрю в небо и щурюсь:
– Мне нравится думать, что он там.
Он снова кивает.
– Я знаю, о чем ты… Но здесь я сильнее ощущаю его присутствие. Говорят, что часть души навсегда остается в могиле.
Я прислушиваюсь к тишине и вдруг понимаю, что тут совсем не тихо. Шелестят на ветру листья. Где-то лают собаки. Кто-то заводит двигатель. Нолан смотрит на меня, и я понимаю, что он ждет ответа.
– Каждому свое, – наконец говорю я.
Не слишком ли легкомысленно это прозвучало? Мередит бы точно это так восприняла.
Но Нолан, к счастью, не Мередит, и он согласно бормочет:
– Ну да, каждый верит в свое… Но ты же веришь, что он где-то есть? – он хмурится и смотрит мне в глаза.
Я молчу, думая, что верю я в это далеко не всегда.
– Не знаю… – наконец говорю я.
Он в ужасе смотрит на меня.
– Джози! Ты должна верить. Иначе…
– Иначе что?
– Иначе какой во всем смысл?
– А нет никакого смысла, – бурчу я себе под нос, думая, что ненавижу идею «божьего промысла».
Я многозначительно смотрю на Нолана, но тут, к счастью для меня, у него звонит телефон. Он вытаскивает его из кармана и смотрит на экран. Наверняка мы оба думаем, что это Мередит. Я точно так думаю. Но тут Нолан показывает мне экран – номер неизвестен. Он говорит, что не представляет, кто это, но берет трубку.
– Да? – голос у него тревожный.
Я слышу высокий женский голос и тут же думаю, что это какая-нибудь реклама. Но тут Нолан улыбается.
«Его улыбка похожа на солнышко», – однажды сказала моя мать еще до смерти Дэниела, когда она была способна на такие поэтические сравнения. Да, улыбка осталась прежней.
– Спасибо огромное! – радостно говорит он. – Мы немедленно приедем! Спасибо!
Он сует телефон обратно в карман и смотрит на меня со слезами на глазах.
– Харпер, солнышко! Догадайся, что случилось?
– Что? – кричит она, прикрывая глаза ладонью.
– Они нашли Кроля! Он ждет тебя в Леголенде! – громко объявляет Нолан. Голос у него дрожит от облегчения.
Харпер радостно вопит и бросается к нам. Нолан сияет и гордо смотрит на меня.
– Видишь?
– Что вижу? – спрашиваю я, хотя знаю ответ. Он много раз говорил что-то подобное. Типа что Дэниел стал ангелом-хранителем Харпер. И что он смотрит с небес на нас всех.
Как будто «божий промысел» может состоять в том, чтобы убить молодого человека, но спасти плюшевого кролика.