ц был растерян и несчастен, импресарио и директор беспомощно разводили руками. Тут Бьянка подошла ко всем троим и заявила, что она знает все песни наизусть и предложила заменить аккомпаниатора. В ответ на критический взгляд импресарио она пояснила, что в преддверии выпуска посещает мастер-класс, что много раз принимала участие в таких вечерах, переворачивая страницы нот, что знает манеру игры своего учителя и что вполне уверена в том, что певец будет вполне доволен ее музыкальным сопровождением.
После короткого совещания распорядитель снова вышел на сцену и сообщил публике о том, что пианисту оказана медицинская помощь и он не сможет играть дальше, но ученица его мастер-класса, фрау Бьянка Карневале, которая обычно перелистывает ему ноты, изъявила готовность заменить его и будет аккомпанировать знаменитому певцу, чтобы вам не пришлось пропустить этот концерт. Если кто-то при случившихся обстоятельствах хочет покинуть зал, может сейчас, само собой разумеется, может это сделать, деньги за билеты будут возвращены. Короткий шум пробежал по залу, когда была названа фамилия Бьянки, то там, то тут послышался смех, но потом публика единодушно стала рукоплескать, все остались на своих местах, ибо все пришли сюда, в первую очередь, ради певца и уже были полны сожаления, что будут лишены удовольствия услышать его замечательный голос.
Певец вернулся к прерванной песне, он пел «Я слышал, как катился ручей» Шуберта, и с первого же момента стало ясно, что сопровождение текло так легко и чудесно, словно это был сам ручей.
Хотя в программе была указана просьба не прерывать аплодисментами отдельные песни, в конце этой песни разразилась овация. Она касалась, безусловно, новой исполнительницы партии фортепьяно и могла означать только признание и поддержку, чтобы та играла дальше. И все пошло и дальше без единого музыкального промаха, певец заметно приободрился, так как Бьянка доказала, что она великолепно владела искусством сопровождения, этим деликатным равновесием сдержанности и собственного присутствия. Она играла скорее тише, чем ее мастер-учитель, но позволяла себе блеснуть некоторыми короткими пассажами, зазвучавшими подобно драгоценным жемчужным нитям, как, например, в «Голубиной почте» Шуберта, а в короткой сопроводительной фразе у Мендельсона в песне «Тихий звук в душе моей» прозвучало что-то волшебное, вызванное нежностью прикосновений ее пальцев и, может быть, в какой-то мере обязанное самой ее девической грации.
Вторая часть держалась на той же высоте, что была задана в первой, и Бьянка уже могла позволить себе что-нибудь неожиданное. Так она поступила в «Двух гренадерах» Шумана с крещендо в заключительной фантазии солдата, который хочет сойти часовым в могилу, чтобы выйти из нее во всеоружии и спасти императора, этому крещендо она не последовала, но заменила его на острое, сухое стаккато, которое гораздо сильнее подчеркивало безысходность положения бедного малого, нежели предписанное форте, и затем она перешла в заключительной части к пианиссимо, заставившее слушателей почти затаить дыхание.
Ее имитация игры на шарманке разрывала сердце в печальном «Шарманщике» Шуберта, где ей удалось монотонную мелодию сыграть так потерянно, что можно было себе представить застывшие пальцы шарманщика, в то время как бетховенское «Люблю тебя, как ты меня» она сопроводила вовсе не тихим, как было задумано композитором, но столь бурным звучанием, что это заставило певца перейти к интерпретации гораздо более страстной, нежели та, к которой он привык. Страницы она весь вечер перелистывала сама, при этом ни разу не сбившись с темпа.
Заключительные аплодисменты были оглушительными, и было абсолютно ясно, что они в равной мере относились как к певцу, так и его новоиспеченной помощнице. В артистической их ожидал импресарио с известием, что пианисту стало лучше и что он через два-три дня может выйти из больницы. Тут же были два музыкальных критика, которые хотели поговорить с Бьянкой. Один из них оказался свидетелем того случая, когда в 1955 году молодой неизвестный тенор Фриц Вундерлих заменил в штутгартской государственной опере заболевшего Иозефа Тракселя в партии Тамино в моцартовской «Волшебной флейте» и стал с этого вечера знаменитым. Критик предсказывал Бьянке подобную же судьбу, в любом случае он обещал в своей рецензии сделать все, чтобы это стало возможным.
Затем они были приглашены импресарио на ужин, где опять-таки главной темой разговора было выступление Бьянки, и когда она на такси возвратилась в отель вместе с певцом, он еще пригласил ее в бар на бокал пива и спросил ее, когда они выпили за удавшийся вечер, не может ли он позволить себе ангажировать ее как своего концертмейстера.
Бьянка улыбнулась, поблагодарила его, как она выразилась, за предложенную ей честь и сказала, что это, к сожалению, невозможно.
«Почему же?» — удивился певец.
«Завтра я ухожу в монастырь», — ответила Бьянка.
Певец потерял дар речи. «Однако, — сказал он после некоторого замешательства, — однако — как же все ваше образование, ваши способности?»
Они могут ей там тоже понадобиться, ответила Бьянка, но так и не сказала, где находится монастырь, сказала только, что все уже решено.
Певец никак не мог этого понять. Это будет большая потеря для музыки, сказал он; как она исполняет концерты, он не знает, но он должен ей сказать, что как концертмейстер она может считать себя одной из самых выдающихся, и он знает, что говорит. Просто так исчезнуть в монастыре, она не должна этого допустить ради музыки и ради него.
«Ради вас? — удивилась Бьянка, — но ведь с вами всегда будут счастливы работать самые лучшие».
«Это так, но…»
Певец запнулся.
«Но что?» — спросила Бьянка.
«Но я вас люблю», — сказал он тихо.
Теперь Бьянка потеряла дар речи.
«С самого первого момента, как я увидел вас», — добавил он и взял ее руку в свою.
Это было бы, через какое-то время произнесла Бьянка, при других обстоятельствах прекрасно, но ее решение, как уже сказано, принято, и для этого у нее есть свои причины.
Какого же рода эти причины, она объяснять не стала, и когда они расставались у дверей лифта, он поцеловал ее в лоб и сказал, что песню «Я люблю тебя» он пел сегодня только для нее и он надеялся, что ее сопровождение, такое необычное, звучало именно для него: «так, как ты меня».
На следующее утро певец нашел под своей дверью два письма от Бьянки, одно для него и другое для своего учителя. Ему она писала, что очень тронута и он ей очень нравится, но уже нельзя ничего изменить, и она просит его передать другое письмо ее учителю, когда он сегодня навестит его в больнице, она же должна уехать уже сейчас и больше не сможет его увидеть.
Это был 1974 год. Бьянка исчезла в один прекрасный день, и никто не знал, где она находится, как будто она действительно стала невидимкой. Она позвонила матери и брату, попросила их не беспокоиться о ней и не искать ее, ей нужно место, где она обретет покой и начнет новую жизнь. Концертные агентства и газетчики, которые спрашивали о ней, также как и ее учитель и руководство консерватории не знали к кому обратиться, кроме ее брата и матери, но те ничего не могли сообщить им.
Весной 2011 года в доме престарелых сидел у окна своей комнаты пожилой мужчина в инвалидной коляске и смотрел умиротворенно на цветущие в парке форзиции.
Библиотекарша дома, которая по желанию пациентов приходила, чтобы почитать вслух, принесла ему газету со статьей. Она знала, что некогда знаменитый певец всегда интересовался новостями из области музыки, и она зачитала ему заметку, которую она нашла в одной из еженедельных газет. Там говорилось о неком францисканском женском монастыре, расположенном в пограничной области между Аргентиной и Парагваем, этот монастырь довольно оригинальным образом протестовал против строительства гидроэлектростанции, угрожающей затопить несколько деревень, в том числе и ту, где тот был расположен. Монахини блокировали въезд на дорогу, по которой экскаваторы и строительные машины должны были выехать на запланированную строительную площадку в девственном лесу, и пели хоралы. Их пение было так прекрасно, что никто не осмеливался оттеснить их силой, полиция и воинские части, которые были вызваны сюда, казалось, все были зачарованы звучанием этих женских голосов, а чтобы все это действо не прерывалось даже ночью, хор постоянно обновлялся и усиливался, в том числе и женщинами из деревень, псалмы и духовные песни сменялись старинными народными напевами на языке гуарани. Телевидение и радио передавали репортажи об этом сопротивлении, и правительство находилось под таким непрерывным давлением до тех пор, пока оно не отсрочило на один год утверждение проекта строительства плотины. Францисканский монастырь в провинции Корриентес был уже давно известен своим заступничеством за бедное туземное население, также как и своей удивительной музыкальной культурой, которая находится в ведомстве сестры Афры. Она не только великолепная органистка и хореограф, но и в совершенстве говорит на языке гуарани.
Нет ли здесь фотографии этой монахини, спросил старик. Чтица протянула ему газету вместе с лупой.
«Здесь можно увидеть хор перед строительной площадкой, — сказала она, — с руководительницей хора в самом центре группы. И справа внизу, — продолжала она, — ее можно увидеть отдельно».
Старик направил свою лупу на лицо женщины, которое и под монашеским чепцом казалось свежим и полным энергии.
«Сестра Афра, — пробормотал он, — черница… браво, браво, Бьянка!»
«Вы ее знаете?» — спросила чтица с удивлением.
Вместо ответа старый певец попросил ее поставить диск, который он в свое время записал с учителем Бьянки.
«Пожалуйста, номер 13», — сказал он, и когда немного погодя его собственный голос начал петь — «Люблю тебя, как ты меня» в сопровождении осторожной шестнадцатой доли пианиста, он стал тихо подпевать, отбивая такт рукой, и когда зазвучала последняя строфа со стихом «Господь благословил тебя, ты, радость моей жизни…», он вдруг закричал себе самому: «Сильнее, играй же сильнее, ты, идиот, надо здесь играть форте, фортиссимо, иначе я это петь уже не могу!» — и ударил сжатым кулаком по поручню кресла.