Тем временем я знакомлю Марти с Кемпом.
– Позвонил я, – говорит вернувшийся Гленденнинг. – Полиции не входить – этот судья так распорядился.
Слово «этот» он произносит таким образом, что становится понятно, что он думает о Ларрене Литле. Кемп закатывает глаза. Он неплохой юрист и причисляет себя к интеллектуальной элите. Когда считает человека бестолочью, не скрывает этого.
Дверь опечатана ярко-оранжевой лентой, на которой написано: «Место преступления. Посторонним вход воспрещен. Опечатано по решению Верховного суда округа Киндл». Замочные скважины забиты пластиковыми пробками. Гленденнинг ножом перерезает ленту, но над пробками приходится потрудиться. Потом достает из кармана связку Каролининых ключей с прикрепленной к ней красно-белой биркой, означающей, что это вещественное доказательство. В двери два замка: врезной и щеколда. Каролина любила чувствовать себя в безопасности.
Отперев замки, Гленденнинг, не говоря ни слова, начинает поочередно обыскивать нас. Это для того, чтобы мы ничего не подкинули. Я отдаю ему бумаги, которые держал в руках. Он велит достать наши бумажники. Кемп начинает было протестовать, но я жестом прошу его не делать этого.
– Вот это да! – восклицает Марти, первым входя в квартиру матери. – Сколько тут всякого барахла. Что мне с ним теперь делать?
– Эй, парень! – кричит ему вслед Гленденнинг. – Ничего трогать нельзя. Ничего, понял?
Марти кивает, входит в гостиную, подходит к окну. Воздух в квартире тяжелый, спертый, нагретый летней жарой. Чувствуется неприятный запашок, может быть, от гниющих остатков пищи. Всю прошлую неделю температура держалась на отметке до тридцати градусов.
Я не верю в привидения, но как-то тревожно снова находиться здесь, где бродят тени прошлого. По спине пробегает холодок. В комнатах ничего не тронуто. В гостиной – перевернутый стол и стул. На стеклянном столике у дивана лежит обтянутая бархатом шкатулка, которую я подарил Каролине. Однажды во время слушания дела Макгафена мы зашли с ней в магазин Мортона, и ей понравилась эта вещица. Красный дракон на китайской ширме в спальне смотрит на меня горящим взглядом. В коридоре на светлом паркетном полу – обведенные мелом очертания тела Каролины. «Господи! – думаю я. – Господи, угораздило же меня».
Кемп дает мне пару резиновых перчаток. Они, собственно говоря, не нужны, но Стерн настоял на том, чтобы мы их здесь надели. У нас и без того хватает разговоров с Мольто по поводу пальчиков.
Я останавливаюсь около домашнего бара. Он рядом с окошком в кухню. Я видел это место на фотографии, но хочу убедиться и пересчитываю стаканы, стоящие на полотенце. Двенадцать штук. На одном из них обнаружены отпечатки моих пальцев. Я пересчитываю еще раз. Двенадцать.
Подходит Джейми, шепчет:
– Где она их держала, черт побери? – Он имеет в виду противозачаточные средства.
– Посмотри в туалете. Там шкафчик для лекарств и коробка с косметикой, а я зайду в спальню.
Там первым делом заглядываю в шкаф, узнаю платья, которые видел на Каролине, ощущаю ее запах. Стараюсь сдержать волну накативших чувств.
На низеньком столике в стиле времен королевы Анны стоит телефон. В ящике ничего нет, кроме колготок. Отодвигаю их, вижу тоненькую записную книжечку в светло-коричневом переплете из телячьей кожи. Полиция всегда чего-нибудь не заметит. Не в силах побороть любопытство, раскрываю книжицу. Открываю страницу на букву «С». Ничего. Смотрю на «Р». Здесь записаны мои телефоны – служебный и домашний. Удостоился такой чести. Номера Реймонда нет, как нет и на странице на «X». Записан телефон с пометкой «Т.М.». Это, конечно, Томми Мольто. Мне приходит мысль посмотреть имена ее врачей. Открываю соответствующую страницу. Так и есть. Быстро записываю на клочке бумаги имена и прячу в карман. В коридоре слышатся шаги. Может быть, Гленденнинг, осмелившийся нарушить запрет чернокожего судьи? Я переворачиваю сразу несколько страниц, чтобы он не узнал, что именно я высмотрел. Но оказывается, это Марти идет по коридору.
Телефонная книжка открылась на букву «Л». На верхней строчке написано: «Ларрен». Пониже три его номера. Теплая компания собралась тогда в Северном филиале, думаю я, все они здесь, миленькие. Смотрю на «Н», на «Д», даже на «Ч». Однако Нико нигде нет. Я засовываю книжку обратно под колготки.
В дверях появляется Марти:
– Странное все-таки ощущение, правда?
Я угрюмо киваю.
– Пойду постою на лестничной площадке.
Я же дал ему понять, что его здесь никто не держит, но до парня плохо доходит.
Кемпа я нахожу в гостиной.
– Ничего здесь нет. Никакого противозачаточного средства. Даже коробка́ от колпачка нет. Где женщины прячут такие вещи?
– Понятия не имею. Барбара держит их в верхнем ящике трюмо. О других не знаю.
– Химик-эксперт утверждает, что на трупе обнаружен контрацептивный крем. Откуда же он взялся? Разве что его выкрали отсюда.
– Это, наверное, я его захватил, заодно с колпачком. – У меня уже вошло в привычку вслух рассуждать от первого лица о том, что может сказать обо мне Нико. Джейми считает такой прием забавным.
– И зачем же ты это сделал?
На секунду-другую я задумываюсь.
– Вероятно, затем, чтобы его никто не нашел.
– Никакой логики! Все говорит за то, что ее не насиловали. И вообще, какая разница, чего она хотела, когда сама легла в постель?
– Наверное, я плохо соображал. В противном случае не оставил бы стакан на баре.
Кемп улыбается. Ему нравится такая игра.
– Ничего не попишешь. Нужен Берман. – Он говорит о сыщике, которого нанял Стерн. – Чтобы выступить свидетелем, он должен сам сделать обыск. Я ожидаю его через час. Посмотрим, как вытянется у Гленденнинга лицо, когда он узнает, что надо еще немного подождать.
Мы выходим из квартиры. Гленденнинг запирает дверь и снова ощупывает нас троих.
– Немного подождать? – спрашивает он. – На хрена мне дожидаться какого-то Бермана?
Кемп не без ехидства напоминает ему, что постановлением нам разрешен доступ в квартиру в течение всего дня!
– Не люблю, когда мне приказывают бывшие музыканты, – говорит Гленденнинг.
– В таком случае мы обратимся к судье Литлу, – пригрозил Кемп.
Полицейский закатывает глаза, как будто ничего смешнее он в жизни не слышал, но деться ему некуда. Они с Кемпом топают вниз по лестнице, лениво переругиваясь на ходу.
– Как он вам, нравится? – кивая им вслед, спрашиваю я Марти Полимуса.
– Кто? – на полном серьезе уточняет он.
– Полицейский.
– Вроде ничего. Он говорит, что этот… как его… мистер Кемп… играл в «Галактике».
Я подтверждаю этот факт биографии Кемпа. У Марти вырывается восторженное: «Вот это да!» Потом, помолчав немного, он добавляет:
– А меня в полицию вызывали. На допрос.
– Вот как? – говорю я, а сам думаю о злополучном стакане.
– О вас спрашивали, о чем говорили, когда вы приходили ко мне.
– Ну что же, это их работа.
– Хотели знать, что вы сказали о своих отношениях с ней. С моей мамой. Понимаете?
Я с трудом удержался от искушения посмотреть Марти в глаза. Я совершенно забыл, что я говорил этому парню. Вот оно, еще одно доказательство моей незаконной связи с погибшей. У меня запершило в горле.
– Два раза допрашивали. И оба раза я сказал, что вы об этом ничего не говорили.
Я смотрю на него.
– Я правильно ответил, правда?
– Конечно, правильно.
– Я думаю, что не вы ее убили.
– Спасибо на добром слове.
– Просто все так неудачно сложилось.
Я улыбаюсь, и в этот момент меня как будто током ударило. От страха подгибаются колени. Чтобы не упасть, я хватаюсь за перила. «Какой же ты болван, Расти Сабич, – думаю я. – Господи, какой болван!» Этого юнца подослали ко мне с диктофоном Нико и Мольто. Вот зачем он сюда явился – подсмотреть, что мы делаем, записать наши разговоры. Может быть, рассчитывают, что я дам ему взятку? Все, я пропал. Чувствую, что меня качает, что вот-вот упаду в обморок.
– Что с вами? – протягивает руку Марти.
Я смотрю на него и понимаю, что сошел с ума. Бред собачий. Парень одет по-летнему – обтягивающая футболка и шорты. Даже ремня нет. Где ему спрятать диктофон, даже миниатюрный? Кроме того, его обыскивал Гленденнинг. И в глазах никакого подвоха. Передо мной простой, неуверенный в себе одинокий паренек.
Меня прошибает пот. Я весь как выжатый лимон. Чувствую, как зашкаливает пульс.
– Да нет, все в порядке, – говорю я, но Марти берет все-таки меня под руку. Мы медленно спускаемся по лестнице. – Это квартира так на меня подействовала.
Глава 25
Три часа ночи. Я просыпаюсь от того, что бешено бьется сердце, а по шее стекают капельки пота и мучает удушье. Ошалелый, я машинально пытаюсь расстегнуть воротник. Перед глазами все еще приснившееся исхудалое, искаженное страданием и страхом лицо матери перед смертью.
Мама заболела и умерла в самый спокойный период своей жизни. С отцом они разошлись, хотя каждый день работали бок о бок в пекарне. Отец переехал жить к миссис Бова, вдове со внушительными формами. Уход отца давал матери своего рода свободу, потому что ее брак был сплошной мукой. Ее неожиданно стало интересовать то, что происходит в мире. Она сделалась одной из постоянных участниц бесед на радио. Там говорили о межнациональных браках, о том, что надо узаконить потребление марихуаны, обсуждали, кто убил президента Кеннеди. На обеденном столе у мамы лежали кипы газет и журналов, блокноты и тематические карточки, на которых она делала записи, готовясь к завтрашней программе. Так моя мама, которая раньше боялась выйти из дома, даже спуститься в лавку, которая меня, восьмилетнего, посылала на рынок, стала своего рода местной знаменитостью, так как безбоязненно высказывалась по самым острым мировым проблемам. Я объяснял эти перемены странностями ее характера и мытарствами замужества.
Мои родители поженились, когда маме, шестой дочери профсоюзного активиста-еврея и девчонки из Корка, было уже двадцать восемь лет. Отец был на четыре года моложе и взял старую деву в жены по расчету: у нее были кое-какие сбережения, что и позволило им впоследствии открыть булочную. Мама пошла за отца тоже не по любви. Возраст и особенности ее натуры отпугивали молодых людей. Она ни в чем не знала меры, была человеком настроения. Порывы безудержного веселья сменялись часами угрюмого молчания. Она постоянно рылась в шкафу и шкатулке для рукоделия, издавая при