Я лезу на маленькую акриловую стремянку и тянусь к шкафчику, где Эллен держит выпивку, в том числе бутылку «Видоу Джейн», любимого виски Энди. Стаскиваю бутылку и стакан для виски вниз. Потом думаю еще секунду, беру стакан для себя и наливаю в каждый по две порции. Кидаю лед из морозильника.
– Господи, это ужасно, – я подхожу к дивану, протягиваю сестре стакан и сажусь рядом, – что мы вообще тут делаем?
– Ну, у тебя вроде как творческий отпуск, – говорит она, – ты не забыла?
– Да, конечно. Ты же знаешь, о чем я. Посмотри на нас… сидим тут… пятнадцать лет спустя… жалеем себя… презираем другого человека за то, что он счастлив. Может, нам пора двигаться дальше?
Джози скидывает ботинки, запихивает их под кофейный столик и делает глоток. Морщится, ставит стакан и кивает.
– Да, конечно, ты права. Именно это я и имела ввиду сегодня в метро, когда сказала, что все наши проблемы связаны с Дэниелом. По-моему, мы так и не справились с этой потерей до конца. Как Софи.
– Да. Но нельзя же сравнивать короткий роман – даже самый бурный – с отношениями брата и сестры.
Или с браком, в котором есть ребенок.
– Ты права, – лицо ее становится по-настоящему грустным, – нельзя.
Наступает долгая пауза, а потом она окликает меня по имени и поворачивается ко мне. Опирается на подлокотник дивана.
– Да?
– Мередит, мне нужно кое-что тебе рассказать, – она хмурится и смотрит на руки, сложенные на коленях.
– Давай, – я тоже поворачиваюсь к ней лицом.
– Я для этого и приехала. Поговорить о Дэниеле, – она смотрит на меня, и в глазах у нее ужас.
Мне вдруг становится холодно, так что я вытаскиваю из-под себя плед-букле и накидываю нам на ноги.
– Что такое?
В голубых глазах Джози стоят слезы, нижняя губа дрожит. Я вспоминаю, как она могла разрыдаться по заказу, чтобы как-нибудь навредить мне. Но на этот раз слезы искренние. Она явно готова разреветься, и мне вдруг хочется защитить ее. Я беру ее за руку. Она тяжело дышит, наверное, целую минуту, не отводя от меня глаз и сжимая мою ладонь. А потом рассказывает о той ночи, когда погиб Дэниел. О том, как она напилась в «Пяти шагах». О том, как кто-то позвонил Дэниелу и попросил приехать и забрать ее домой. Там еще много подробностей, в основном совершенно ненужных, но я не могу уследить за всеми.
– Нет, – я отпускаю ее руку и качаю головой, – все было не так. Он поехал за бургером. Он маме так сказал.
– Он соврал. Он хотел меня прикрыть, – лицо ее искажается в мучительной (и безуспешной) попытке не заплакать. По щекам текут слезы. – Он ехал за мной.
– Но это же только… гипотеза, – у меня учащается пульс, – правда же? Откуда ты знаешь, что он ехал за тобой? Он умер, не доехав до бара. Может быть, он все-таки собирался за бургером, согласись.
Она не отвечает. Она даже не вытирает слез, стекающих по щеке.
– Джози! Ты же не знаешь точно?
– Знаю, – шепчет она.
– Откуда?
– Не могу тебе сказать.
– Это еще почему? – я злюсь все сильнее.
– Потому что. Я пообещала, что этого не сделаю.
Я скидываю плед, встаю, возвышаясь над кофейным столиком.
– Что значит «не можешь»? Ты вываливаешь на меня такие новости, а потом прячешься за какое-то дерьмо в стиле Вудворда и Бернстайна?
Джози закрывает лицо руками и шепчет, что не может сказать. Что обещала.
– Это был наш брат, Джози, – надо было использовать настоящее время, он же остался нашим братом, – ты раскрываешь мне важнейшие подробности его смерти и беспокоишься о каком-то обещании? Кому ты обещала? Шоне? – я кричу, думая, что именно поэтому они могли разойтись много лет назад.
– Нет. Не Шоне.
– А кому тогда?
Она отчаянно трясет головой. Видно, что она в панике, что ей больно.
И тут я понимаю, кого она защищает.
– Нолан, – у меня сердце выскакивает из груди, а голова кружится, – это Нолан звонил Дэниелу и просил тебя забрать.
Это утверждение, а не вопрос. Джози ничего не отрицает.
– Итак, – спокойно и сдержанно говорю я, хотя чувствую себя совсем по-другому, – ты пытаешься мне сообщить, что моя сестра и мой муж скрывали от меня эту тайну гребаных пятнадцать лет?
– Я не знала точно, – Джози вытирает глаза, – до прошлой недели.
– А Нолан знал. Нолан знал, что позвонил Дэниелу.
– Пожалуйста, не говори, что я его сдала. Кажется, он хотел сам признаться.
– Пошел он в жопу, – я вкладываю в эти слова весь свой яд. Неверие превращается в гнев. – И ты пошла туда же.
– Мередит… пожалуйста.
– Это же предательство.
Джози начинает реветь и оправдываться. Я слышу глухие всхлипы, вижу, как блестит ее лицо от слез и соплей, и только начинаю ненавидеть ее еще сильнее. Я подбираю ее ботинок и изо всех сил швыряю его в стену. На стене остается черное пятно от подошвы.
– Какая часть фразы «когда ты заходишь в дом, снимай нахрен обувь» тебе непонятна, Джози?
– Прости, – плачет она, – прости.
– За то, что ты не разуваешься? Или за то, что смерть Дэниела – ваша с Ноланом вина? – я кричу.
– Господи, не говори так, – в глазах Джози ужас, губы дрожат, – пожалуйста.
– Хорошо. Давай искать светлую сторону. По крайней мере, теперь мне легче будет развестись.
– Мередит, не надо. Не делай этого. Вы друг друга любите, – шепчет она, а потом начинает сбивчиво объяснять, как все это повлияло на ее жизнь. То, как она многие годы себя наказывала. Несет что-то об Уилле и их расставании. Потом о Гейбе.
Я ее перебиваю.
– Джози, ты снова говоришь только о себе. О том, как повлияла смерть Дэниела на тебя.
– Нет. Я просто не хочу, чтобы она испортила еще и твой брак.
– Поздно.
– Мне очень жаль. И ему тоже. Прости нас, пожалуйста.
– Простить?
Она кивает.
– Обращайся с этим вопросом к Дэниелу. Или проси Господа.
– Уже, – говорит она.
Мне кажется, что это низкий трюк, потому что она атеистка. Я в этом совершенно уверена.
– А мама с папой? Они знают?
Она качает головой.
– Думаешь, они тебя простят? Думаешь, мама смирится с таким поворотом?
– Не знаю, – булькает она. Лицо у нее красное, мокрое, в потеках туши. – Надеюсь, что она меня простит. Что они оба смогут меня простить.
– Это возможно, – голос у меня дрожит, но я сдерживаю слезы. Я не буду плакать, пока не останусь одна. – Но я никогда тебя не прощу. Ни тебя, ни Нолана. Никогда в жизни.
Глава двадцать девятая. Джози
Я еще долго сижу на диване Эллен и пытаюсь успокоиться, потом наливаю себе виски и качаюсь из стороны в сторону, пытаясь придумать еще одно оправдание. Я понимаю, что никакие мои слова или действия не изменят ее мнения о моем поступке – и о том, что молчала столько лет. Она только сочтет меня эгоисткой. Мне приходит в голову, что она может быть права. Что я поехала сюда только ради себя.
Но потом я начинаю злиться. Мередит вечно выворачивает все так, что я оказываюсь не права в любом случае. Типичная уловка. Я думаю, не позвонить ли Нолану, не предупредить ли его, но боюсь, что сделаю все только хуже. Как будто мы сговорились.
Кажется, Мередит сильнее расстроена нашим молчанием, чем тем, что случилось той ночью. Я пытаюсь представить, что бы я чувствовала, узнав, что они с Гейбом скрывали от меня какую-то страшную тайну. Да, это бы сделало мне очень больно. А мы ведь не женаты.
А если бы они просто пытались меня защитить? Я бы их простила? Наверняка. Я чуть не бужу Мередит, чтобы задать ей этот вопрос. Это ведь она предложила скрыть от мамы подробности ужина с Софи. Потому что считает, что эта информация причинит ей боль. Разве не так поступают люди, когда кого-то любят? Я пытаюсь вызвать в себе праведный гнев, но у меня почему-то не получается. В глубине души я вижу разницу между сокрытием информации об ужине и ложью, пусть даже ненамеренной, о смерти Дэниела. Глупо отрицать, что я не права.
В середине ночи я решаю, что мне надо уехать. Что я просто не смогу встретиться с сестрой утром. Так что я проскальзываю в темную спальню Эллен, где тихонько похрапывает Мередит, собираю вещи и как попало швыряю их в сумку. Уже собираясь уходить, я вспоминаю, что привезла Мередит подарок. Включаю на телефоне фонарик, копаюсь в сумке и нахожу новенького чистого Кроля, пушистого, светло-бежевого, совершенно идеального. Я кладу его на подушку, шепчу сестре «до свидания», понимая, что эта ссора отличается от всех предыдущих. Я, конечно, надеюсь, что я не права, но, кажется, эта ссора была последней.
Через несколько минут я еду в такси до Ла-Гуардия. Пробок нет, так что мы приезжаем невероятно быстро. Я плачу и захожу в пустой аэропорт. Милая дама на стойке регистрации «Дельты» заверяет меня, что на шестичасовом рейсе в Атланту множество свободных мест, и она уверена, что я сумею одно из них получить.
– Удачи, милочка, – говорит она напоследок и сочувственно смотрит на меня.
Вероятно, ей кажется, что человек, явившийся в аэропорт посреди ночи, за полдня до своего рейса, оставил за спиной что-то не слишком приятное.
Пройдя досмотр, я иду в туалет, чищу зубы и умываюсь. Еще только четыре часа утра. Прикинув, что до посадки на первый рейс в Атланту еще минимум девяносто минут, я иду к гейту и ищу уголок, где можно немножко подремать. Я немедленно вырубаюсь, успевая только подумать, что Мередит умерла бы от отвращения при мысли о том, чтобы сесть – а уж тем более лечь – на пол в аэропорту.
Я просыпаюсь – голова гудит от виски, глаза красные, шея затекла – и тут же с облегчением слышу свое имя. Меня зовут на посадку. Мне досталось последнее место. Я решаю, что это хороший знак. Что хуже стать уже не может, а значит, будет лучше.
Глава тридцатая. Мередит
Говорят, что нельзя ложиться спать, не помирившись, но, когда мы с Джози ссорились, мама всегда настаивала на обратном. Она отправляла нас по комнатам и велела поспать, потому что «утро вечера мудренее». Совет вроде бы работал, потому что мы просыпались и просто делали вид, что ничего не произошло (а потом находи