— Тот, кто, подобно вам, носит в сердце великую историю нашего народа и умеет заставить звучать русский язык так гармонично и красиво, тот заслуживает моей милости. Поэтому сим назначаю вас бригадиром с жалованием и мундиром, присвоенными этому чину.
Молодой поэт низко поклонился императрице; он был совершенно подавлен таким благоволением и отличием, которое хотя и кажется странным для современных понятий при оценке поэтических заслуг, но было обычным для нравов русского двора того времени.
Затем Елизавета Петровна, обратившись к Волкову, произнесла:
— Вам я вручаю заведование императорским театром, учреждаемым отныне при моём дворе. Пусть наш обер-камергер выработает детали и представит на моё благоусмотрение.
— Мечта и надежда всей моей жизни осуществляется сегодня благодаря вашему монаршему благоволению, всемилостивейшая государыня, — с воодушевлением воскликнул Волков, — и клянусь вам, ваше величество, что отныне великой России не придётся завидовать Франции и Англии в том, что они обладают Мольером и Гарриком!
— Это гордо сказано, — улыбаясь, ответила Елизавета Петровна. — Но вы имеете право говорить подобным образом; ведь вы обладаете достаточными данными, чтобы оправдать свои слова на деле. Графиня Бутурлина, — продолжала императрица, — принимается в число моих статс-дам. А теперь черёд за вами, юный друг мой, — сказала она, почти с нетерпением оборачиваясь к кадету Бекетову. — Сегодня вы с такой естественностью и правдой изображали пламенную страсть, хотя, — прибавила она, с шутливой угрозой поднимая руку, — эта любовь и была обращена на дочь врага вашей страны... Но я надеюсь, что вне сцены, в жизни, вы с такой же тёплой преданностью будете относиться к вашей императрице, и только к ней одной!
Бекетов положил руку на сердце и ответил с пламенной страстью:
— На сцене я играл для моей императрицы, в жизни же я готов умереть за неё!
— Это прекрасно с вашей стороны, — произнесла Елизавета Петровна, впиваясь взглядом в молодого человека, который смотрел на неё с нескрываемым восхищением. — Но тот, кто сумел с таким огнём и такой правдой передать ощущения русского князя, не может служить своей государыне в качестве кадета. Поэтому я назначаю вас майором моей лейб-гвардии и зачисляю вас в свиту к моей особе.
Восхищение, восторг излучали глаза Бекетова, и с полурыцарским, полудетским жаром он схватил руку императрицы и запечатлел на ней поцелуй.
Хотя это и было вопиющим нарушением этикета, но императрица милостиво улыбнулась.
— Теперь будем танцевать, — сказала она затем. — Как мне было доставлено величайшее удовольствие этим представлением, так и я хочу теперь, чтобы все мои гости порадовались и изгнали из головы грустные мысли и заботы!
Ревентлов, неподвижно стоявший сзади императрицы, словно пригвождённый к полу, казалось, не слыхал этого приказания, на его лице ясно читалась озабоченность: он думал о том, что Анна тщетно будет ждать его, что ей придётся одной вернуться домой, не сумев объяснить себе его промедление. Затем он вспомнил о встрече с императрицей на уроке фехтования — и холодный пот выступил у него на лбу, и по временам он еле удерживался, чтобы не броситься опрометью к выходу. Но сейчас же остаток благоразумия заставлял его удерживаться, так как рассудок уныло твердил, что таким образом ему не удастся вырваться на свободу и что спасти его могут только хитрость и тайное бегство.
Княгиня Гагарина ни на минуту не теряла Ревентлова из виду; казалось, что она понимает происходящую в нём душевную борьбу, и судорожно прикусывала пухленькие губки.
В это время Репнин словно случайно подошёл к графу Бестужеву и тихо шепнул:
— Кажется, что карта, на которую мы хотели сыграть, теряет своё значение, так как ей грозит более крупный козырь.
— Тем более важно удержать в руке последний козырь, — таким же шёпотом ответил великий канцлер, сохраняя на лице выражение полнейшей беззаботности.
Государыня повернулась, чтобы выйти из театрального зала. Но тут великая княгиня сказала ей:
— Ваше императорское величество, вы так милостивы сегодня, что я надеюсь, вы позволите мне обратиться к вам с одной своей просьбой. Я устроила маскарадное шествие, которое очень хотела бы представить вам, ваше величество.
— А, так ещё сюрприз? — весело сказала императрица. — Кажется, мне надо быть поэкономнее с выражениями своей благодарности, а то скоро её не хватит!
— Я буду совершенно достаточно вознаграждена, — ответила Екатерина Алексеевна, — если мой сюрприз доставит вам удовольствие, ваше величество; и я глубоко надеюсь, что так оно и будет. Но только для того, чтобы моё шествие оказалось в полном комплекте, мне пришлось привлечь туда несколько человек, ещё не представленных вам, ваше величество, а я даже не могу просить разрешения представить их вам теперь же, так как тогда пропадёт вся прелесть неожиданности. Тем не менее смею удостоверить, что все участники этого шествия во всех отношениях достойны великой чести появиться пред нами.
— Они не могли бы лучше быть представлены мне, — ответила императрица, целуя великую княгиню в лоб, — чем вами, моя милая племянница, и я убеждена, что мне придётся только сердечно поблагодарить вас!
Она обернулась и увидела Ревентлова, который стоял в страдальческом остолбенении и забыл повернуться вслед за императрицей, чтобы оставаться по-прежнему позади неё. Елизавета Петровна с удивлением взглянула на него, словно увидав перед собой человека, о котором позабыла, которого не ждала встретить. Затем её взгляд перенёсся на Бекетова, словно сравнивая между собой обоих молодых людей. Это сравнение должно было оказаться далеко не в пользу Ревентлова, так как его лицо было искажено волнением, опасениями и гневом, тогда как Бекетов сиял счастьем и радостью, способными сделать очаровательными и менее пышущие юношеской свежестью лица.
— Вы, кажется, устали, — с ледяной ласковостью сказала императрица Ревентлову, — не смею долее отнимать вас от службы великому князю. Пусть ваше место займёт майор Бекетов.
Молодой человек, который с такой молниеносной быстротой из тусклого однообразия кадетской жизни приблизился к высочайшим ступеням милости и благоволения, подошёл и встал сзади императрицы.
Иван Иванович Шувалов ударил жезлом по паркету, и члены императорской фамилии вышли из театрального зала. Что касается Ревентлова, то он взволнованно протискался сквозь густые толпы придворных, чтобы добраться до сцены. Многие с состраданием или с насмешкой посмотрели ему вслед, так как нервность его движений и выражение отчаяния на его побледневшем лице приписали немилостивому повороту судьбы.
Глава сорок восьмая
Елизавета Петровна вошла в Большой тронный зал и заняла место на троне. Справа и слева от трона и на одну ступеньку ниже его стояли кресла для великого князя и его супруги. Фрейлины заняли места по правую и по левую сторону от них, а майор Бекетов, повинуясь приказанию императрицы, должен был встать как раз около её трона, так что это только что взошедшее на придворном небе светило было открыто завистливым взорам всего двора. Вслед за фрейлинами места заняли свита, высшие должностные лица империи и иностранные дипломаты; из камергеров великого князя не хватало Брокдорфа и Салтыкова, удалившегося по знаку великой княгини немедленно вслед за окончанием представления.
Заиграла музыка, и бал начался. Пары выстроились в линию и принялись выводить жеманные па менуэта; этот танец, исполняемый древними героями, богами и богинями, двигавшимися друг перед другом с грациозными поклонами, представлял чрезвычайно причудливое зрелище.
Взгляд императрицы милостиво окидывал веселящееся общество, хотя и казалось, что занимает её главным образом стоявший сзади неё Бекетов. Новоиспечённый майор был опьянён блеском и изяществом двора, тогда как до сих пор ему приходилось заглушать все свои чувства и страсти под мертвенной дисциплиной суровой кадетской жизни. Императрица неоднократно оборачивалась к нему и заставляла его, обращаясь с различными вопросами, наклоняться к её креслу, так что его горячее дыхание касалось её щёк; зачастую она подолгу оставалась сидеть откинувшись назад, не будучи в силах оторвать от молодого человека томный взгляд и погружаясь в задумчивые грёзы при виде этого свежего и прекрасного лица.
Пётр Фёдорович сидел в своём кресле с довольно-таки скучающим видом. Он хмуро поглядывал в пространство и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на всё общество. По временам он искал взглядом Ядвигу Бирон, которая не могла быть вблизи него, но выбрала такое место, чтобы великий князь в любой момент мог видеть её. И каждый раз, когда он смотрел на неё, она на миг отвечала ему взглядом, полным смущения и страсти.
Иван Иванович Шувалов стоял перед тронным местом с жезлом в руках; но казалось, что и он тоже не замечал всей этой пышной роскоши, и его беспокойные, мрачные взгляды зачастую с волнением обращались на входную дверь зала.
Первый менуэт кончился; великая княгиня встала и, кланяясь, сказала императрице:
— Ваше величество, прошу у вас позволения допустить пред ваши очи депутацию разных народностей, пославших своих представителей, чтобы выразить вам, великой государыне могущественной Российской империи, свои чувства.
При этих словах группы любопытствующих придворных теснее сомкнулись около трона. Иван Иванович Шувалов с удивлением посмотрел на Екатерину Алексеевну: этого сюрприза не было в программе празднества. Остальные придворные чины тоже казались поражёнными, так как при дворе всё неожиданное возбуждало беспокойство, подозрение и озабоченность. Но императрица, казалось, была довольна и с милостивой улыбкой кивнула племяннице.
По знаку, данному великой княгиней, Лев Нарышкин поспешил к большому входу. Раззолоченные двери раскрылись, и на пороге показалось, под предводительством Салтыкова, одетого в блестящий костюм герольда с русским гербом на груди, шествие, которое направлялось к трону императрицы, превосходя богатством и изяществом все бывшие дотоле в зале костюмы.