– Мы будем находиться здесь, – вызывающе глядя на советника, заявила она, – пока нас не выкинут!
В заявлении, конечно, слышалась провокация, ибо теперь, что бы ни предприняли сотрудники милиции, это будет выглядеть как применение грубой силы.
И золотоволосая, выступив от имени всех СМИ Холмска, сдержала слово. Ее вместе с остальными СМИ по распоряжению Кряжина выкинули через две минуты.
– Что случилось? – спросил Кряжин, представляясь и всматриваясь в салон расстрелянной «пятерки».
Поняв, что милиция знает столько же, сколько и он, советник направился к карете «Скорой помощи». Поскольку один из свидетелей сидел внутри и ему бинтовали навылет простреленную ногу, второго сержанты привели туда же. Логично.
– Рассказывай, – разрешил Кряжин обезноженному.
– Ему нельзя, он в шоке, – запретила врач, бинтуя свидетелю конечность.
– В шоке он, – советник показал доктору «пятерку», из салона которой наполовину выступал водитель. Ноги таксиста застряли между педалями, а все остальное, ему принадлежащее, лежало на асфальте. – Рассказывай, я говорю.
– Значит, так… У вас сигареты не найдется? – Сигарета у Кряжина нашлась, и свидетель, начиная чувствовать себя участником боевых действий, указал ею, дымящейся, на такси. – Я шел вдоль по Волховской. Никого не трогал. Жена велела купить детского панадолу, потому что у нас затемпературила дочь. Младшая.
– К такси поближе. – Советник знал, что лучший свидетель – это выговорившийся свидетель, но есть свидетели, которые правду говорят только первые пять минут, пока находятся в ступоре. По прошествии часа они вдруг начинают вспоминать про маски, закрывающие лица напавших, приборы для бесшумной стрельбы, пряжку на ремне у одного из бандитов в виде головы тигра и что кто-то кого-то, стреляя короткими очередями, называл Джоном. В кузове «Скорой помощи» сидел как раз такой свидетель, и трясти из него информацию нужно было сейчас, пока еще не поздно.
Второго Кряжин по понятным причинам велел увести подальше, что Сидельников и сделал, усадив его в «Волгу».
– …подхожу к аптеке…
– Я не вижу здесь аптеки, – признался Кряжин, посмотрев по сторонам.
– Аптека была на Светлой, – объяснил свидетель. – Это в квартале отсюда. Панадол я купил, но по пути решил забежать к другу…
– Доктор, оставьте нас на минуту.
– Вы с ума сошли?! Первая медицинская!.. перевязка набухла… противостолбнячное!.. полномочия… энцефабол…
– Не нужно никакого энцефабола, – возразил советник. – Он повышает метаболизм нуклеиновых кислот и высвобождает ацетилхолин в синапсах нервных клеток. В нашем случае аффективное расстройство налицо, однако не настолько явно выраженное, чтобы улучшать холинэргическую передачу между клетками нервной ткани. – Кашлянув и пожевав губами, он пояснил недогадливой докторше: – Я дам ему валокордину. – Помахав пальцами, он потребовал названное. – Дайте мне валокордину, он примет. Притупим его вегетативное состояние возбуждения. Дайте же мне валокордину.
– Вы врач? – приятно удивилась та, словно встретила русского в австралийской деревне.
– В прошлом, – сказал Кряжин, – в очень далеком прошлом. – Получил пузырек, влил в крышечку едко пахнущей жидкости и протянул больному.
Понимая, что раненый в надежных руках, врач отступила.
– Я даю вам ровно одну минуту для рассказа, – как-то нехорошо предупредил большой следователь маленького свидетеля.
– Я понял. Все нормально… Я шел, сзади раздался шум моторов. Я оглянулся. Вот это такси ехало с зажженными фарами, а за ним с зажженными фарами ехала большая синяя машина, – я вижу такие по телевизору, когда показывают вход в Думу. Вот здесь, возле этого столба, водитель такси не справился с управлением, его занесло, и он врезался в столб… Машина, повторяю, была темно-синего цвета, по бокам ее были серые пластмассовые молдинги, на капоте – круглый блестящий значок, решетка радиатора не блестящая, а черная… – Свидетель на мгновение задумался и оторвал взгляд от пропитавшейся кровью бинтовой повязки. – На фарах щетки, на крыше никелированная антенна. Из иномарки высунулся мужик с большим пистолетом и начал стрелять. Мужчина был в вязаной шапочке черного цвета, темном пуховике, и на руках его были черные перчатки. Одна из пуль срикошетила от столба и попала мне в бедро. Я упал. Водитель такси стал открывать дверцу, но вывалился уже мертвым. Вас, наверное, интересует номер большой синей иномарки?
– О да, – заверил Кряжин.
– Я не разглядел.
– Слава богу, – облегченно вздохнул советник. – А то я уже стал в вас сомневаться. Здоровья вам. Большого человеческого счастья и благоденствия. И не давайте дочери панадол, если ее температура ниже тридцати семи и пяти. На всякий случай – прострелено у вас не бедро, а голень.
Второй свидетель помнил ровно столько же, сколько первый, за исключением двух мелочей. Он знал, что синей машиной был «Мерседес» и что у него не было номеров.
– Вот видите, Желябин. – Майор уже привык к тому, что его называют то на «вы», то на «ты», то майором, то Желябиным, то по имени. К концу первого дня общения с московским следователем он догадался, что это не случайно и от настроения советника не зависит. Называя так всех, включая и капитана, с коим приехал, Кряжин лишал окружающих возможности догадываться о предвзятости отношения к кому-то конкретно либо, наоборот, об излишних симпатиях. – А вы говорите – уничтожение русской науки. Пока у нас налицо только геноцид работников таксомоторного парка в отдельно взятом субъекте Федерации.
– Кстати, Иван Дмитриевич… – Этот вопрос мучил Желябина постоянно, однако каждый раз не было подходящей ситуации, чтобы получить на него ответ. – Я все о…
– О двухмесячном расследовании вчерашнего убийства? – помог «важняк». – Кирилл, мы сейчас едем к Шельмину, дяде Пикулина. Поэтому давайте сконцентрируемся на главном, отодвинув второстепенное на задний план. Вы, к примеру, знаете, о чем нужно говорить с Шельминым?
– Нужно расспросить его, где находится…
– Его племянник? Он скажет – я не знаю. Я с ним в ссоре – скажет он. Мы не разговариваем с Сашей уже три недели. Дальше, майор. Что будете делать дальше?
Желябин рассмеялся. Он никогда не задумывался над тем, что всегда приходилось делать экспромтом.
– Это для вас экспромт, – ужалил его Кряжин, – а для меня обоснованная необходимость. Ибо вам приходится передавать преступника в руки следователя, которому с ним разбираться, а мне, следователю, приходится передавать преступника, завернутого, как в фантик, в обвинительное заключение, судье. Если я буду руководствоваться наитием в таких мелочах, как разговор с людьми, от которых пытаюсь получить достоверную информацию, меня выгонят с работы к чертовой маме. Сразу после развала нескольких дел в суде.
– Некоторых ничего, не выгоняют… – неуверенно возразил Желябин. Он уже забыл, когда в последний раз думал о том, чтобы замкнуться перед московским «важняком». Это время ушло безвозвратно.
– Я не некоторый. Я Кряжин.
У самого дома таксиста Кирилл не выдержал:
– Иван Дмитриевич, у вас действительно есть медицинское образование? Я слышал, как вы с врачом…
– Желябин… – Подобрав полы куртки, следователь вышел из машины. Голос его на морозе был ясен и чист. – Через мои руки прошло столько дел со столькими трогательными специфическими нюансами, что… Вы, к примеру, знаете, чем метонимия отличается от метафоры? Это не диагнозы, на всякий случай.
– Что от кого?..
– Вот именно. А я знаю, хотя литературного образования не имею так же, как и медицинского. Между тем, когда один депутат говорит другому – «сопли развесил», это в любом случае троп, однако не метономия, а метафора, чье действие прямо попадает под санкции статьи сто тридцатой Уголовного кодекса Российской Федерации[1]. Что за статья, майор?
– Черт… – растерялся Желябин, начальник «убойного» отдела. – Не сталкивался.
– Но ведь это не свидетельствует о том, что у вас нет юридического образования, верно? Значение имеет не образование, а образованность, уж простите меня. Так-то, Кирилл. Жми на звонок…
– Генки нет. Он в подвале. Вы из парка? У нас ячейку взломали, он пошел новый замок ставить. Как на грех новые колеса занес туда вчера, а сегодня – нате, сперли вместе с помидорами. У нас подождете или в подвал пойдете?
Кряжин смотрел на нее и благодарил себя за то, что не додумался задать ни одного вопроса.
– Мы лучше сразу в подвал, – многозначительно отозвался Сидельников, и Желябин, для которого каждое слово муровца было настоящей неожиданностью, кивнул головой.
– Да, мы лучше в подвале…
Дальнейшее для майора холмского уголовного розыска было полной неожиданностью. Он перестал понимать, что происходит. На выходе из подъезда Сидельников сказал, адресуясь не к кому-то, а именно к Кряжину: «Я проведаю его, а потом вы». И спустился в подвал.
Желябин тоже было потянулся к дверям, но следователь его остановил. Предложил сигарету, чиркнул «Зиппо»…
Капитан МУРа дошел по коридору до того места, где он изгибался, словно лука реки, и прислушался. В конце небольшого ответвления, которых на своем пути он встретил уже несколько, кто-то умело орудовал дрелью. Короткий визг, глубокий гул, возвещающий о том, что сверло врезается в бетон, и – тишина. Потом несколько гулких постукиваний молотком по пробойнику – работник крошил бетон перед очередным погружением сверла, и снова визг.
Выглянув, Сидельников увидел широкую спину мужчины, затылок которого был покрыт седыми завитушками волос. Майка меж лопаток его была влажна, несмотря на то что в подвале было чуть выше нуля. Человек самоотверженно работал, стараясь защитить свое добро. Помидоры, а особенно колеса – это одно из наиболее уязвимых мест каждой семьи, имеющей машину и дачу. Кражи из погреба, предметом которых становятся продукты питания и средства приближения к месту, где они заготавливаются, в среде мещан приравниваются к преступлениям против человечества.