Федя осмотрел свои раны и, немного посопев, сказал:
- В деревне собака покусала одного… Тридцать уколов влепили!
- Сходи в больницу, пусть и тебе влепят, - посоветовал я.
- Ты привяжи его, - сказал Гарик.
- Он за дело кусает, - сказал я.
Федя нагнулся к воде и стал обмывать ногу и руку. А Дед уже забыл про нас: подбросил палку вверх, поймал её и помчался вдоль берега, лая и дурачась.
- Нехорошо получилось, - сказал Гарик. - Человек переживает, лишился лодки.
- По-твоему, лучше было, если бы он мне врезал? Не надо было эту дурацкую бомбу в воду кидать. Столько мальков загубили.
- Зря ты Деда натравил, - сказал Гарик.
- В другой раз не будет кулаками размахивать.
Подошёл Федя. На меня он не смотрел. Я понял, что наши отношения безнадёжно испорчены. Признаться, Гриб мне не очень нравился. Орёт, как на базаре, оскорбляет.
На меня даже отец никогда не кричит. Бывает, что Алёнка разойдётся, да что с девчонки возьмёшь?
Федя сдёрнул с кустов свою одежду и, хотя она ещё не просохла, оделся. К ранкам прилепил по кусочку листа подорожника.
- Пока, - мрачно сказал он и, прихрамывая, ушёл. Гарик проводил его взглядом и, посмотрев на остров, пробурчал:
- Всё из-за него… Чёртов Сорока!
Глава двадцатая
- Ну где же вы?! Сю-да-а!
Я решил, что Алёнка тонет. Иначе с чего бы она так кричала? Мы с Гариком бросились к озеру. Алёнка стояла в лодке и обеими руками держалась за длинное удилище.
- Я наконец поймала большую рыбину, - сказала она, не глядя на нас. Лицо у неё было удивлённое.
Конец удилища ходил, леска натянулась.
- Давай я, - сказал Гарик, собираясь прямо в штанах лезть в воду!
- Не мешайте! - ответила Алёнка. И даже ногой топнула. Она стала подводить добычу к лодке. Но лещ упирался.
- Уйдёт! - стонал Гарик. - Как пить дать уйдёт.
- Она же ловила, - сказал я.
- Где подсачок?
- Не кричи под руку, - ответила Алёнка. - Я и без этого… сачка.
- Тащи подсачок! - приказал Гарик.
Я пулей бросился к палатке, схватил подсачок на бамбуковой ручке и прибежал обратно. Рыбина ещё держалась на крючке. Гарик вырвал подсачок из рук и ловко забросил в лодку. Алёнка, не отрывая глаз от лески, взяла его.
- Леску не ослабляй! - переживал Гарик. - Сорвётся, слышишь?
- Никто не ослабляет…
- Пускай воздуха глотнёт… Легче тащить будет!
- Он не хочет воздуха…
Алёнка всё-таки подвела рыбину к борту и стала просовывать под неё подсачок. Рыбина всплеснула, и мы увидели золотистый бок и чёрный плавник.
- Лещ! - сказал Гарик.
Рыба высунула из воды голову и, глотнув воздуха, добровольно легла на бок.
- Чего ждёшь? - крикнул Гарик. - Тащи!
Алёнка всё ещё никак ни могла просунуть подсачок.
- Бери с хвоста! С хвоста, говорю!
- Лопнешь, - сказала Алёнка.
Гарик стукнул себя кулаком по лбу и в одежде полез в воду. Но когда он подплыл к лодке, торжествующая Алёнка уже держала в подсачке изогнувшуюся рыбину. Крупная чешуя отливала золотом.
- Просто удивительно, почему не ушёл, - говорил Гарик, плавая вокруг лодки.
- Всю рыбу распугал, - сказала Алёнка.
- Давай к берегу, - позвал я. Мне тоже хотелось посмотреть на леща. Алёнке самой не терпелось показать рыбину. Она стала грести к берегу. Гарик плыл рядом.
- Она чуть удочку не утащила, - рассказывала Алёнка. - Смотрю, удочка сползает в воду, я как дёрнула! Тяжёлое что-то. Тут я как закричу…
- Слышали, - сказал я.
Лещ был килограмма на полтора. Он смирно лежал на траве и ворочал глазами. Почему-то он почти не брыкался.
- Везёт же… - сказал Гарик. Мокрая рубаха и штаны облепили его, у ног - лужа.
- Я говорила, что поймаю… - ликовала Алёнка. - Это Сорока мне место показал. Я с шести утра сижу тут. Сначала одни ерши, а потом…
- Что дальше было - мы знаем, - сказал я.
Алёнка умолкла. И правильно, нечего задаваться. Повезло, так помалкивай! Вот мне почему-то не везёт…
Я вдруг увидел, как недалеко от того места, где ловила Алёнка, закачались камыши, скрипнула осока. Негромко всплеснуло, разбежались круги. Когда солнце вышло из-за облака, я увидел под водой двигающуюся тень. Я думал, что увижу и зелёную трубку, но трубки не было. Тень ушла в глубину, растворилась. И сколько я ни смотрел - трубку так и не увидел. Маленькие волны сомкнулись над таинственным пловцом. Опять загадка: кто это? У Сороки была трубка, он не мог так глубоко уходить под воду.
- Я вечером опять на этом месте встану, - сказала Алёнка.
- Теперь все лещи твои, - сказал я.
Глава двадцать первая
С утра стал накрапывать дождь. Он глухо стучал по крыше нашего дома. Под окном росли лопухи, слышно было, как дождевые капли, скатываясь с крыши, барабанят по широким зелёным тарелкам. Сосны стояли потемневшие и взъерошенные. На остриях зелёных иголок повисли блестящие капли. Небо затянули серые облака. В той стороне, где должно быть солнце, облака были светлые. Я не любил такой дождь. То ли дело гром и молния! Налетит гроза, всё кругом потемнеет, а потом как заполыхает и загремит! И дождь не такой маленький и нудный, а как ударит косым ливнем, так трава ложится на землю.
Отец, подперев руками голову, читает рукопись. Он не слышит дождя. Алёнка, положив ноги на спинку кровати, лежит с книжкой в руках. Дед растянулся посередине комнаты. Он побывал на улице и вымок. Глаза прижмурены. Но я знаю: Дед не спит. Уши шевелятся. Он слушает, что творится снаружи. Когда Дед попадает под дождь, от него несёт псиной. Мне нравится этот запах. А вот Алёнка не выносит. Она изредка поглядывает на Деда и морщит нос. Но Деду наплевать на Алёнку. Он всё равно не уйдёт из дому, пока самому не захочется. Иногда наш старик становится упрямым как осёл. С места не сдвинешь, рычит, клыки показывает: и у собак бывает разное настроение. Наверное, не нравится ему, что дождь идёт.
Я сижу на подоконнике, положив руки на колени. Смотрю на мокрый лес и жду чего-то. Вдруг из леса выйдет лось Серёжа? Или сын его - Борька?
- Лоси умеют плавать? - спрашиваю я.
Отец отрывается от бумаг и смотрит на меня. Я уверен, что он меня не видит. Отец видит пересекающиеся линии, кривые и прямые.
- Лоси? - спрашивает отец и, подперев ладонью лоб, снова углубляется в рукопись, забыв про лосей.
- Как они попали на остров? - говорит Алёнка.
На этот вопрос трудно ответить. Если даже и умеют плавать, они всё равно не заберутся на остров.
- Зимой! - осенило меня. - По сугробам.
Алёнка молча смотрит в потолок. Немного помолчав, соглашается:
- Иногда и тебе приходят в голову разумные мысли.
- А тебе никогда, - отвечаю я.
Но Алёнке ругаться лень. Она не обижается.
- А медведи умеют плавать? - снова спрашиваю я.
Все молчат. Никого не волнуют медведи. Конечно, умеют плавать. Почему бы им не уметь?
- Убей меня громом, если они не позаимствовали этот грот и колодец у Жюля Верна, - сказала Алёнка.
Где-то далеко и впрямь громыхнуло.
- Убьёт, - говорю я.
- А Коля Гаврилов - его верный паж?
- Оруженосец, - соглашаюсь я. Алёнка любит употреблять эти старинные словечки из романов.
- Как ты думаешь, Серёжа, кто из них храбрее?
Я понял, о чём идёт речь, но на всякий случай спросил:
- Гарик или Сорока?
- Кто это придумал ему такое имя?
Непонятная это вещь - храбрость. Гриб держал дымящуюся бомбу в руках и посмеивался. Мы с Гариком чуть со страху не умерли, а он хоть бы что. А когда Дед насел на него, так сразу побелел и быстренько домой смотался. И Алёнка одна может по лесу бродить весь день, не боится ночью выходить из дому, а как гром загремит, так побледнеет и начинает полотенцем закрывать зеркало. А потом ложится на диван и на голову подушку кладёт. А я люблю смотреть на грозу. И не страшно мне, а, наоборот, весело - так и хочется выбежать под хлёсткий дождь и прыгать по лужам. Я иногда так и делаю. Когда никто не видит. А до чего приятно стоять под ливнем без кепки и чувствовать, как по голове щёлкают капли, а рубаха прилипает к телу! Говорят, кто простоволосый стоит под дождём, тот быстрее вырастет. И ещё я люблю смотреть, как дождевые капли хлещут по лужам. Лужа пузырится и кипит. А иногда появляется маленькая радуга. Из звона и пузырей. Поиграет маленько и пропадёт. Алёнка этого никогда не видит. Она прячется под подушкой.
- Где же ты, солнце ясное? - произнёс отец, поднимаясь из-за стола. - За горами, за долами, за дремучими лесами… Пойдёмте, ребятишки, за солнцем?
Мы с Алёнкой посмотрели на окно. Капли суетливо торкались в стекло. Не успеешь до озера дойти, как холодные струйки потекут за воротник.
- Вы знаете, чем сейчас в лесу пахнет?
Мы не знали.
- Грибами, - сказал отец, - Грибами, которые ещё не вылупились на свет божий.
Грибы, которые ещё не вылупились, не интересовали нас с Алёнкой. Вот если бы они появились, тогда бы мы побежали в лес.
- Вы слышали когда-нибудь, дикари несчастные, как шумят берёзы под дождём?
И этого мы не слышали. Я полагаю, что они шумят под дождём так же, как и осины, и клёны, и вязы, и другие лиственные деревья.
- А кукушку хотите послушать?
Зачем обязательно это делать на дожде? Кукушку можно послушать и потом, когда дождь перестанет. Здесь какие-то скупые кукушки. Несколько раз я просил их посчитать, сколько лет мне жить. Раза два прокукуют - и молчок.
Отец прошёлся по комнате. Он на ходу взял Алёнкину книжку, прочитал название и снова положил.
- «Роб Рой»… Вальтер Скотт. А ты «Гойю» читала?
- Про что это?
- Про Гойю.
- Он был рыцарь?
- Шпион какой-нибудь, - сказал я.
Отец схватился за голову:
- Дикари! Троглодиты! Питекантропы!
Ну, теперь всех доисторических ископаемых переберёт!
- Они до сих пор не знают, кто такой Гойя!
- Мы ещё маленькие, - сказал я.
- Папа, ты хотел идти за солнцем, - сказала Алёнка. - Только сначала скажи, кто такой Гойя?