ть их мне приходилось лишь изредка, и то только тогда, когда они проходили по улицам! Вы немец, а немцы хорошие люди; великий император Пётр любил их, а потому и я тоже люблю немцев. Но не будем терять время, так как я сгораю от желания учиться фехтованию с вами.
Он принёс две маленькие гибкие рапиры и, подав одну из них Ревентлову, встал с другой в позицию. Они сделали несколько выпадов, как вдруг дверь открылась и, закутанная в широкую меховую шубу, в маленькой, обшитой серебром шляпе на голове, вошла Елизавета Петровна.
Ревентлов испуганно остановился и опустил книзу клинок. Маленький Алексей бросился навстречу императрице и воскликнул:
— Мы уже занимаемся, матушка, и наш друг фехтует великолепно. Посмотри, как он хорошо делает выпады.
С этими словами князёк снова встал в позицию.
Ревентлов в нерешительности бросил смущённый взгляд на императрицу, которая, скинув шубу, стояла перед ними в блестящем мундире Преображенского полка. Широкий голубой кафтан с красными отворотами давал возможность видеть богатые кружева, закрывавшие шею и грудь. Голубая андреевская лента спускалась через плечо, а на груди блестела андреевская звезда. Широкий покрой кафтана скрывал несколько тяжеловатые бёдра государыни, а на маленьких сапожках позвякивали золотые шпоры.
— Я возвращаюсь с парада Преображенского полка, — улыбаясь, сказала она, — в присутствии войск всегда ношу форму, так как иначе они не поверят, что их императрица обладает мужеством и волей мужчины, хотя она, — прибавила Елизавета Петровна, бросая на юношу пожирающий взгляд, — не вполне также свободна и от женских слабостей. Во всяком случае, моё мужское одеяние даёт мне большее право судить о рыцарской игре, которую вы преподаёте ребёнку; поэтому прошу вас, барон, продолжать.
Она села на диван, и маленький Алексей, прыгавший всё время вокруг неё, крикнул Ревентлову:
— Будем же продолжать! Теперь позвольте мне сделать выпад, и покажите, как я должен парировать удары.
Ревентлов поднял оружие, мальчик яростно напал на него, и так как молодой камергер был смущён присутствием императрицы, то допустил, что шпага противника несколько раз коснулась его.
— Так нельзя, так нельзя! — воскликнул недовольный князь. — Вы тоже начинаете поддаваться мне; даже Чаадаев не позволяет так легко тронуть себя!.. Я хочу, чтобы вы защищались серьёзно.
Покраснев с досады, он с удвоенной яростью возобновил нападение, и Ревентлов, увлёкшись борьбою, начал старательно и ловко парировать удары. Между ними завязалась настоящая борьба в ловкости, и молодой князь оказывал такое серьёзное сопротивление, что Ревентлову потребовалось напрячь всё своё внимание и всю силу своей руки, чтобы выйти победителем из этого единоборства.
Императрица взором следила за этой игрой, во время которой проявлялись вся ловкость и гибкость стройной фигуры молодого барона, между тем как его щёки горели, а глаза метали молнии; наконец он завернул клинок князя и сильным, неожиданным движением заставил его выпустить из рук оружие.
— Я побеждён, — сказал мальчик, откидывая с пылающего лба локоны, — но в этом нет никакого стыда, я храбро защищался, не правда ли, матушка?
— Конечно, дитя моё, нет никакого стыда в том, что тебя победил твой друг; ведь он создан, — прибавила она тише, — для того, чтобы побеждать. Но ступай, — сказала она вставая, — тебя ожидают гувернёры, и тебе не следует пропускать другие занятия.
Мальчик, по-видимому, привык повиноваться без возражения и, поцеловав руку императрицы, обратился к Ревентлову:
— До завтра!
— Теперь, — сказала Елизавета Петровна, поднимая рапиру князька, — так как я тоже в мужском костюме, то мне хочется попробовать сразиться с вами; посмотрим, выйдете ли вы победителем из борьбы со мною?
— Ваше величество! — испуганно воскликнул Ревентлов. — Как осмелюсь я, хотя бы даже в шутку, поднять оружие против моей императрицы?
— Я теперь не императрица, — возразила Елизавета Петровна, поднимая рапиру. — Защищайтесь, я нападаю, и кто из нас победит другого, тот будет диктовать свою волю.
Она сделала несколько выпадов, и хотя Ревентлов скрестил с ней рапиру, но защищался он слабо и неуверенно, так что государыня в короткое время успела нанести ему несколько ударов. Эта игра, по-видимому, привела её в полное неистовство. Глаза её метали искры, полные губы раскрылись, кружева, закрывавшие шею, пришли в беспорядок и обнаружили бурно вздымавшуюся грудь; государыня всё яростнее нападала на Ревентлова, так что он, не будучи в состоянии оказать ей серьёзное сопротивление, опустил рапиру..
Тогда и императрица отбросила своё оружие и с протянутыми руками направилась к молодому человеку. Трепещущими, горячими пальцами схватила она его за кисть руки, и от этого прикосновения Ревентлов склонился и невольно встал на колени. Елизавета Петровна стояла почти вплотную возле него, горячее дыхание её обжигало, а пылающий взор в упор завораживал его.
Один момент они стояли так друг против друга: он — окаменелый от ужаса и страха, она — вся трепещущая от страсти и возбуждения.
Внезапно распахнулась дверь, и в комнату вошёл граф Алексей Разумовский.
Елизавета Петровна повернула к нему голову и некоторое время стояла молча, как бы собираясь с мыслями; потом она опустила руки молодого человека, и тот, мгновенно вскочив на ноги и сделав шаг в сторону, остановился в смущении.
Императрица медленно выпрямилась и, проведя рукой по волосам и направившись к дивану, в изнеможении опустилась на него.
— Я упражнялась немного в фехтовании, — проговорила она. — Ведь ты знаешь, Алексей Григорьевич, что когда-то я отлично умела владеть шпагой. Я победила вас, барон, — обратилась она к Ревентлову, кидая на него взор своих влажных глаз, — но я вам ещё дам возможность реванша.
Ревентлов раскланялся с графом Разумовским, а потом с императрицей и вышел из комнаты более поспешно, чем то допускалось этикетом.
Графу Алексею Григорьевичу Разумовскому шёл в то время сорок четвёртый год; вся его фигура дышала здоровьем и силой, унаследованной им от украинских казаков, так как он был родом малоросс и ещё в раннем детстве был привезён в Петербург, где его приняли в придворные певчие и где его вскоре заметила императрица из-за его дивного голоса и необыкновенной красоты лица. Благодаря своему мужеству, природному уму и непоколебимой преданности государыне Разумовский сумел сохранить доверие и любовь императрицы даже после того, как её страсть к нему совершенно прошла. Его чёрные, подстриженные по-военному и едва подпудренные волосы уже начинали кое-где серебриться, а на красивом лице появились морщины, но великолепные чёрные глаза всё ещё блестели огнём молодости, и его осанка вполне отвечала военной выправке, присущей уроженцам Украины. Однако, несмотря на горделивую осанку военного, в глазах Разумовского проглядывала мягкость, дававшая возможность предположить, что этот человек мог спокойно созерцать, как гибли тысячи солдат во время сражения, и в то же время мог искренне любоваться полевым цветком и сойти с дороги, чтобы не раздавить ползущего жука.
Граф спокойно выждал, пока выйдет Ревентлов, на поклон которого он ответил лёгким наклоном головы, а затем подошёл к дивану, где сидела Елизавета Петровна, и, наклонившись, поднёс её руку к своим губам, после чего произнёс:
— Я пришёл сюда посмотреть на детей и рад, что застал тебя здесь, Елизавета. Мы уже давно не виделись вместе в этом доме и при детях, которые, однако, напоминают нам обоим о далёком счастливом прошлом.
Последние слова были сказаны им тоном упрёка.
Императрица поднялась и, поправляя спутанные кружева, ответила с неподдельной искренностью:
— Я не позабыла о том счастливом времени, Алексей Григорьевич; ты всё ещё стоишь ближе всех к моему трону, и стоишь прочнее, чем все другие. Ты знаешь, что я постоянно помню о возлюбленном моей юности и верном друге, который всегда оказывал и оказывает мне поддержку.
— И которого ты удостоила, — сказал Разумовский, — своей руки, сочетавшись в церкви браком.
— Перед Богом, — торжественно промолвила Елизавета Петровна, — ты всегда будешь стоять ко мне ближе всех, Алексей, самые знатные люди государства могут трепетать предо мной, потому что я могу низвергнуть их, превратить в ничто, и только ты один можешь чувствовать себя спокойно и уверенно. Но ведь ты и сам знаешь: перед людьми императрица не имеет права иметь супруга, так как этого супруга будут непременно считать за её повелителя.
— За твоего повелителя? — переспросил граф. — Да ведь ты хорошо знаешь, Елизавета, что этого никогда не может быть. Я могу быть только твоим другом, твоим верным слугою. Но что будет со мной, когда меня не будет более охранять твоя сильная рука?
— Так и ты думаешь о моей смерти? — воскликнула Елизавета Петровна с горькой улыбкой. — Неужели недостаточно тех, которые считают дни моей жизни, так как ждут, что после моей смерти они завладеют моим троном?
— Как несправедлива ты ко мне, Лиза! — с нежным упрёком проговорил граф, поднося её руку к своим губам. — Когда я думаю о том роковом дне, который принесёт столько несчастья России, то я всегда молю Бога, чтобы Он не дал мне дожить до этих мрачных дней, но призвал меня туда, где не существует более личной злобы и недовольства. Но если моя молитва не будет услышана, то я сумею противостоять всем нападкам наших врагов и, если будет нужно, сложу свою голову, однако не покорюсь. Но что станется с детьми, — продолжал он с чувством, — когда императрица не будет больше защищать их?
— Да, дети! — промолвила императрица, как бы задавая этот вопрос самой себе.
— А между тем как всё могло бы быть иначе и лучше, если бы ты... — граф на минуту замолчал, затем, подумав, продолжал: —...если бы ты, моя милостивая императрица, пожелала признать за законного супруга того, кого ты признала таковым перед алтарём скромной деревенской церкви, и, объявив об этом всенародно, в то же время утвердила бы в законных правах своих детей.