— Ты такой бурный, — ответила она, и её щёки снова вспыхнули густым румянцем.
— Я больше не буду, — сказал Иоанн Антонович. — Раз ты никогда не забудешь меня, раз ты останешься мне верна, тогда всё хорошо, тогда я всё-таки счастлив и буду знать, что Бог всегда бодрствует над нами, если даже временно Он и разлучит нас.
Внезапно послышались шаги отца Филарета. Иоанн Антонович выпустил из объятий девушку, и та в одну минуту исчезла из комнаты.
С этого дня царственный юноша стал казаться вполне довольным своею судьбою и в то же время с полной готовностью подчинялся всем распоряжениям. Однако он как будто стал избегать оставаться наедине с девушкой, которая, в свою очередь, казалась всегда как бы чем-то смущённой в его обществе. Сама с собой наедине она старалась отгонять от себя мысль о возможности разлуки, но мысль эта стала истинным несчастьем для Надежды.
Отец Филарет дважды выезжал в соседний монастырь, ссылаясь на желание помолиться в его соборе.
При вторичном возвращении он привёз с собою в санях два кувшина можжевеловой настойки, которую, по его словам, великолепно приготовляли монахи. Он с набожным видом пронёс эти кувшины в свою комнату и обещал майору угостить его настойкой во время ужина. В течение некоторого времени он был в комнате узника, пока туда не пришёл майор Варягин и не позвал его ужинать. Уходя, он запер дверь в комнату Иоанна Антоновича на ключ и взял ключ с собою, чтобы быть спокойным за судьбу узника во время трапезы.
Надежда и Потёмкин, по обыкновению, сидели молча, погруженные каждый в свои думы.
Отец Филарет почти один вёл разговор... Если и в обычное-то время он как никто другой умел занять слушателей, то сегодня он, казалось, превзошёл самого себя, и какая-то почти лихорадочная, нервная весёлость озаряла его обыкновенно серьёзные черты. Он был неистощим в весёлых шутках и каждый раз умел находить подходящий случаю тост, так что в конце концов даже майор развеселился и начал рассказывать анекдоты из давно прошедших времён, когда он в качестве молодого офицера служил в Петербурге, в царствование Великого Петра и Екатерины.
Тогда отец Филарет, весело посматривая на расходившегося майора, произнёс:
— А теперь я хочу предложить ещё один тост; им, собственно, все всегда начинают, но я нарочно сохранил его к концу: предлагаю выпить за здоровье императрицы Елизаветы Петровны.
Майор точно на пружине подскочил, но встать на ноги и выпрямиться ему не вполне удалось, и он только сказал:
— Да сохранят её Господь Бог и все святые!
— Стой, — воскликнул отец Филарет, — для тоста за императрицу я принесу вам сейчас можжевеловую настойку моих монахов, у меня припасены для вас два кувшина, которые вы и должны осушить в честь государыни, я же удовольствуюсь тем, что посмотрю, какое превосходное действие произведёт на вас изобретение моих благочестивых братьев.
— А, это очень хорошо с вашей стороны, — воскликнул майор Варягин, — я уже думал, что мне никогда не придётся попробовать этого напитка, о котором вы столько раз рассказывали мне, но, оказывается, вы не забыли и обо мне.
— Давать приятнее, чем получать, — ответил отец Филарет. — Так, по крайней мере, учит нас Церковь, а для благочестивого сердца угощать таким напитком доброго приятеля гораздо приятнее, чем пить его самому.
Он вышел и через минуту возвратился обратно в комнату с двумя кувшинами. Осторожно откупорив, он наполнил стакан майора золотисто-жёлтой жидкостью, от которой по всей комнате распространился тонкий запах хвои. Затем он снова заткнул пробкой кувшин и налил себе и Потёмкину по стакану обыкновенной водки.
Майор в восхищении поднёс стакан к носу и вдыхал в себя аромат.
— За здоровье императрицы, — воскликнул он и, поднеся стакан ко рту, медленно и торжественно опорожнил его. — Ваши благочестивые братья, — сказал он, проглотив последнюю каплю, — понимают, как следует ублажать греховную плоть, не хуже, чем читать наставления о спасении души.
Надежда с некоторых пор стала вставать из-за стола сейчас же по окончании ужина и уходила к себе в комнату, откуда затем вместе с майором и остальными лицами отправлялась к узнику.
Потёмкин выпил только при произнесении тоста за императрицу и затем снова сидел молча, не принимая никакого участия в весёлом разговоре майора с отцом Филаретом.
— Ну что, — сказал монах, бросая проницательный взгляд на раскрасневшееся лицо майора, — разве не прав я был, расхваливая любимый напиток моих братьев-монахов и предоставляя оба кувшина в ваше единоличное пользование?
Майор снова сел в своё кресло и, склонив голову на спинку, проговорил несколько заплетающимся языком:
— Нет, нет, так нельзя! Вы должны хоть стакан выпить со мною, тем более что, мне кажется, мы в качестве верноподданных должны выпить теперь за здоровье великого князя, которому суждено после смерти государыни императрицы надеть на себя корону и царствовать над нашими детьми.
Он протянул руку за кувшином, который возбуждал его одобрение, но рука, по-видимому, плохо повиновалась ему.
Монах быстро помог ему достать кувшин и наполнил его стакан, между тем как в стаканы для себя и Потёмкина опять налил водки.
Майор хотел было подняться, но снова принуждён был сесть и заплетающимся языком проговорил:
— За здоровье его императорского высочества великого князя и его высокорожденной супруги Екатерины Алексеевны!
Быстрая молния сверкнула в глазах Потёмкина, и его щёки покрылись густым румянцем, когда он чокался с майором.
Отец Филарет торжественно произнёс:
— Да осуществятся все надежды, которые питаю я, как верный сын Церкви и России, и которые возлагаются мной на тех, кому по праву будет принадлежать корона после смерти государыни Елизаветы Петровны.
Потёмкин прижал руку к сердцу; все трое выпили, причём в душе каждого в это время шевелились разнородные чувства, а в уме бродили разнородные мысли.
Майор хотел поставить на стол свой стакан, но тот выпал из его ослабевшей руки, а сам он окончательно охмелел и, бормоча бессвязные слова, закрыл глаза и опустил на грудь голову.
— Он хватил немного через край, — сказал отец Филарет с выражением добродушного соболезнования, хотя в голосе у него тем не менее чувствовалось какое-то беспокойство. — Оставим его здесь и пойдём к узнику; я обещал ему маленькое, невинное развлечение, в исполнении которого ты должен помочь мне, Григорий. Майор хорошо сделал, что уснул, так как иначе он, пожалуй, воспротивился бы тому, что я хочу разрешить молодому человеку.
Он взял со стола ключ от комнаты узника и, бросив последний взгляд на окончательно опьяневшего старого воина, направился к комнате Иоанна Антоновича, сопровождаемый тоже захмелевшим Потёмкиным, который тихо бормотал про себя:
— Пусть осуществятся надежды на будущее царствование!.. Пётр и Екатерина!..
Глава вторая
Иоанн Антонович сидел, задумавшись, у стола, на котором стоял почти нетронутый ужин. Внезапно отворилась дверь, и в комнату вошёл отец Филарет в сопровождении Потёмкина. Узник почти с испугом взглянул на монаха и, казалось, будто молча задавал ему вопрос.
— Мужайся, сын мой, — произнёс отец Филарет, тихо прикрывая за собою дверь. — Сегодня я могу исполнить ту просьбу, с которой ты уже давно обращался ко мне. Может быть, с моей стороны смело и неразумно, но я вполне понимаю твоё страстное желание посмотреть на звёзды и небо на воле, и сегодня представляется удобный случай исполнить твоё желание.
Он украдкой кивнул головой на Потёмкина, который, будучи погружен в свои думы, не принимал никакого участия в разговоре.
— Значит, майор позволил сделать мне небольшую прогулку? — спросил Иоанн Антонович.
— Нет, он этого не позволял, да и не позволил бы, так как побоялся бы взять на себя подобную ответственность, но он заснул и, вероятно, проснётся не раньше, как через час, и, таким образом, мы имеем возможность совершить маленькую прогулку, о которой он даже не сможет догадаться. Тем более, — продолжал монах, — что мы не останемся слишком долго на открытом воздухе.
— Но как же мы можем проникнуть за ворота? — спросил Иоанн Антонович.
— Очень просто, — возразил отец Филарет. — Твой друг Григорий Александрович поменяется с тобою платьем, и ты в одежде послушника беспрепятственно покинешь двор.
При этих словах Потёмкин подошёл к отцу Филарету и сказал:
— Подумайте-ка, батюшка, что вы хотите делать? Неужели вы забыли, кто он?
— Это бедный узник, — ответил отец Филарет, — которого мне поручила императрица, чтобы создать из него более мягкого и податливого человека. Императрица облекла меня неограниченными полномочиями, и, если я дам ему возможность хотя бы одну минуту подышать свободой, я знаю, он после этого станет ещё мягче и добрее.
— А если он убежит? — задал вопрос Потёмкин. — Неужели вы не осознаете, какую берёте на себя ответственность?
— Если он убежит? — сказал отец Филарет, пожимая плечами. — Разве мои руки недостаточно сильны, чтобы удержать любого беглеца?
При этих словах он выпрямился во весь свой могучий рост.
— Это, положим, правда, — согласился Потёмкин. — Но если ваша прогулка станет известна всем, то ведь нас ожидает более строгое наказание, чем его...
— Ты забываешь, — строго возразил отец Филарет, — что я имею полномочие от императрицы делать с этим юношей всё, что мне заблагорассудится.
Потёмкин потупился; кровь ударила ему в голову; он вспомнил мысль, мелькнувшую у него во время разговора со стариком Полозковым. Неужели отцу Филарету пришло на ум нечто подобное? Неужели он прислан сюда, чтобы осуществить эту идею, и она должна быть приведена в исполнение за стенами здешней тюрьмы?
Послушник содрогнулся и бросил взор невольного сожаления на узника, стоявшего пред ним с бледным лицом и напряжённым взглядом, устремлённым на отца Филарета.
— Ну, хорошо, — произнёс Потёмкин, — если вы приказываете, то вот вам моя одежда, но я уклоняюсь от всякой ответственности за те последствия, какие может повлечь за собою ваша прогулка.