— Боже мой, как же так, ваше величество! Послать уполномоченного в Голштинию теперь, когда, согласно обнадёживающим словам его императорского высочества, быть может, скоро состоится соглашение об уступке Голштинии моему высокому государю?
При этом неуместном, недипломатичном вмешательстве Екатерина Алексеевна бросила торжествующий взгляд стоявшему против неё Уильямсу, и тот ответил ей лёгким кивком и тонкой усмешкой.
Императрица на слова Линара ответила вежливо, но очень твёрдо и решительно:
— Если мой племянник, при полном моём одобрении, решил произвести реформы в своём герцогстве и с этой целью посылает в Голштинию своего уполномоченного барона Ревентлова, то, очевидно, переговоры, ради которых вы, граф, явились сюда, не могут продолжаться далее и ваше присутствие здесь, одинаково приятное как моему племяннику, так и мне, может послужить лишь к выяснению спорных вопросов, возникших между Данией и Голштинией относительно пограничных владений, и, я не сомневаюсь, вы постараетесь разрешить эти вопросы и устранить все недоразумения.
Она слегка поклонилась графу Линару, давая тем понять, что для неё этот вопрос исчерпан.
Граф Линар отступил смущённый и смотрел кругом с растерянным видом. Он не мог сообразить, что его миссия, предпринятая так удачно, вдруг неожиданно потерпела крушение.
Между тем на лице великого князя не было и тени неудовольствия. Он радостно улыбался и кивал в знак полнейшего одобрения слов своей царственной тётки. Будучи по природе безвольным, нерешительным, он почувствовал, как гора свалилась с плеч, когда императрица своим решением положила конец его душевной борьбе между чувством дворянина, дорожащего своим родовым владением, и соблазном приобрести значительную денежную сумму.
— Всё готово, — продолжала императрица, — молодые супруги могут проститься с нами и отправиться в путь. Запутанные дела Голштинии требуют скорейшего вмешательства герцогского уполномоченного.
Она милостиво протянула руку фон Ревентлову, и тот приложился к ней губами.
Пётр Фёдорович тоже подошёл к Ревентлову и, ласково похлопав его по плечу, сказал:
— Поезжайте, поезжайте сейчас! Поздравляю вас с молодой женой. Мою доверенность и инструкции вам перешлёт Пехлин. Сообщите мне в скором времени, как нашли вы там положение дел.
— И позаботьтесь, — сказала великая княгиня, также подошедшая к Ревентлову, — чтобы Элендсгейму не было причинено несправедливой обиды.
Барон Ревентлов обменялся взглядом с княгиней Гагариной, холодно простился с Иваном Ивановичем Шуваловым и вышел вместе с Анной.
— Полковник Бекетов, — позвала Елизавета Петровна тоном строгого военного приказа.
Полковник подошёл.
— Я простила вам упущение по службе, — продолжала государыня. — Благодарите Бога, смягчившего моё сердце! Но я не могу оставить при себе адъютанта, оказавшегося недостойным возложенного на него доверия. Вы переводитесь в армию в чине, соответствующем вашему званию полковника моей гвардии. Местом вашей службы я назначаю город Самару. Вы отправитесь туда немедленно, а дальнейшие распоряжения получите через местного губернатора. Сани поданы.
Сделав едва заметное движение головой, она холодно отвернулась от Бекетова. Клара, мало смущённая таким немилостивым отпуском, сияя от счастья, взяла мужа под руку и увела его. Елизавета Петровна уже решила пройтись, по обыкновению, среди своих придворных, как вдруг её взгляд остановился на Брокдорфе, который хотя и терзался завистью к участи, выпавшей на долю Ревентлова, но всё же был счастлив, что гроза миновала, не задев его, и, весело улыбаясь, стоял в первом ряду великокняжеской свиты.
— А, господин Брокдорф, — сказала государыня, гневно сдвинув брови, хотя костюм камергера, сиявшего всеми цветами радуги, вызывал у неё невольную улыбку, — вы сделали бы лучше, если бы скрылись, а не старались попасться мне на глаза. С каких это пор разрешено в моей столице похищать молодых девушек?
Брокдорф побледнел как смерть, он с ужасом смотрел то на императрицу, то на Ивана Шувалова, который мерил его надменным взглядом.
— Ваше величество, я прошу у вас милосердия, — пробормотал Брокдорф, — если бы я мог подозревать, что совершу что-нибудь неугодное вашему величеству... я делал только то, что было мне приказано его высокопревосходительством...
— Барон, я очень мало склонен ходатайствовать за вас перед её величеством, — вставил обер-камергер, грозно насупив брови, — если вы осмелитесь вмешивать меня в дела, противоречащие законам страны.
Императрицу, казалось, сильно забавлял испуг Брокдорфа, и ей захотелось ещё больше напугать его; она сдвинула брови и, стараясь принять суровый вид, сказала:
— Да, да, барон, не пытайтесь защищаться. Хотя дело закончилось благополучно, но всё же насильно увозить девушку в Петербурге — шутка плохая, и, если бы Евреинов потребовал вашего наказания...
Брокдорф с отчаянием взглянул на Ивана Шувалова. Казалось, он ждал от вельможи поддержки и помощи, но взамен этого увидел его равнодушную и насмешливую улыбку. Тогда до крайности взволнованный и рассерженный барон пришёл в ярость и с видом кошки, прижатой к стене и в отчаянии готовой броситься на своего мучителя, произнёс шипящим тоном:
— Почему же я один должен отвечать за дело, которое другим принесло только почёт и награду? Если вы, ваше величество, окажете милость выслушать меня, то я расскажу всё, как было, и вы, ваше величество, увидите, что я не заслуживаю вашего гнева.
Иван Иванович Шувалов отвернулся от злобного взгляда Брокдорфа и, обращаясь к государыне, сказал:
— А всё же, ваше величество, я прошу у вас милости для этого господина. Что бы он ни сделал, что бы ни сказал, его винить нельзя: вы, ваше величество, видите, насколько он глуп.
Брокдорф выпрямился во весь свой рост, опёрся рукой на эфес шпаги и посмотрел на графа вызывающе.
— Посмотрите, ваше величество, на его фигуру, на дикий этот парик, — продолжал Шувалов, — всем известно, что у него не хватает винтиков, но распространять нелепую клевету он, пожалуй, сумеет.
Елизавета Петровна на момент потупила свой взор, но затем улыбнулась Брокдорфу и сказала почти повелительно:
— Да, вы правы, Иван Иванович, он — чудак. Пусть всё будет погребено и прощено! На этом делу конец.
— Я знаю, что говорю, — воскликнул Брокдорф вне себя, — ваше величество, вы убедитесь сами.
Но Елизавета Петровна повернулась к нему спиной. В тот же момент Лев Нарышкин быстро подскочил к Брокдорфу, сбил его медный парик и, громко рассмеявшись, сказал:
— Молчите, молчите! Хотя за вами все права и преимущества говорить глупости, но нельзя же говорить их так громко в присутствии императрицы.
— Как вы смеете? — воскликнул Брокдорф. — Мы после поговорим с вами, вы ответите мне за это!
— Мы можем расстрелять друг друга из пушек вашей крепости, — сказал Лев Нарышкин, хлопая по плечу барона.
— Умоляю вас, ваше высочество, оказать мне помощь, — воскликнул в отчаянии Брокдорф, простирая руки к великому князю, который как раз в это время проходил мимо, следуя за государыней.
Пётр Фёдорович остановился перед несчастным Брокдорфом, но искажённое отчаянием лицо камергера было так комично, что великий князь громко расхохотался.
— Он помешался, — сказала подошедшая в это время княгиня Гагарина, — я уже не раз замечала у него припадки умопомешательства, и, по моему мнению, его не стоит слушать. Государыня права...
— Её величество ожидает нас к столу, — проговорила Екатерина Алексеевна, которая стояла в некотором отдалении и разговаривала с Уильямсом.
Она взяла под руку великого князя и повела его, а Пётр Фёдорович, продолжая смеяться, всё ещё кивал головою Брокдорфу, в то время как княгиня Гагарина, бросив уничтожающий взор на камергера, поспешила за императрицей.
— Ну, друг мой, — сказал Нарышкин барону, — теперь всё кончено, и мы выяснили всё друг про друга. Я люблю весёлые шутки. Пойдём сядем в соседней комнате, нам, я думаю, где-нибудь накроют стол, и посмотрим, сумеете ли вы развлечь нас чем-нибудь, кроме тех гримас и диких взглядов, которые мы уже видели.
— Оставьте меня! — воскликнул Брокдорф. — Оставьте, мне не до ваших дурацких шуток. Пустите меня, я должен пойти к императрице, она выслушает меня!
Несколько молодых людей окружили Брокдорфа и загородили ему дорогу, а Лев Нарышкин подошёл к нему и, уперши палец ему в грудь, проговорил серьёзным тоном, заставившим Брокдорфа сделаться внимательным:
— Выслушайте меня, барон! Вы хотите пойти к императрице, чтобы сказать ей что-то. Так выслушайте сперва маленькую историю, которую я расскажу вам. Когда-то при этом дворе был граф Кайсаров, который был несравненно умнее и отважнее, чем вы. Он как-то раз оказался впутанным в заговор, не знаю хорошо, в какой именно, но достаточно сказать, что это участие грозило ему ссылкой на каторжные работы, а может быть, и смертью. Но императрица по какой-то тоже неизвестной причине не захотела наказать его и сказала: «Кайсарова нельзя считать ответственным за свои поступки, он — дурак и сумасшедший». Граф же не захотел, чтобы его считали дураком. Он затеял какую-то историю, и слух о ней достиг государыни. Тогда его схватили и посадили в тюрьму. Там ему дали попробовать, как сладко живётся каторжникам, а затем комендант крепости от имени императрицы сказал ему, что если он признает себя дураком, то его отпустят на свободу, если же он ещё будет настаивать на том, что он вполне владеет умственными способностями, тогда ему придётся отбыть полностью срок наказания. Граф согласился на первое, его отпустили на свободу, и он снова явился ко двору. С этих пор он никогда не пытался утверждать, что он в здравом уме, но был очень занятным дураком, и даже высшие сановники не могли обижаться на его остроты. Он умер несколько лет тому назад, — продолжал Нарышкин, — и жало его насмешки могло безнаказанно уязвлять даже самое императрицу. Теперь её величество, вероятно, находит, что при дворе стало не так весело с тех пор, как умер Кайсаров. Судя по всему, она хочет дать вам вакантное место графа, если не желает наказывать вас за ваш проступок и называет вас глупцом и чудаком, —