XVIОтвергнутая любовь
Несколько часов спустя после разговора с Джаваховым царевна Елена Леонтьевна сказала княжне Каркашвили:
– Нина, забудь своего Леона!
Девушка слушала царевну молча; по ее смуглым, чуть впалым щекам текли слезы; бледные губы нервно трепетали, и грудь нервно вздымалась. Казалось, она вот-вот не выдержит и упадет на мутаки и тахты в безумных рыданиях.
Царевна говорила тихо, ласково, пытливо посматривая на девушку и в душе гордясь ее стойкостью.
– Полно, не волнуйся! Не порти своих прекрасных глаз!.. Они еще не одному будут кружить голову. Мало разве у нас юношей во много раз лучше твоего Леона? Ты забудешь его и полюбишь другого… Это судьба всех девушек, которые неудачно любят впервые.
Нина отрицательно покачала головой.
– Вот приедет царь Теймураз, и мы все скоро вернемся в наши милые горы, увидим наше прекрасное небо. И ты забудешь Леона, как все мы забудем здешние снега и людей, которые еще холоднее снега.
– Я никогда не забуду Леона, – упрямо сказала Нина. – Разве ты не дочь наших же гор и не знаешь, что мы любим только раз в жизни – и на всю жизнь? Скажи лучше, кого любит Леон?
– Не все ли тебе равно? – грустно спросила царевна.
– Я хочу взглянуть на нее, – ответила Нина сквозь зубы, сумрачно сдвинув свои брови. – Скажи!
– Княжну Пронскую.
Нина закусила губу и на мгновение закрыла рукой глаза, но потом, справившись с собой, тихо проговорила:
– Княжну Пронскую? Эту бледную девушку, что живет против нас? Что он нашел в ней?
– Она очень несчастна, Нина, – с участием сказала царевна.
– Так для того, чтобы Леон любил, надо быть несчастной? А я разве счастлива? Впрочем, правда, в этой русской есть что-то жалкое, душу надрывающее. Но разве за это любят? – грустно усмехнулась Нина. – Ну, хорошо…
– Что ты задумала, дитя? – с тревогой спросила Елена.
– Ах, не знаю, ничего не знаю! – сжимая руками виски, ответила Нина. – Мне так больно, так больно!..
– Бедная, бедная! – ласково заговорила царевна, гладя черные волосы девушки.
В это время дверь отворилась. Вошел нукер и доложил, что князья Орбелиани и Пронский желают говорить с царевной.
– Пусть войдут, – ответила Елена Леонтьевна. – А ты, дитя, ступай, – обратилась она к Нине, когда нукер вышел, – иди к себе и помолись Пречистой Деве: Она утишит твои страдания! – И, поцеловав княжну, отпустила ее.
В комнату вошли Орбелиани и Пронский.
– Царевна, – заговорил Орбелиани, низко кланяясь, в то время как Пронский снял шапку и рукой коснулся пола. – Вот князь желает с тобой иметь беседу.
– Я очень рада князю, – приветливо ответила царевна и пригласила гостя сесть.
Орбелиани, поклонившись, вышел.
Пронский пристально взглянул на молодую женщину и молча сел на указанное место; необычайная приветливость царевны смутила и взволновала его.
– Говори, князь, – сказала Елена Леонтьевна и, сложив руки на коленях, приготовилась его слушать.
– Царевна, я пришел сказать, – начал Пронский, исподлобья глядя на молодую женщину, – что наш великий государь Алексей Михайлович ждет приезда твоего свекра, царя Теймураза, и тогда решит, что ему сделать с Грузией.
– Это решают уже пятый год, – с горечью возразила царевна, – единоверная вам Грузия истекает кровью, а ваш царь все еще что-то решает.
– Что делать! Мы сами воюем то со шведами, то с литовцами, то с казаками. У нас у самих много народу полегло на ратном поле, – оправдывался Пронский.
– Зачем же тогда сразу было не сказать, а обнадеживать? Мы не жили бы здесь столь напрасно, царь Теймураз не ехал бы за помощью, в которой ему все равно откажут. Мы давно обратились бы за помощью к другим, пусть то будут даже нехристиане!
– Царевна! – сказал ей князь. – Потерпи еще малое время, приедет царь Теймураз, и, может быть, все повернется еще в вашу сторону.
Елена Леонтьевна с сомнением покачала головой и грустно усмехнулась, после чего спросила Пронского:
– Еще что имеешь ты мне сказать?
– Хотел просить твою милость… Не откажи, царевна, посети мой убогий домишко!
Елена Леонтьевна с изумлением взглянула на него:
– К тебе? Я? Зачем?
– Со свитой, с царевичем, – все больше смущаясь под ее взглядом, заговорил князь. – Свадьба, вишь, у меня затевается…
– Ах да, да! – вспомнила вдруг царевна. – Ты выдаешь свою дочь замуж. Ты говорил, да. За старого князя Черкасского?.. И тебе не жаль отдавать свою юную дочку старику?
– Что ж, царевна, у нас это в обычае.
– Странный у вас обычай. А если она не любить твоего старика?
– Стерпится – слюбится.
– Ну… а если она другого кого-нибудь любит?
Князь сурово сдвинул свои брови:
– Никогда этого быть не может! Не смеет девка без разрешения родителей никого любить.
– Ты думаешь? – насмешливо спросила царевна.
– Конечно, всякое бывает, царевна, а только в нашем роду этого еще не бывало, – надменно ответил Пронский. – Кого отец прикажет, того дочка и любит.
– Странные же у вас дочки, князь! Видно, у них сердца нет, что ли?
– Нашим бабам сердца и не нужно.
– Это ты так думаешь, князь, а они, уверена я, по-иному судят, и я вот знаю, что твоя дочь любит, да только не того, кого ты ей назначил, и не по твоему указу!
– А по чьему? – угрюмо спросил князь.
– По указу своего сердца. Кого сердце ей указало.
– Да что она, жаловаться к тебе, что ли, приходила, царевна? – И холодные как сталь глаза князя подозрительно оглядели царевну.
Царевна чувствовала, как ее покидала решимость говорить перед этим мрачным, влюбленным в нее человеком, но, вспомнив убитое горем лицо Леона, стряхнула с себя робость и даже коснулась кончиками пальцев руки князя.
– Послушай, боярин, – мягко начала она, – твоя дочь не любит князя Черкасского. Не мешай ее счастью, согласись на ее брак с моим родственником, князем Леоном Джаваховым. Он не так богат, как Черкасский, но молод, силен и умен, может быть хорошим слугою твоему царю, тебя же он вечно будет благословлять за это доброе дело.
– Царевна, ты просишь? – начиная смягчаться, спросил Пронский.
– Я умоляю тебя, князь, откажи Черкасскому и дай согласие моему Леону.
– Царевна, ты хочешь от меня многого! Я должен изменить своему слову; должен потворствовать дурости моей девки: мне, князю Пронскому, должно назвать своим зятем бедного юношу. За что же я должен сделать все это?
– Леон – не простой юноша, – гордо ответила Елена. – Он такой же князь, как и ты, даже древнее тебя родом.
– Может статься! Да ведь он – иноземец, а это у нас не в счету. Слушай меня, царевна! Не думал не гадал я, идучи сюда, что ты услуги у меня просить будешь. Давно решил я свою дочь за князя Черкасского отдать, ну а если ты просишь – будь по-твоему. Даю свое согласие. Но не даром даю его тебе, царевна, и выкуп потребую.
– Выкуп? Какой выкуп?
– А вот какой: если дорог тебе князь Джавахов и заботишься ты о благе его, то, значит, себя ради него не пожалеешь. Вдовеешь ты давно, потому что муж твой без вести пропал, а я… я тоже скоро вдовый буду…
– Разве княгиня очень больна?
– Почти померла, можно сказать.
– Как же свадьбу ты хотел справлять?
– Вот потому свадьбой и торопился, – усмехнулся Пронский, и по спине царевны от этой улыбки пробежала дрожь. – А после свадьбы непременно она помрет…
– Ты так спокойно говоришь о смерти своей жены?
– Постыла она мне, – мрачно ответил Борис Алексеевич.
– Все же она жена твоя.
– Ведь нас обвенчали тоже не спросясь, хотим ли мы того, любы ли мы друг другу или нет. Но ты, царевна, все перебиваешь меня… А мне речь свою надобно кончить; так вот, когда моя жена умрет, дай слово, что ты войдешь в мой дом желанной хозяйкой.
Елена Леонтьевна встала, пораженная, с тахты.
– Опомнись, князь! Какие речи ты повел? – гордо окидывая его взглядом, проговорила она.
Пронский тоже поднялся, и его серые глаза мрачно устремились на вспыхнувшее гневом лицо женщины.
– Что ж, иль не люб я тебе? – глухо произнес он, и недобрая улыбка скривила его побледневшие губы.
– Князь, нам с тобою не следует говорить о любви! Где бы ни был мой муж, пока своими глазами не увижу его бренного тела – я жена его! А твоя жена тоже еще жива, и ты не вдовец, а муж. Что же говорить об этом? Истинно дивлюсь я тебе, князь!
– А если я тело твоего мужа добуду, – задыхаясь, проговорил Пронский, не зная, что придумать в свое оправдание, – да жена моя Богу душу отдаст, согласишься ли быть моей женой?
– Безумные речи ведешь ты, князь!.. – с ледяной холодностью ответила царевна Елена. – Тела моего мужа ты не добудешь; может быть, горные орлы давно исклевали его или волны размыли его царские кости! А я все-таки останусь его женой, пока мы с ним не встретимся – здесь ли, на земле, или там, на небе! – подняла она руку. – И твоей женой я никогда не буду!
Пронский, не владея собой, сделал к ней шаг и, опустившись на колени, старался поймать ее руки. Его красивое лицо побледнело, и нервная судорога искривила его правильные, тонкие черты; глаза горели такой любовью и мукой, что гордое, холодное сердце грузинки невольно дрогнуло при виде такой безумной страсти.
– Красавица дивная, прости! – задыхаясь и весь дрожа, заговорил измученный Пронский. – Вели казнить, убей сама – я, умираючи, благословлю твое имя, но не гони меня от себя! Если бы ты знала, какая мука в моей душе, какая лютая тоска сосет мое сердце, когда не вижу тебя, не слышу голоса твоего ласкового, речей твоих величавых и гордых! Лучше бы света мне не видать, лучше живым в могилу улечься, нежели без тебя, лебеди моей белой, жизнь постылую маячить! Скажи, чтобы головой в Москву-реку кинуться мне с моста – слова не вымолвлю: сложу я свою головушку буйную, бесталанную, погибну смертью бесславною. Но жить без тебя, касатки моей, мне невмоготу… Смилуйся!
Царевна точно завороженная слушала эту страстную речь; она видела у своих ног богатырскую фигуру русского витязя, молва о которых еще в детстве и юности туманила ее голову и заставляла волноваться девичье сердце.