– Это… – от неприязни лицо Георгиева потемнело, приобрело землистый оттенок и даже перекосилось, – расследование такое, в стиле Генеральной прокуратуры?..
– Помолчи, молодой человек, – спокойно осадил его советник.
– Очень мило. Дело расследовано! Главный фигурант убит, осталось найти подельника, который, несомненно, подтвердит и связь с оборотнем Желябиным, и свою роль в преступлении, и возьмет на себя убийство этого оборотня! – Теперь лицо Георгиева пылало и оттого снова не казалось естественным. Приказ следователя «выпей валерианки» его не остановил. – В награду за такие признания, провозглашенные «неоценимой помощью следствию», какой-нибудь случайный бандюк будет осужден по минимуму и проведет несколько лет в уютном уголке какого-нибудь производственного барака на общем режиме. Браво, Иван Дмитриевич.
– Иван Дмитриевич, – словно эхом повторил Сидельников, остающийся спокойным, наверное, только потому, что, когда умирал Желябин, он находился в десятке километров от него, – вы говорили про какое-то имя генералу. Я не понял, что имелось в виду? Быть может, именно это успокоит нашего взбесившегося члена следственной группы.
В воздухе запахло грозой. За окном тихо падал снег, ветер стих, небо хмурилось, но ничто не указывало на то, что должна грянуть молния. Но молния грянула, и снова на пути Георгиева оказался Кряжин.
– Ты!.. Прислужник прокурорский!.. Ты не мент! Как можно сдавать коллегу!.. Как можно, когда его какая-то сволочь!..
На удивление, Георгиев не пострадал. Сидельников оставался таким же невозмутимым, каким выглядел, когда стрелял под ноги обкурившимся наркоманам в «Полтиннике».
– Не кидайся на него, когда он не расположен к юмору, – предупредил, усаживая опера на стул, советник.
– А я разве шучу?! Да вы хуже, чем тот, кто убил его!
– Но-но, – пригрозил Кряжин, подставляя под нос оперативника палец, похожий на сосиску. – Ты перебираешь, парень. Капитан задал очень своевременный вопрос. И это действительно кое-что может прояснить. Для меня, во всяком случае, коль скоро ты не в состоянии соображать. Имя! Вот главный мотив вопроса генерала и Сидельникова! И я знаю имя человека, побывавшего здесь!
В кабинете наступила тишина.
– Имя? – не веря своим ушам, прохрипел Мацуков.
Этот же вопрос хотел, видимо, задать и Георгиев.
– На кассете, которую я изъял из видеомагнитофона дежурной части, хорошо видно, как за десять минут до времени, обозначаемого криминалистами как момент смерти Желябина, в ГУВД заходит человек. Я знаю этого человека.
– Кто он? – прохрипел Георгиев.
– Александр Николаевич Пикулин.
Глава двадцатая
Набережная была покрыта льдом, и спасительные участки снега, на которых обувь могла бы хоть немного сцепиться с твердью и помочь телу взбираться наверх, располагались вне маршрута Пикулина. Чувствуя за спиной тяжелое дыхание облаченных в доспехи сержантов, Сашка чувствовал, что не успевает. Как водитель экстра-класса он знал, что увереннее на скользкой дороге чувствует себя та машина, у которой подходящие для времени года колеса и больше нагрузка на оси. Он, в куртке и стильных зимних ботинках, не предназначенных для бега по льду, проигрывал в скорости двоим милиционерам, обутым в ботинки-«берцы» с рифленой подошвой, на плечах которых вместе со снаряжением висели бронежилеты.
Ему вслед, требуя остановиться, никто не кричал. Видимо, восхождение давалось с трудом и преследователям. И никто не стрелял – ни в воздух, ни по нему. Значит, и руки милиционеров были заняты тем, что помогали ногам. Но та уверенность и решительность, с какой двое сержантов гнали его наверх, свидетельствовала о знании дела, которым они сейчас занимались. Почему они не взяли его на реке? – потому что не знали, кто он. Почему хотят брать сейчас?
Сашка знал ответ – за то короткое время, пока они ехали к выезду с набережной, они либо получили словесное описание его, Пикулина, либо наконец-то как следует разглядели имеющуюся в их распоряжении фотографию. Другого ответа не могло быть, потому что сцена, произошедшая на реке, давала им все шансы уже давно везти его, Сашку, в ГУВД.
Отчаяние человека, не понимающего своей вины, но знающего, насколько не важно это бывает для следствия и суда, гнало Сашку наверх. Те пять лет, что он отсидел благодаря глупости судьи районного суда, не соответствовали степени его вины, но тогда, в двадцать четыре, когда жизнь кажется бесконечно длинной и все блага видятся впереди, ему на это было наплевать. Взять на себя чужой грешок, даже когда для суда очевидно, что он не мог, находясь на улице, бить потерпевшего и требовать у него денег в квартире, было для молодого Сашки своеобразным мужским поступком. И суд этот поступок принял с удовольствием, потому что у суда не было никаких доказательств, а сажать кого-то было нужно.
И теперь, точно зная, что ему будут вменять и каковы санкции статьи, предусматривающие наказание за увиденное им в квартире на Столетова, Пикулин решил скорее задохнуться и потерять сознание, чем сдаться сержантам.
Когда он поднялся с кручи набережной на городскую мостовую, его и милиционеров отделяли не более десяти метров. Что такое десять метров бега, выраженные во временном значении? Это одна машина, проезжающая мимо, которую нужно пропустить.
И она шла уверенно, водитель понимал, что человек в куртке, вынырнувший как из-под земли, бросаться под колеса не станет. Серебристая «Королла» шла по дороге, как по рельсам, – ровно и быстро.
Водитель ожидал только одного: взмыленный человек остановится, пропустит машину и последует дальше.
Однако произошло то, что не могло ему присниться в дурном сне.
Появившийся парень разбежался от обочины, скользнул на крышу, перекатился по ней, вдавливая локтями серебристую поверхность, проехал верхом около двадцати метров и скатился с другой стороны.
Тормоза, вооруженные ABS, застучали, водитель почувствовал, как по спине его прошлась горячая волна ужаса за машину (не за человека), и остановился только метрах в пятидесяти от происшествия.
Крыша… Нынче на машинах не ездят, как раньше, по десять лет. Нынче люди достатком чуть выше среднего машину берут с рук, а не в магазине, а потому ездить на ней приходится не более года-двух. За этот срок, как чирии, вылезают все дефекты, умело замаскированные прежним хозяином, и теперь, маскируя их, новый хозяин ищет лоха, которому машину можно сплавить. История не знает ни одного случая, чтобы лох не нашел «свою» машину.
Лох может поверить, что бампер на машине менялся не от лобового удара, а от мороза («Японская машина – чего ты хочешь? Где в Японии такие морозы?»). Лоха можно уверить, что машина плохо тянет, поскольку «срабатывает система безопасности при резком старте, поэтому она не рвет с места, а плавно трогается». Есть даже такие лохи, для которых решающим при выборе машины является заявление последнего владельца о том, что в шины накачан настоящий финский воздух. Но все лохи, как один, не верят, что крыша помята от того, что по вине жэка с дерева во время грозы отломилась ветка. Машины-«перевертыши» – самая нераскупаемая категория авто.
Водитель «Короллы», уже прямо-таки слыша, как на вопрос лоха о том, почему ремонтировалась крыша, он будет отвечать: «Преступник, уходя от погони, прыгнул на машину», вытащил из-под сиденья бейсбольную биту и ринулся помогать милиционерам. Последние на ровном месте чувствовали себя менее уверенно, чем на подъеме, расстояние между ними и «прыгуном» начало увеличиваться, и водитель решил помочь. Это был единственный способ продать машину родственникам «прыгуна», который скоро (водитель в этом не сомневался) будет задержан и предан правосудию.
В двухстах метрах от набережной, которая оставалась за спиной, произошло непредвиденное. Один из сержантов нашел-таки время вытащить из кобуры пистолет и с криком: «Стой, стрелять буду!» – выстрелил.
Свиста пули Сашка не услышал и понял, что та ушла вверх. Но он обернулся. Дабы не терять инерции движения, Сашка продолжал бежать спиной вперед. И именно в этот момент милиционер, бегущий вторым, поднял руку, а милиционер, бегущий первым, неловко подвернул ногу и вошел в сектор, перекрывающий пространство между пистолетом коллеги и беглецом.
Раздался выстрел, и Пикулин, холодея, увидел, как из левой руки ближайшего к нему милиционера вылетел… сначала он подумал – сноп сухой краски. Потом сознание вернулось к нему, и он понял, что это не краска, а самая настоящая кровь. Пуля, войдя в милиционера сзади, пробила ему плечо и вылетела наружу.
Досматривать триллер до конца Пикулин не стал. Круто развернувшись, он разогнался до максимума и бежал так по дороге до тех пор, пока не понял, что находится в центре города. За его спиной оставались четыре километра пути, оглушительный мат раненого мента и эхо двух выстрелов в ушах.
Задыхаясь и чувствуя, как легкие выворачиваются от боли, Сашка забрел в какую-то забегаловку, расположенную в подвальном помещении жилого дома, уселся за столик и выгреб из карманов все, что в них было: сто рублей с мелочью и сырую от снега и мятую от падений полупустую пачку сигарет.
Сигареты он тотчас уложил на батарею, себе же заказал (в смысле – подошел к стойке и купил) триста граммов водки и блюдце с порезанным лимоном. Отшил двоих, тут же приклеившихся, и стал думать.
После второй рюмки в голову стали приходить резонные мысли. К не совершенному им убийству на Столетова добавилась статья о покушении на жизнь сотрудника милиции. Сашка знал Уголовный кодекс и помнил, что санкции данных статей в годичном исчислении приблизительно равны и по обеим дают по максимуму. Один сержант чуть не прикончил другого. Очень несвоевременное событие, учитывая, что оба бежали к своему очередному званию. Если они расскажут правду, выяснится, что в горячке они едва не ухлопали друг друга, а за это не только очередных званий не дают, но и с треском выставляют из милиции. Учитывая, что ворон ворону глаз не выклюет, а мент мента не сдаст, оба заявят, что Пикулин, убегая, вел по ним прицельный огонь. Пуля прошла навылет, идентифицировать ее не представится возможным, а этот «ворошиловский стрелок», который чуть не прикончил напарника, обязательно найдет в кармане запасной патрон той же серии и почистит ствол.