– Я протестую, – говорит Сэнди, – вопрос наталкивает на характеристику.
Протест принимается.
– Ваша честь, – возражает Нико, – свидетельница хочет рассказать, что она услышала.
– Что услышала – да, но не высказывая своего мнения на этот счет. Мисс Мартинес, нам незачем знать, что вы подумали, услышав их голоса. Передайте их слова и тон, в каком происходил разговор.
– В каком тоне происходил разговор? – повторяет Нико.
Евгения, как видно, сначала затрудняется ответить на вопрос, потом говорит:
– Они вроде как обменивались любезностями.
Сэнди заявляет протест, но Ларрен говорит, что ответ принимается.
– Интимными любезностями? – спрашивает Нико.
– Решительно протестую! – Сэнди поднимается из-за стола. – Вопрос носит наводящий характер и имеет подтекст.
Ларрен снова делает Нико выговор за неподобающий вопрос. Но, несмотря на промахи, у того есть определенная цель: направить показания в нужное русло.
– Не могли бы вы поподробнее описать тон услышанного вами разговора?
Сэнди вынужден протестовать опять – такой вопрос уже задавался, и на него был дан ответ.
– Мистер дель Ла-Гуарди, предлагаю перейти к следующему вопросу, – строго говорит Ларрен.
На помощь Нико неожиданно приходит Евгения:
– Он сказал: «Ты мой ангел».
Нико застыл от удивления.
– Он назвал ее ангелом и сказал, что приедет в восемь.
В первый раз за эти дни я теряю самообладание. Из груди вырывается стон. Кемп кладет ладонь на мою руку.
– «Ты мой ангел», – шепчу я, – надо же такое придумать.
Сэнди бросает на меня суровый взгляд.
– Я закончил, – вдруг говорит Нико и садится.
– Приступим к перекрестному допросу, – объявляет Ларрен.
Едва встав с места, Сэнди начинает говорить. Лицо его строго.
– На кого вы сейчас в прокуратуре работаете, мисс Мартинес?
– Как это – на кого работаю?
– Чьи бумаги печатаете? У чьих телефонов дежурите?
– Я теперь работаю с мистером Мольто.
– С этим джентльменом? С одним из обвинителей? – Евгения кивает. – Когда мистеру Сабичу пришлось взять отпуск из-за этого судебного расследования, мистер Мольто занял его должность – верно я понимаю?
– Совершенно верно, сэр.
– Эта должность считается в прокуратуре высокой и влиятельной – так?
– Человек, занимающий эту должность, у нас второе лицо.
– Ваша честь, – говорит Сэнди, – свидетельница является подчиненной мистера Мольто и не может быть объективной. Я требую отвода.
Ларрен улыбается, но отвод отклоняет. Судебный стенограф зачитывает вопрос, и Евгения отвечает на него утвердительно. В своем вступительном слове Сэнди лишь коснулся выборов и смены руководства в прокуратуре. Это его первая попытка поднять вопрос о соперничестве из-за должности заместителя окружного прокурора.
– В ходе расследования по делу мистера Сабича не просил ли мистер Мольто ответить на вопросы о характере отношений между мистером Сабичем и мисс Полимус?
– Я не совсем понимаю, сэр.
– Вы беседовали в мае с сотрудником Гленденнингом.
Том сидит за столом обвинения. Он в форме.
– Беседовала, сэр.
– Вы, разумеется, знали, что мистер Мольто придает особое значение расследованию по делу мистера Сабича?
– Догадывалась.
– И тем не менее, мадам, вы не сказали сотруднику Гленденнингу, что слышали, как мистер Сабич назвал мисс Полимус «мой ангел». – Сэнди говорит это с подчеркнутой холодностью. В руках у него докладная Гленденнинга, и он готов уличить свидетельницу в даче ложных показаний.
Евгения понимает, что попалась. Она растерянно оглядывается, плечи у нее обвисают. Бедная, не сообразила, что защита разузнает, что она говорила прежде.
– Да, сэр, не сказала.
– Вы не сказали сотруднику Гленденнингу, что мистер Сабич говорил мисс Полимус ласковые слова, – правильно я понимаю, мадам?
– Правильно, сэр. – Я сотни раз видел у свидетелей такой жалкий вид. – Я ему ничего не сказала.
Сэнди подходит к Евгении поближе:
– Мадам, разве пять минут назад вы не утверждали, что мистер Сабич назвал мисс Полимус «мой ангел»?
Евгения выпрямляется, изображая неприступность.
– Ничего такого я не утверждала, – говорит она громко.
Некоторые присяжные смущенно отворачиваются, один смеется.
– Та-ак… – протяжно произносит Сэнди тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Скажите, мисс Мартинес, когда теперь звонят мистеру Мольто, вы слушаете его разговоры?
– Нет, – презрительно отрезает Евгения.
– Вам, конечно, приходится послушать, кто звонит, и ни секунды дольше, не правда ли?
Евгения стоит перед выбором: либо говорить, что не слышала, какими словами мы обменивались с Каролиной, либо признать, что подслушивала наш разговор. Она хорошо знает служебные порядки. В результате такого признания она потеряет теплое местечко.
– Значит, все, что вы слышали, вы услышали за одну-две секунды?
– Верно, сэр.
– Но вы сказали, что мистер Сабич и мисс Полимус «обменивались любезностями». Разве это не ваши слова?
– Мои, сэр.
Сэнди подходит к Евгении поближе. У Евгении крупные черты лица, всегда недовольного, и весит она килограммов восемьдесят. Даже нарядившись для выхода в люди, она производит невыгодное впечатление. Ее кричащее платье слишком тесно и туго облегает пышные формы.
– Эти ваши слова основываются на собственном опыте? – говорит Сэнди с каменным, как у игрока в покер, лицом, но кое-кто из присяжных улавливает намек и улыбается. Только у убийцы бывают такие холодные глаза, как сейчас у Евгении.
Сэнди не ждет ответа.
– Вы говорите, что разговор о встрече на квартире мисс Полимус происходил в сентябре?
– Да, сэр, в сентябре.
– А вы не припоминаете, что мистер Сабич и мисс Полимус в то время вместе вели одно дело?
– М-м… – тянет Евгения.
– Неужели не помните? «Дело миссис Макгафен»? Она издевалась над своим маленьким сынишкой – сдавливала ему голову тисками, прижигала ягодицы сигаретой. Неужели не помните, что мистер Сабич добился сурового наказания этой… – Сэнди умолкает, словно бы подыскивая слово, – …этой женщине.
– А-а, что-то было в этом роде, припоминаю.
– В своих разговорах с мистером Мольто вы не вспоминали тот процесс?
– Я протестую!
Ларрен задумывается.
– Я снимаю вопрос, – говорит Сэнди. Он достиг своего. Мольто сегодня явно не везет. У него есть ярлык от вещественного доказательства, но нет самого предмета. Он подбил свидетельницу на дачу ложных показаний.
– Мисс Мартинес, вы, случаем, не помните, какая у нас была погода в прошлогодний День труда и ближайшие к нему дни?
Евгения хмурит брови. Ей порядочно досталось от этого строгого адвоката, поэтому она старается правильно ответить на вопрос, тем более что вопрос пустяковый.
– Жутко жарко было, до тридцати пяти градусов доходило.
– Верно… Скажите, помещение прокуратуры снабжено кондиционером?
Евгения фыркает:
– Снабжено, если верить хозяйственникам.
По залу прокатываются смешки. Смеется судья, смеются присяжные, смеется публика. Даже строгий адвокат улыбается.
– Полагаю, что в такую жару вы на работе не задерживаетесь?
– Само собой.
– А вот прокурорам приходится задерживаться, когда у них процесс, не так ли? – Евгения настораживается. – Думаю, вам не раз приходилось наблюдать, что заместитель окружного прокурора засиживается по вечерам, чтобы подготовиться к заседанию суда на следующий день.
– Да, он засиживался.
– Мадам, а где душным вечером предпочли бы работать вы сами – в прокуратуре или там, где есть кондиционер?
– Протестую, – говорит Нико.
– Протест отклоняется.
– Вам, конечно, было неизвестно, есть ли в квартире мисс Полимус кондиционер?
– Откуда мне это знать, сэр?
– Но вы знаете, что от прокуратуры до набережной рукой подать, тогда как до дома мистера Сабича в Ниринге надо трястись на автобусе?
– Знаю, сэр.
Что бы ни думали присяжные о мисс Мартинес, пятнадцатиминутные показания следующей свидетельницы превращаются в настоящий фарс.
Миссис Крапотник – вдова. Она не говорит, от какой болезни умер мистер Крапотник, но нетрудно предположить, что без нее тут не обошлось.
Миссис Крапотник – пышнотелая дама, ярко накрашенная и обвешанная украшениями. Ее рыжеватые волосы торчат, как нестриженный куст. С такой не каждый справится. Вместо того чтобы отвечать на вопросы, она говорит что взбредет ей в голову. Рассказывает, что покойный мистер Крапотник владел двухэтажным домом, который он купил по случаю на берегу реки, когда там и набережной не было, а была, как выразилась свидетельница, «мусорная свалка», кроме того, он самолично руководил ремонтом и отделкой дома.
– Он у меня все наперед видел. Предсказывал, что будет, право слово. Когда мы пришли смотреть дом, что там было, вы не поверите, мистер Делягарди! …Вас ведь Делягарди зовут, правда?
– Дель Ла-Гуарди, – поправляет ее Нико и воздевает очи к небу, словно молит высшие силы о помощи.
– Такая вонь стояла. Я не брезгливая, но меня, неудобно говорить, чуть не вырвало. Право слово, чуть не вырвало.
– Мадам… – который раз тщетно пытается остановить ее Нико.
– А ведь супружник мой всего водопроводчиком был. Кто бы мог подумать, что он станет по недвижимости кумекать.
Наконец в россказнях миссис Крапотник прозвучало имя Каролины. Почти десять лет назад она стала их жиличкой. Занимала комнату на втором этаже. Чета Крапотник жила на первом. Потом часть дома арендовал жилищный кооператив, и Каролина внесла свой пай. «Откуда у мелкого служащего органов правопорядка такие деньги, чтобы снимать квартиру в доме на набережной? Ведь за учебу на вечерних юридических курсах ей тоже приходилось платить», – пишу я Кемпу записку. Джейми кивает, он тоже об этом подумал. Когда мистер Крапотник умер, Каролина послала цветы, хотя так делать не принято.
Нико не терпится поскорее отделаться от свидетельницы. Он даже не рискует задать вопрос о том вечере, когда было совершено убийство.