Не из-за истории же с солью таллия, в самом-то деле…
Желябин не видел в темноте Сидельникова, но слышал его сап и неровное дыхание. Покосившись в его сторону, он вдруг подумал, что капитан, наверное, поначалу вступил в еще большие противоречия с советником. Раз так предан ему сейчас.
Вот только… Желябин, вдруг вспомнив, даже поднял над подушкой голову.
Столичный «важняк» опять его провел. Вопрос-то был задан прямо в лоб: «Почему вы расследуете убийство Головацкого, состоявшееся сутки назад, два месяца?» А что Желябин получил и чем удовлетворился, совершенно успокоившись?..
Если Кряжина выгонят из Генеральной прокуратуры – он станет медбратом. Он умеет делать искусственное дыхание рот в рот.
Около пяти часов утра советник открыл глаза и посмотрел в серый, тяжелый потолок над головой. Сжал левую кисть, нащупал часы. Осторожно нацепил на запястье, скрипнув новым ремешком, так же неслышно встал с постели, набросил на майку пиджак и вышел из номера. Сип Сидельникова и ровное дыхание Желябина он слушал до тех пор, пока не прикрыл за собой дверь.
В коридоре, разобравшись с его замысловатыми лабиринтами, спустился вниз, заказал в пустом ночном баре чашку зеленого чая и, с удовольствием прихлебывая, вытащил из кармана телефон. Трубка долго не отвечала, что назвать удивительным было нельзя – время от трех до шести утра, так называемая «собачья вахта», – самое тяжелое время для подъема и соображения любого человека. Кряжин знал это очень хорошо. И удивлялся, когда Желябин ворочался в постели до без четверти пять.
– Да… – Голос в трубке казался из преисподней. А как еще должны звучать слипшиеся голосовые связки следователя районной прокуратуры, который еще минуту назад находился в состоянии сродни коме?
– Мацуков, это следователь Кряжин. Ты меня помнишь?
Не очень остроумная шутка в такие мгновения – лучший способ привести человека в чувство. Юмор, конечно, не бог весть какой, но спросонья человек его все равно не оценит. Главное, что после подобного вопроса человек сразу мобилизует свой внутренний резерв. И не нужно будет ничего повторять дважды.
– Да, да, Иван Дмитриевич… Что случилось?
– Как дома? – Пусть приходит в себя, пусть быстрее стряхивает с себя забытье.
– Нормально. Все в порядке.
– Кот как?
– Какой кот?
– Твой кот. У тебя же перс?
– Спаниель у меня. Все в порядке… Я вас слушаю.
Все, проснулся. И Кряжин поставил чашку на блюдце.
– Прости, что побеспокоил. Но ты работник прокуратуры, верно? Так вот. Очень хочется, чтобы разговор остался между нами. Мы следователи, а «важняк» «важняка» поймет всегда. Поймет или нет?
– Поймет, Иван Дмитриевич.
– Так вот. Ребята, атакующие нашего Пикулина, – москвичи. У меня почему-то нет в этом сомнений. Я решил бы вопрос сам, но в данный момент тревожить начальника Следственного управления Генеральной прокуратуры… лучше уж поднять следователя районной, правильно?
«Логика бесспорная, – подумал Мацуков. – Кто такой районный следователь? О него ноги можно вытирать в любое время суток, правильно. А вот начальник управления пусть спит. Дело ведь не важное…»
Но он ошибся.
– Дело очень важное, Мацуков. В Москве у Головацкого была квартира на улице Плеханова, дом сорок. Мы ищем нечто вместе с теми, кто охотится на Пикулина. Но ни мы, ни они не можем найти то, что нас интересует.
– А что нас, Иван Дмитриевич, интересует? – Кажется, следователь проснулся окончательно. – Я вот, например, представления не имею. Как не имею представления о том, откуда приехали типы на синем «Мерседесе».
– Справедливый упрек, Мацуков. Можешь вогнать инъекцию под кожу. Но всему свой срок. Так вот, в сороковом доме по улице Плеханова у Головацкого была квартира. Не сказать, что я выпустил это из виду, просто не придавал до поры значения. Сейчас же, когда мы бьемся в стену, у меня возникли резонные подозрения, что Головацкий предмет, из-за которого совершено преступление в отношении его, мог оставить именно в своем московском жилье.
Мацуков потер пальцами лоб и поморщился:
– А от меня-то вы… В смысле что я должен сделать?
– Молодец, исправился вовремя. – В трубке слышалась ирония. – От тебя мне нужно немногое. Я в гостинице, а в гостинице нет факса. Я хочу, чтобы ты прямо сейчас отправился в прокуратуру и отправил в Генпрокуратуру на имя начальника Следственного управления письмо. Текст следующий: «Имею основания полагать, что контейнер не находился при потерпевшем в день его прибытия в Холмск. Прошу произвести обыск по адресу…» Адрес запомнил?
– Плеханова, сорок. Квартиру вы не называли.
– Квартира сто пятьдесят пять. Итак: «…Предметом поиска следует считать металлический контейнер с цифровым обозначением «29–11». Фамилию поставь – «Кряжин». Теперь понял, почему я звоню не в Москву, а тебе?
– Вам нужен документ в уголовное дело.
– Еще раз молодец. Если я ничего не найду в Холмске, меня обязательно спросят – а почему ты, гражданин следователь, зная московский адрес Головацкого, не осмотрел квартиру?
– Я вас понял.
– Повтори еще раз адрес, – приказал советник. – Что-то голос твой мне не нравится. Ты там сознание не теряешь?
Мацуков повторил, и Кряжин повесил трубку.
Глава девятая
Под утро Сашка стал чувствовать признаки чудовищного беспокойства. Странно, что все предыдущие часы, даже когда по нему вели прицельный огонь, это чувство не посетило его ни разу. И лишь сейчас, когда заканчивалась ночь и купола на церкви Николая-угодника стали черными на фоне фиолетового неба, он начал понимать, что город для него сделался слишком тесен.
Чердак девятиэтажного здания на Малой Кавказской улице был удобен тем, что неподалеку от окна, на пятаке кровли, не просматриваемой ни из одного подъездного люка, проходила труба водяного отопления, и это было единственное место на чердаке, где труба не была покрыта плотной фольгой и стекловатой. Жар от нее шел нешуточный, и разомлевшему Пикулину удалось даже соснуть несколько часов.
Положение было критическим. В кармане заканчивались деньги, квартир, в которых можно было бы отсидеться и успокоить взбудораженное сознание, в городе больше не было. У него дома дежурит прокуратура, у Таньки сидит братва (знать бы – не наделали ли те чего с ней), Шельмин, дядя Гена – сука. Только он мог назвать адрес Таньки. Сопьяна взяли в оборот менты, а от Кащеева проку еще меньше. Он в морге. Черт возьми… Сашка, прошедший зону, знал, что такое смерть и что такое быть за нее ответственным. Выходило же, что это исключительно благодаря ему Кащей подставился под пули и сгинул.
Дела…
Вытряхнув содержимое всех карманов, Сашка осмотрел все, оценил и со вздохом стал укладывать обратно. У него имелось несколько сотен рублей, заложенная за тыльную сторону бумажника сотня долларов, водительское удостоверение и полупустая пачка сигарет.
Деньги в квартире, конечно, нашли. Сашка не знает, как у этих ментов, а вот если бы такое случилось на зоне общего режима, где он сидел, то из почти двухсот тысяч рублей, найденных в его владениях, зоновские «красные» описали бы под протокол осмотра тысяч сто. Остальные разошлись бы промеж них в качестве премиальных. Так же и с передачами с воли. Колбаса, сало, варенье, конфеты – все пополам. И с кем? С ментами! Не по своей, правда, воле, однако сидел-то Сашка именно за то, что забирал у кого-то тоже не по их воле… Ищи правду после этого и не верь шутке, что братва сидит лишь потому, что мусора гуляют на свободе.
Против ментов Сашка никогда ничего не имел. Каждый человек волен определять свой путь в жизни. Не случись тогда по пьяной лавочке вымогательства, о котором он узнал, лишь когда их взяли, Пикулин и сейчас бы считал, что служат в милиции исключительно те, кто правду жизни и справедливость понимают лучше его, Сашки. Разуверился он только наполовину. Он видел тех, кто правду понимает действительно лучше его. Видел, как работают настоящие сыскари – грамотные, умные мужики, и Сашка уже тогда понимал, что ему до их правды, настоящей, сермяжной, далеко. Так умеют только они.
Но остальная часть – это те, кто вполне мог бы сесть быстрее его, Пикулина, и преградой для этого является лишь то, что на их плечи какой-то идиот пришил погоны. Такие вот, с позволения сказать, сыщики лупили Сашку трое суток подряд и задавали один и тот же вопрос: «Это ты убил Колосова пятого мая, Жигунова восьмого июля и Потапова третьего сентября?»
Сашка ни разу в жизни не пересекался ни с первым, ни со вторым, а о третьем мог тогда сказать лишь то, что однажды осенью сидел дома, ужинал на скорую руку – яйцами с колбасой, и по телевизору в новостях сообщали о каком-то директоре Потапове, который был расстрелян где-то из чего-то.
Троим оперуполномоченным уголовного розыска помимо вымогательства, которое, как известно, не является почетным ни для воров для отсидки, ни для сыщиков для раскрытия, хотелось выколотить из задержанного паренька явку с чем-то более внушительным.
Один так и говорил: «Слушай, Саня, далось тебе это вымогалово. Пошлая статья, авторитета ни на грош. А ты представляешь, если ты «заедешь» со «сто пятой»[4], да еще неоднократной? Тебе так и так коротать, так лучше уж лишний пятерик, да с положением, чем тот же пятерик, да в «мужиках»[5].
Пикулин отвечал всем приблизительно так же: «Ты, мент, сам подумай, какой навар случился бы, если бы ты на «красную» зону прибыл бы, да с тремя «мокрухами» – лет двадцать гоголем ходить средь лохов-взяточников, а? Красота».
За это его били, били хорошо, он еще два месяца кашлял кровью. Но ничего. Насколько ему известно от все тех же оперов, которые за пять лет его отсутствия в Холмске стали уже капитанами и операми старшими, все три убийства так и висят «темняками». Видать, охотников ходить в авторитетах на зонах нынче все меньше и меньше. А других способов превратить преступления «темные» в преступления перспективные для раскрытия местные сотрудники уголовного розыска пока не изыскали. Никто из холмчан не хочет ехать положенцем на зону – хоть убей.