Репнин, пожав плечами, заметил:
— На неё нападают угрызения совести. Она упрекает себя в том, что обманывает мужа... Трудно поверить, но это действительно так, и я могу засвидетельствовать вам, ваше высокопревосходительство, что успокаивать угрызения совести этой особы ужасно утомительно и скучно, а её слёзы мне так же надоели, как и её нежности.
— Однако вам придётся ещё некоторое время выносить то и другое, потому что двор великого князя более чем когда-либо требует тщательного наблюдения.
— Я, право, не понимаю, какой интерес может заключаться для вас в том, что великий князь забавляется игрою в солдатики и обучает военному строю своих лакеев, а великая княгиня нежно переглядывается с Сергеем Семёновичем Салтыковым.
— Переглядывается? Мне казалось, что только он тает перед нею. Но неужели вы серьёзно думаете, что он производит на неё впечатление... Что она способна увлечься им?
— Я действительно так думаю, и это естественно. Салтыков красив и ловок. Невозможно, чтобы молодая женщина в положении великой княгини оставалась равнодушной к мужчине, которого она видит ежедневно и который соединяет в себе все достоинства, недостающие её супругу.
Граф Бестужев, покачав головой, промолвил:
— Этого не должно быть! Салтыков тщеславен, тщеславен до крайности, а все тщеславные люди причудливы и своенравны. Нам надо подумать, как тут быть. Теперь вы видите, насколько важно, даже в этом отношении, чтобы вы оставались на своём посту.
— Я преклоняюсь перед проницательностью вашего высокопревосходительства. Однако какое значение может иметь любовная интрижка великой княгини, особы совсем не влиятельной?..
Граф Бестужев нагнулся к Репнину и заговорил тихим шёпотом, который, однако, отчётливо доносился сквозь зелень трельяжа до настороженного слуха барона Ревентлова:
— Вы поймёте меня, когда я вам скажу, что здоровье императрицы начинает расшатываться. В последнее время у неё стали часто повторяться припадки, вызываемые внезапными приливами крови к мозгу. Её натура, пожалуй, способна сопротивляться недугу ещё долго, но может и уступить ему вдруг, а тогда, поверьте мне, великая княгиня, которую я уже давно изучаю с большим вниманием, будет играть значительную роль.
— Великая княгиня? Эта женщина, которая кажется такою ничтожной, которая беспрекословно допускает, чтобы у неё отнимали все права, связанные с её положением?!
— Вот именно поэтому, — подхватил граф Бестужев тоном решительного и непоколебимого убеждения. — Нужны большой ум и твёрдая, непреклонная воля, чтобы с такою последовательной безропотностью, с таким самоотверженным равнодушием переносить все оскорбления и унижения. Мне ясно, что эта женщина будет господствовать — через своего супруга или даже и помимо него, — я же, со своей стороны, приложу все старания, чтобы предоставить ей это господство, потому что великий князь, если верховная власть попадёт когда-нибудь ему в руки, разрушит ради ребяческой забавы русское государство и похоронит нас всех под его развалинами. Теперь вы понимаете, как в высшей степени важно следить за увлечениями великой княгини и руководить ими. Эти увлечения следует направлять или на такой предмет, который мы держим в своих руках, или на такой, который чужд всякого честолюбия. Последнее почти невозможно, а достичь первого будет нашей задачей. В обоих отношениях Салтыков — не такой человек, которому мы могли бы позволить занять прочное место возле великой княгини. Итак, прошу вас самым внимательным образом следить за этой интригой. Поговорите о ней с Чоглоковой, — продолжал канцлер после минутного раздумья, — пусть она обратит на это внимание императрицы, а там я посмотрю, как повернуть дело дальше. Только не нужно пока создавать никаких явных затруднений, которые способны лишь раздражить великую княгиню и, при её характере, привести как раз к противоположным результатам.
Репнин молча поклонился в знак того, что понял вполне поручение канцлера и готов исполнить его.
— Ну, теперь слушайте дальше! — продолжал Бестужев. — Английское правительство придаёт большую важность союзу с Данией в предстоящей войне с Францией, сторону которой примет ненавистный прусский король. Так как речь идёт о том, чтобы изолировать Францию, дабы раздавить прусского короля, пока Австрия двинет свои войска из Богемии в Силезию, пока мы переправимся через Вислу, Дания должна тревожить короля Пруссии с севера и поглотить часть его сил. Датский король считает крайне важным приобрести для себя герцогство Голштинию и потому предложил владельцу в обмен за него Ольденбург и Дельменгорст. Для английского правительства очень много значит, чтобы договор относительно этого обмена, во всех отношениях благоприятствующего нашим интересам, был заключён как можно скорее. Вы понимаете, до какой степени великий князь, в упрямой голове которого ненависть к датскому королю превратилась в болезненную манию, будет противиться этому предложению, тогда как императрица не может принудить его к уступке силой, не запутав своих отношений с Германией, к которой принадлежит великий князь как герцог голштинский. Следовательно, великого князя необходимо склонить к заключению этого обменного договора помимо прямого вмешательства императрицы. Пехлин сделает всё от него зависящее, однако нужно, чтобы и при самом дворе великого князя все влияния были направлены к одной и той же цели. Чоглоковы в особенности должны употребить все усилия, чтобы выставить в самом блестящем виде материальные выгоды подобной сделки, ради которой датский король готов на всевозможные жертвы. Наряду с этим Петра Фёдоровича нужно держать в постоянном денежном затруднении, причём исполнение его мелких желаний, которых у него всегда множество, ставить в зависимость от его большей или меньшей готовности содействовать успеху переговоров с датским правительством. Прибавлю сюда ещё третье, самое важное, что заставит нас вернуться к началу нашего разговора. Вы считали за недостижимое вытеснить заносчивого Ивана Шувалова из сердца императрицы из-за невозможности найти ему заместителя. А заметили ли вы в свите великого князя двух новых камергеров, голштинских дворян?
— Говоря откровенно, я не обратил на них большого внимания. Один представляет собою невероятно комическую фигуру, другой...
— Другой, — с живостью подхватил Бестужев, — благородный молодой человек, благородный, красивый и изящный; в его чертах светится ум... Во всяком случае, это младший представитель знатного голштинского рода, без средств и без будущности, прибывший сюда искать счастья... У него нет никаких связей при здешнем дворе... Он с благодарностью примет покровительство и поддержку, которые вздумали бы ему оказать...
— Возможно ли это! Вы, ваше высокопревосходительство, помышляете о том, чтобы какой-то чужеземец... незначительный искатель приключений...
— Именно то, что он чужеземец, придаст ему прелесть новизны, а его полнейшая незначительность отведёт от него взоры и скроет покушение от глаз гордых и самоуверенных противников до тех пор, пока не будет уже слишком поздно... пока их положение окажется подточенным в самом корне. Вы не видели, каким взором разглядывала императрица молодого голштинца и как она не раз отыскивала его глазами? Итак, прошу вас в точности разведать всё об этом молодце и его обстоятельствах — это будет не трудно. Затем мы доставим ему кое-какие средства, в которых он непременно почувствует надобность. Тогда Чоглокова устроит так, чтобы он был послан к императрице с какими-нибудь поручениями, которые нетрудно придумать. Если дело пойдёт дальше согласно нашим желаниям, то мы заметим это очень скоро. Итак, вы должны применяться в своих действиях к этому плану; тогда вы скоро поймёте, что Чоглокова, которую вы только что собирались покинуть, как ненужную позицию, представляет средоточие и ключ всей боевой линии, где мы начинаем наше дело. — На этом Бестужев вдруг прервался, так как у входа в комнату, видимо, кто-то появился, и, повысив голос и поднимаясь с кресла, произнёс: — Нет, нет, я не согласен с вами! Лёгкое белое платье, в котором была великая княгиня на последнем балу, с пунцовыми розами в волосах, нравится мне больше этого массивного венецианского костюма, который как-то не совсем подходит к наружности её императорского высочества. Пора, однако, вернуться в большой зал. Я дал желанный отдых своему старому, одряхлевшему телу и благодарен вам за то, что вы так любезно составили мне компанию.
Собеседники встали и пошли...
Глава двадцать седьмая
Вскоре пригласили на ужин, а затем начался разъезд. Великий князь, не устоявший перед искушением изрядно выпить, в сопровождении своего придворного штата и порою довольно заметно опираясь на руку супруги, возвращался в свои покои неверными шагами.
Великая княгиня не обнаруживала ни малейшего замешательства и казалась весёлой. Спокойная, приветливая и кроткая улыбка, обыкновенно озарявшая её черты, не сходила с лица, бледность и усталое выражение которого легко было объяснить утомлением после бала, и лишь когда великий князь, покачнувшись сильнее, искал опоры в её руке или когда у него вырывались особенно бессвязные слова, пристальный наблюдатель мог уловить нервное подёргивание в углу её рта или мимолётную краску на лбу. Однако только Салтыков, не сводивший взора с Екатерины Алексеевны, казалось, подмечал эти наружные признаки чувств, подавляемых твёрдой силой воли. И каждый раз при виде этого подёргивания или беглого румянца на лице великой княгини он гневно закусывал губы, омрачал взор, а рука невольно сжималась под кружевной манжетой.
Маленькое шествие вступило в аванзал. Великая княгиня выпустила руку супруга, который выпрямился и, осмотревшись кругом посоловелыми глазами, глубоко перевёл дух, словно старался собраться с силами, чтобы пристойно проститься со своим двором.
— Доброй ночи, друзья мои, — сказал он наконец, повысив голос, — вы устали... и немудрено: поутру попы со своим воем, а вечером ещё этот бал с масками, насчёт которых никто не разберёт, что они обозначают... Но всё-таки... мы провели очень приятный вечер... очень интересный... Моя тётка — превосходная женщина... милостивая императрица... я люблю её... она разрешила мне взять двух голштинских камергеров. Это милостиво... весьма милостиво... У неё отличное вино, куда лучше того, которое подаёшь ты мне здесь, — со смехом прибавил Пётр Фёдорович, повернувшись к Чоглокову. — Будь твоя жена моей приятельницей, она позаботилась бы, чтобы снабдить получше мой погреб. Ведь ты делаешь то, что она хочет. Постой, вот я поухаживаю за ней... да, да, непременно поволочусь, — заключил великий князь. — Доброй ночи, — сказал он ещё раз, опираясь рукой на спинку стула, тогда как его голова поникла на грудь, а глаза закрылись.