- Тебе бы детским врачом быть, - наблюдая за ним, сказала Алена. - Или доктором Айболитом.
- Ты знаешь, мне все чаще в голову приходят такие мысли: все, что с нами происходит, все, что мы переживаем и чувствуем, - все это когда-то было, есть и будет. Все, короче говоря, в нашей жизни повторяется… - Он поставил сосуд на место и погладил каменный топор. - Только вместо каменных орудий появились умные механизмы. Как-то быстро и прочно вошел в наше сознание космос… А вот комплекс всех тех человеческих чувств, те таинственные гены, что заложила природа в нас, почему-то не изменяются столь стремительно, как прогресс, техника. Мы влюбляемся, как и раньше, страдаем точно так же, как страдали Ромео и Джульетта. Ну, может быть, не так возвышенно… Ревнуем, как Отелло… Все шекспировские страсти присущи и нам, современным людям…
- Это хорошо или плохо? - спросила дочь.
- Я думаю, что хорошо, - ответил отец. - Иначе, если верить фантастам, человек превратится в мыслящую машину, которой чужды будут все человеческие эмоции. И тогда он утратит самое главное - умение удивляться себе, миру, жизни, чувствовать прекрасное. Даже страдая, человек живет. А если он будет только трезво математически мыслить, - он будет не жить, а существовать.
- Я и не знала, что ты романтик… - удивленно посмотрела на него Алена. - Романтик с математическим уклоном.
- Вот оно - веяние нашей эпохи, - улыбнулся отец. - Не просто романтик, а романтик с математическим уклоном… Выходит, фантасты правы: постепенно мы начинаем превращаться в мыслящие машины?
- Если будешь так много работать, обязательно превратишься, - заметила Алена. - Скорее бы ты свою докторскую защитил!
- Через двадцать дней защита, - вздохнул отец.
- Волнуешься?
- Я ведь мыслящая машина, что мне волноваться, - усмехнулся отец.
- Переживаешь, папа, я же вижу, - засмеялась Алена. - Скоро будешь ты ученым… Молодым красивым профессором… И в тебя будут влюбляться студентки…
- А что, и такое бывает? - удивился отец.
- Папа, ты совсем ребенок! - рассмеялась Алена. - Все студентки перед каждой сессией влюбляются в красивых и некрасивых профессоров…
- Спасибо, что предупредила, я теперь буду осторожен…
Снова зазвонил телефон. Алена поморщилась, будто у нее зуб схватило. Отец взглянул на нее, быстро вышел из комнаты. Было слышно, как он спокойно спрашивал в трубку:
- Я вас слушаю? Наверное, испорчен автомат… Позвоните, пожалуйста, с другого телефона.
Алена стояла у полок и разглядывала глиняный черепок, почерневший с одного края. Лицо у нее было сосредоточенное, будто она и впрямь глубоко заинтересовалась этим обломком минувших эпох.
- Ты хоть знаешь, что это? - возвратившись, спросил отец.
- Наверное, осколок от тарелки или кувшина. Неужели это так важно?
Он забрал у нее черепок, провел пальцем по пупырчатой поверхности.
- Примерно пять-шесть тысяч лет назад где-то на берегу быстрой речки сидел человек, одетый в шкуры, и лепил из мокрой глины сосуд. Глина рассыпалась в его руках, человек терпеливо разбавлял ее речным песком, поливал водой… Видишь мелкие камешки? - Он показал Алене блестящие вкрапления в глину. - И снова упорно мял скользкий комок и лепил из него сосуд, чтобы потом наполнить его жидкостью. Человек ощупью искал еще какие-нибудь связующие материалы, чтобы глина не рассыпалась. И вот наконец сосуд готов. Человек - первый на земле гончар - обжег его на костре под открытым небом и наполнил водой… Может быть, это один из первых сосудов, сделанных руками древнего человека…
- Ты романтик, - улыбнулась Алена. - И без всякого математического уклона.
Отец поставил черепок на прежнее место и уселся в кресло за письменный стол. Алена, стоя у полки, нервно ожидала, что снова зазвонит телефон. Она решила, что сразу подойдет к аппарату и оборвет провод! Или зачем рвать провод? Можно снять трубку и положить на стол. Но звонка не было.
Не зазвонил телефон и через час и полтора.
Пожелав отцу спокойной ночи, Алена задержалась на пороге его комнаты.
- Ты сегодня опять преподал мне урок вежливости, - негромко сказала она.
- Что ты имеешь в виду? - спросил отец. Свет от настольной лампы резко очертил его тонкое лицо, твердый подбородок. Сейчас отец уже не казался, постаревшим и усталым, хотя перед ним лежали исчерканные пометками чертежи, несколько исписанных мелким почерком листов.
- Ты сказал ему, чтобы он позвонил из другого автомата… И даже в этом… человеке пробудилась совесть. А я просто-напросто накричала в трубку и еще больше обозлила его…
- Если ты стала замечать, что я тебя воспитываю, - значит, ты уже совсем взрослая, - рассмеялся отец.
- Ты прав, раньше я этого не замечала, - задумчиво сказала Алена.
Отец взглянул на чертеж, что-то быстро поправил тонким карандашом. Надо повернуться и уйти: он еще долго будет работать. Когда-то Алена пробовала с ним спорить, уговаривала пораньше ложиться спать, но потом поняла, что это бесполезно: у него был свой собственный режим, и нарушать его он никому не позволял.
- Ты хочешь о чем-то спросить меня? - снова повернулся к ней отец.
- Ты вот заговорил про Сороку, - сказала Алена. - Это тоже в целях воспитания?
- Жаль, что он у нас редко бывает, - уклонился от прямого ответа отец.
- Он работает и учится. И еще этот спорт. Я поражаюсь, как он все успевает!
- И все-таки передай ему, пусть заходит, - сказал отец. - Я люблю его… почти так же, как тебя с Сережей.
- Ты был бы рад, если бы я вышла за него замуж?
Отец дернул плечом и отложил в сторону карандаш. Она услышала легкое шуршание резинки о ватман. Наверное, провел неровную линию и вот теперь стирает.
- Сначала институт закончи, невеста… - ворчливо ответил он, не поднимая низко склоненной головы от чертежа. Худая шея его вылезла из широкого воротника коричневой вельветовой куртки.
- Я знаю, ты хотел бы этого, - сказала Алена. Она прислонилась к косяку двери и пытливо смотрела отцу в спину.
А он проводил на ватмане свои бесконечные линии. На худой спине, оттопыривая куртку, двигались лопатки.
- Да, мне дорог Сорока, - ответил отец. - Но это еще ничего не значит. Главное, чтобы твой избранник тебе нравился. И вряд ли тут мой совет понадобится… Хотя бы даже потому, что ты все равно сделаешь, как сама захочешь.
- А вот раньше воля родителей была законом для детей, - подзадорила Алена.
- Это было очень удобно, верно? Не сложилась семейная жизнь - кто виноват? Родители! Не надо себя ни в чем винить.
- Я тебя поняла так: я могу выйти замуж за того, за кого захочу?
- Ты меня верно поняла, - ответил отец.
- Даже за этого… который все время звонит?
- Надеюсь, это у него единственный недостаток? - хитро прищурился отец.
- Не будем о нем даже говорить, - сказала Алена.
- Алена, ты умная девочка и сделаешь правильный выбор, - посерьезнел отец.
- Я чуть было не совершила огромную глупость, - вздохнула Алена. - Если бы не Тима…
- А это еще кто такой? - спросил отец, не поворачивая головы.
- Ну что за имя - Сорока? Я буду звать его Тима.
- Вот с ним и посоветуйся… С Тимой, - сказал отец, и она почувствовала, что он улыбается.
- Насчет замужества? - уточнила она.
- Он даст тебе дельный совет, - ответил отец.
- Ты что, с ним в сговоре? - спросила Алена.
- Ты мне мешаешь работать! - возмутился отец, однако в голосе его не было раздражения, наоборот - скрытая улыбка.
- Спокойной ночи, папа, - сказала Алена и осторожно закрыла за собой дверь.
Глава 27
Самая капризная в мире зима - это ленинградская. Случается, в середине октября выпадает обильный снег, ударят морозы, а в Новый год сыплет с ватного неба весенний дождь, под ногами сверкают лужи. Бывает, утром все бело, деревья в парках обросли пушистым инеем, каменные бока зданий в леденистой изморози, высокие белые папахи надели на себя Барклай-де-Толли и фельдмаршал Кутузов, что бессменно стоят на посту у Казанского собора. А к вечеру город снова темно-серый, ни одного белого пятна. С крыш течет, из водосточных труб вместе с талой водой с грохотом вылетают на тротуары ледяные пробки.
В такой промозглый зимний день приехали на «Запорожце» на станцию технического обслуживания Гарик с Ниной. Сороку он разыскал в основном цехе. Вместе с Васей Билибиным тот копался в моторе новеньких «Жигулей». Видно, что-то у них не ладилось, потому что позы их были напряженными, а лица озабоченными. Рядом суетился расстроенный владелец.
- У меня еще гарантия не кончилась, - говорил он, нагибаясь к слесарям. - Если в моторе серьезные неполадки, его ведь могут заменить? Вы дайте мне справку, что обнаружен заводской дефект.
- Завод тут ни при чем, - ответил Сорока.
- А кто же?
- С какой скоростью вы ездите по городу? - Выпрямившись, Сорока взглянул на него.
- Я, товарищ, правил не нарушаю, - с достоинством ответил владелец. В среднем я езжу по городу со скоростью сорок-пятьдесят километров. Мне спешить некуда.
- На прямой передаче? - уточнил Сорока.
- Не на третьей же? - пожал плечами водитель, - Конечно, на прямой.
- Поэтому вы и запороли распределительный вал, - подытожил Сорока, вытирая ветошью руки. - Если бы вы внимательно прочитали инструкцию, то обратили бы внимание, что там написано: «Прямую передачу можно включать, если скорость не менее шестидесяти километров».
- Это на «Волге» и «Москвиче» можно ездить на прямой передаче, если даже скорость тридцать километров, - вмешался Вася Билибин. - А «Жигули» машина скоростная, у нее другой режим.
- Что же мне делать? - растерянно уставился на них гражданин.
- Нужно менять распредвал, - коротко ответил Сорока и тут увидел Гарика, стоявшего в сторонке. Улыбнулся ему и пошел навстречу.
- Где же я возьму этот… распредвал? - не отставал от него водитель. - Это страшный дефицит! Может, вы чем поможете?