Кучер на мгновенье опустил голову, а затем сказал спокойным тоном:
— Я сделаю так, как вы мне велите, батюшка; но, молю вас, не забудьте меня!..
— Будь покоен, — ответил отец Филарет торжественно.
— Заступничество святой Церкви и десница высокопреосвященного охранят тебя.
Сани неслись по направлению к лесу всё быстрее и быстрее; Иоанн Антонович следил за преследователями широко открытыми, остановившимися глазами. Гул лошадиных копыт раздавался всё громче и внятнее. Солнце зашло, на снежную равнину спустились ночные тени, на небе загорались звёзды. Опушка леса была уже близко, по краям дороги появился ельник; ещё четыре-пять минут — и лес был бы достигнут. Но вдруг лошади снова остановились.
На этот раз не кучер заставил их остановиться; лошади сами остановились, как вкопанные, и пугливо сдвинули головы. Затем они беспокойно рванулись и хотели понести в поле; когда же кучер сдержал их всей силой, они взвились на дыбы и попытались вырваться из упряжи.
— Что случилось с лошадьми? — воскликнул отец Филарет. — Гони их, гони, нельзя медлить ни минуты!
— О, Боже! — воскликнул кучер с ужасом. — Святые угодники покинули нас, мы погибли: смерть и пред нами, и позади нас. Посмотрите туда или нет, сюда, — продолжал он, указывая концом кнута, — нам не добраться до леса, а если доберёмся, то неминуемо погибнем.
Отец Филарет посмотрел в темноту, по направлению, указанному кучером, и увидел тени, двигавшиеся по снеговому полю и всё приближавшиеся к их саням.
— Это волки, батюшка, их целая стая, и они всё ещё прибавляются из лесу; они голодны и, почуяв поживу, становятся безумны и отважны.
Тёмные очертания хищников уже совсем приблизились, были слышны их хриплое дыхание и глухое, зловещее рыканье.
— Стреляйте, батюшка, стреляйте! — крикнул кучер, между тем как лошади снова поднялись на дыбы.
Отец Филарет прицелился в надвигавшуюся стаю, послышался выстрел, а за ним громкий вой раненого зверя, подхваченный диким рёвом со всех сторон. На один момент грозные тени отступили, но позади уже ясно слышалось громкое понукание лошадей. Кучер взмахнул кнутом, и лошади понеслись к лесу бешеным галопом, но вскоре они снова остановились и с громким ржанием взвились на дыбы, пред стаей волков, глаза которых светились, как раскалённые угли. Отец Филарет снова выстрелил, но на этот раз сомкнутая стая голодных хищников не двинулась с места; наоборот, вызов, казалось, усилил их отвагу, и они продолжали медленно надвигаться. Лошади взвивались всё выше и выше, ударяя передними копытами; затем вдруг, одним прыжком из передних рядов, волк бросился на шею коренника; удар копыта попал в разъярённого зверя, он громко взвыл от боли, но не отступил, а вцепился зубами в горло лошади, старавшейся высвободиться и отчаянно ржавшей. Это послужило сигналом к всеобщему нападению. Ещё момент — и голодные звери набросились на лошадей. Началась отчаянная свалка, причём лай и вой волков всё более и более заглушали испуганное ржание лошадей. Сани опрокинулись, отец Филарет, Иоанн Антонович и кучер были выброшены в снег.
Погоня миновала реку и мчалась уже вверх по пригорку.
— Бегство невозможно, — в полном отчаянии сказал кучер. — Когда волки покончат с лошадьми, они примутся за нас.
— Лучше быть растерзанным волками, чем снова попасть к мучителям в руки, — воскликнул Иоанн Антонович, бывший в полном отчаянии.
Отец Филарет выпрямился во весь рост, держа в своей могучей руке рукоятку кинжала, и мрачным взором следил за приближавшимися санями. Через несколько минут подъехали первые сани. Из них выскочили майор Варягин и Потёмкин, а за ними Надежда, не обращая внимания на холод, прыгнула прямо в снег.
— Именем императрицы, стойте! — крикнул Варягин, быстро подбегая к отцу Филарету с обнажённой шпагой.
В этот момент подъехали остальные сани, солдаты вышли из них и, сомкнувшись в ряд, с оружием в руках, последовали за майором.
— Мы стоим, как видите, майор Варягин, — произнёс отец Филарет громким голосом, — потому что волки, служащие аду, пожирают наших лошадей. Но что вы хотите от нас? Зачем преследуете нас? Я запрещаю вам дальше двигаться, — воскликнул он, простирая руку, — я священнослужитель святой Церкви, и никакая земная власть, кроме архиепископа, не имеет права предписывать мне законы или ограничивать мою свободу. Отступите, или проклятие Неба падёт на ваши главы!
— Мне нет дела до Церкви, — ответил Варягин. — Если духовное лицо вмешивается в круг обязанностей солдата, то солдат имеет право арестовать его, а если понадобится, то применить против него оружие, и я воспользуюсь этим правом. Вы похитили узника, за которого я отвечаю своей головой, и я требую его возврата, вас же пусть судит ваше начальство, которому я передам вас; оно сумеет покарать вас за преступление против царских законов.
Он сделал шаг вперёд, но отец Филарет крикнул ещё громче, ещё повелительнее:
— Берегитесь, майор, повторяю вам, не поднимайте руки на служителя Церкви; карающее Небо поразит преступника, оскорбляющего священника. Сюда, ко мне, Григорий! Твоё место здесь, подле меня, мы оба обязаны защищать права Церкви, и Бог защитит Своих священнослужителей.
Солдаты дрожали, казалось, что монашеская ряса наводила на них больше страха, чем неприятельские батареи; даже Потёмкин в нерешительности потупился, привычное монашеское повиновение невольно заставило и его подчиниться.
Тут Надежда, став между Потёмкиным и своим отцом, воскликнула:
— Ваня, послушайся меня, вернись к нам; у нас ты в безопасности, я оберегаю тебя, и ангелы небесные охраняют твою жизнь. Ведь ты не знаешь тех, которые увозят тебя; ты не знаешь, быть может, они заточат тебя в ещё худшую темницу или убьют?
Она протянула руки к Иоанну Антоновичу и сделала ещё шаг вперёд.
— Надежда, — воскликнул он в глубоком волнении, — Боже мой, ты зовёшь меня назад? Ты говоришь, что здесь моя жизнь в опасности? Да, возможно. Ты не можешь говорить неправду, но как такое может быть, чтобы священник предал меня?
Он сделал движение к Надежде, но отец Филарет схватил юношу за руку и сильным движением рванул назад.
— Иван, — сказал он, еле сдерживая себя, — неужели ты, руководствуясь словами этой девочки, откажешься от удела, предназначенного тебе Самим Богом, и забудешь, какая кровь течёт в твоих жилах? Церковь проклянёт тебя, если ты сделаешь это, а императрица поверит тому, что говорят про тебя, будто ты недостоин носить корону, и тебе придётся окончить свою жизнь в позорном заточении.
Глаза Иоанна Антоновича гордо блеснули, и грудь вздымалась, тяжело дыша.
— Надежда, — сказал он, — ты не понимаешь того, что говоришь, ты не знаешь, кто я. Отойди! Со временем я разыщу тебя и возьму к себе, теперь же не удерживай меня, позволь мне защищать мою жизнь, а если я паду, то помолись за того, кто был достоин большего, чем участь жалкого узника.
— Сюда, ко мне, Григорий! — воскликнул отец Филарет. — Посмотрим, осмелятся ли они коснуться священной рясы служителя Бога?
Потёмкин стоял, скрестив руки на груди; он медленно поднял взгляд на монаха и сказал холодно и гордо:
— Моё место там, где я вижу царский мундир, ему принадлежит сила и право в России, а кто восстаёт против него, тот — государственный изменник.
— Горе тебе, вероотступник, ты не уйдёшь от возмездия, — воскликнул отец Филарет, взмахнув в воздухе блестящим клинком кинжала. — Ко мне, Иван! Посмотрим, кто первый решится поднять оружие против священника!
— К чему слова? — крикнул Варягин. — Вперёд, хватайте беглецов! — скомандовал он, обращаясь к солдатам.
Надежда с мольбою простёрла руки к солдатам.
— Божье проклятие падёт на голову того, кто поднимет руку на меня! — раздавался громовой голос отца Филарета.
Солдаты не шевелились, старик Полозков смотрел в упор на Иоанна Антоновича, бледного, со сверкающими глазами, стоявшего рядом с монахом.
— Вперёд! — скомандовал Варягин ещё раз.
Ни один человек не двинулся с места.
Торжество и гордость озарили лицо монаха.
— Не дерзайте поднять оружие против служителя Бога, — воскликнул он, — не задерживайте нас на нашем пути; узник, которого вы до сих пор охраняли, принадлежит мне, принадлежит Небу; императрица строго покарает каждого, кто причинит ему зло.
— Вперёд! — крикнул Варягин громовым голосом.
Но солдаты не двигались и нерешительно поглядывали на старика Полозкова. Последний опустил приклад на землю и, проводя рукой по бороде, сказал глухим голосом:
— Нет... в нём кровь великого государя Петра, и я скорее пожертвую остатком своей жизни, нежели прикоснусь к нему.
— Вперёд! — крикнул Потёмкин. — Как вы смеете ослушиваться своего начальника?
Но солдаты последовали примеру старого ветерана и, как по команде, опустили на землю приклады ружей.
Отчаянная решимость блеснула в глазах Варягина.
— В таком случае я один буду верен своему долгу! — крикнул он. — Узник принадлежит мне и будет моим живой или мёртвый.
Ещё момент — и он выхватил из-за пояса пистолет и поднял его на Иоанна Антоновича. Раздался выстрел, но юноша остался невредим; как бы ошеломлённый внезапным нападением, он только в ужасе озирался.
Отец Филарет бросился на майора, но тот вторично поднял пистолет, и раздался второй выстрел, раньше, чем монах подоспел к майору.
Но и Надежда, увидав, что отец целится в Иоанна Антоновича, громко вскрикнула, бросилась к юноше и, как ангел-хранитель, встала пред ним, стараясь своею грудью защитить от гибели.
Смертельная пуля, предназначенная узнику, досталась ей. Она слабо вскрикнула и упала на землю; кровавая струя окрасила её одежду и сверкающий белизною снег.
— Надежда! Моя Надежда! — воскликнул Иоанн Антонович, склоняясь к ней и прижимая руки к её груди, как бы пытаясь остановить струившуюся кровь.
Варягин стоял как изваяние; оружие выпало у него из рук, и слышался только хриплый, отчаянный вопль...