– Вздор брешешь! – вздрогнув, ответил Пронский.
– Мне сказывала о том гадалка Марфуша! – многозначительно проговорила Елена Дмитриевна.
– Чего ты хочешь, чего ты хочешь от меня, сказывай? – схватив ее за кашемировый рукав дорого опашня, спросил выведенный из терпения Пронский.
– Невесту посмотреть хочу, – решительно сказала Хитрово.
Черкасский, ничего не понимая, смотрел на обоих.
– А если обманешь? Если я напрасно девичий век загублю и ты мне колдунью не отдашь? – приближая свое лицо к уху Елены Дмитриевны, тихо спросил Пронский.
– Отлыниваешь? – ответила она. – Обвенчай дочь – и возьми себе колдунью.
– А если Ольга… – теряясь, шепнул князь.
– Сбежала? – помогла ему боярыня.
– Нет, не сбежала она.
– А что же тогда? – встревоженно спросила Хитрово.
– Руки на себя наложит, вот что! Тогда как?
– Ну, князь, меня на это не подденешь! – злобно рассмеялась боярыня. – Посылай-ка за невестой… Виданное ли это дело, чтобы девка перед венцом руки на себя наложила…
– Пора, князь! – вдруг раздалось несколько голосов приглашенных родственников, потерявших терпение…
Пронский вышел из церкви и послал одну из мамушек за Ольгой.
Мамушка заковыляла на женскую половину, где уже в свою очередь сильно волновалась вся дворня, изумленная, что боярышня так долго не выходит из своей опочивальни.
– Войти бы! – проговорила одна девушка.
– Да дверь, вишь, заперта, – возразила другая.
– Ой, не к добру это, не к добру это! – покачала головой старая нянюшка. – Недаром сегодня собака на дворе выла.
– Да будет тебе, ворона! – огрызались девушки. – Что не к добру-то?
– Постучись-ка, девоньки! – распорядилась нянюшка.
Девушки кинулись к дверям и сперва робко, потом все смелее стали стучать в них. Скоро они пугливо начали жаться одна к другой, в самом деле предчувствуя приближение беды.
– Горох-от я сегодня просыпала, – зашамкала мамушка Анфиса, – вот оно к слезам и вышло.
– А я во сне малину чистила, – проговорила одна из девушек, – сидим мы это будто, девоньки, у себя за столом, в девичьей, стол накрыт белой-белой скатертью, а в лукошках поставлено малины видимо-невидимо! Скатерть-то белая беспременно к покойнику!..
– А малина – к порке, – смеясь, проговорила девушка и спряталась за спину подруги, когда костыль старухи погрозил ей.
– А и впрямь, девоньки, плохо нам будет, если что с боярышней приключится.
– Чему приключиться-то? Понаприте-ка лучше на дверь, – предложила степенного вида женщина, ключница князя Пронского, Анна Маркеловна.
В стороне от суетящихся девушек, встревоженных мамушек и нянюшек стояла высокая женщина в шугае и в платке на голове. Ее пытливые глаза встревоженно перебегали с лица на лицо и еще тревожнее останавливались на дверях, ведших в горницу княжны.
В это время прибежала запыхавшаяся мамушка и, расталкивая толпу, кинулась к дверям.
– Боярышня, открой! – крикнула она. – Князь-батюшка дюже серчает, жених в церкви сердцем изныл.
– Кричи, кричи, а ответа-то и нет!
– У княгини-матушки были ли? – спросила мамушка.
– Спроведывали, княгиня спит… а княжна давеча у нее была.
Мамушка и Анна Маркеловна начали неистово барабанить в дверь, но за нею ничего не было слышно.
– Что ж делать-то будем? – заволновались все, с недоумением и жестоким испугом переглядываясь.
Тогда выступила вперед женщина в платке.
Это была ключница Черкасского, Матрена Архиповна.
– Двери надо выломать, вот и весь сказ, – проговорила она. – Может, с княжною-то плохо.
Все молчали, не зная, следует ли предпринять то, что им советовали.
Дворня прибывала: гости один за другим уходили из церкви и наполняли сени перед горницей княжны. Мамушка выла, не смея вернуться без Ольги в церковь.
А между тем время все шло и шло. Гроза стихла, дождь перестал, небо прояснилось, и сквозь разорванные тучи пробивалась луна. Кое-где встрепенулись птички и, высовывая из-под листочков свои головки, отряхивались, намереваясь улететь. Вот раздалась нежная трель соловья; ему откуда-то издалека завторил другой.
В церкви окончательно все смутились, когда трепещущая мамушка, заикаясь, передала Пронскому, что дверь горницы княжны твердо заложена, а сама невеста вовсе не откликается.
Борис Алексеевич стал белее снега, и его глаза сверкнули как два раскаленных угля. Он молча последовал за мамушкой.
В дверях его остановили Черкасский и Елена Дмитриевна.
– Что, моя правда? Свадьбе не бывать? Невеста с милым дружком, поди, уже где-либо окрутилась… вокруг ракитова куста? – прошипела Хитрово на ухо Пронскому.
– Уйди, подлая, не то убью! – резко отстранил он ее от себя.
– А и впрямь, князь, кажись, мне не видать твоей Ольги Борисовны, сдается мне так, – остановил князя Черкасский.
– Живою или мертвой, а будет она твоей!.. Брешут старые… сомлела она, поди, в горнице, вот и весь сказ, – торопливо кинул ему Пронский и пошел вон из церкви.
Все, кто был в церкви, повалили вон; причт стал расходиться, священник снимал рясу. Всем стало очевидно, что свадьбе не бывать и что произошло нечто необыкновенное.
Боярыня Хитрово мяла свою дорогую ширинку в руках, сдерживая себя, чтобы не дать воли слезам. У нее все еще была слабая надежда, что невеста действительно не выдержит и наложит на себя руки. Она все время ждала, что кто-нибудь придет и принесет хотя и печальную, но для нее отрадную весть о том, что ее соперницы уже нет на свете.
– Пойдем, боярыня, и мы, – обратился к ней Черкасский. – Удружил князь старому товарищу!.. На смех всей стране выдал…
– Может, княжна-то и вправду сомлела, – неуверенно произнесла Хитрово, боясь выдать свое заветное желание.
– Что ж, пойдем всячески взглянем.
Они торопливо прошли ряд покоев и наконец очутились у опочивальни княжны, двери в которую уже были открыты; суета, крики и вопли стояли невообразимые. Пронский шагал по комнате, неистово ругаясь и проклиная дочь.
Черкасский и Елена Дмитриевна поняли, что Ольгу в комнате не нашли, а из отрывочных речей можно было разобрать, что вместе с нею исчезла и сенная девушка Машутка.
– Бежали, бежали садом! Сторож Митюха видел! – говорила одна из мам.
– В самую что ни на есть грозу. Он их за оборотней принял, дурак!
– Как была, сердешная, в подвенечном наряде, так и бежала. Кафтан только накинула.
– И прямехонько к прудкам.
– Ан врешь, к частоколу, что у темной дыры.
– Ее тут нечистый, надо быть, и сцапал, наше место свято!
– И крикнуть, родименькая, поди, не успела…
– А врешь, крикнула! Федор, стремянный, баит, слышал: кричала, и таково жалобно.
– Слышал, слышал, – подтвердил рыжий детина.
В то время как дворня предавалась ненужным разговорам и пересудам, Черкасский и Елена Дмитриевна приставали к Пронскому, чтобы он принял энергичные меры к отысканию беглянки.
– Если она в прудках – пусть вытащат тело, – сказала Хитрово, не желавшая расстаться со своей надеждой, что ее соперница навсегда устранена с пути.
– Пошли во все стороны погоню, не успела она далеко убежать, – советовал Черкасский.
– Убью, убью я ее! – скрежеща зубами, отвечал на все эти советы Пронский.
Вдруг вся толпа заволновалась, разговоры смолкли, и все с изумлением дали дорогу трем рослым стрельцам, пробиравшимся прямо к хозяину.
– Что вам надо? – вскинулся на них Пронский. – Куда без доклада лезете?
– Времени нету, княже! – ответил ему, низко кланяясь, один из стрельцов, который был не кто иной, как сам Дубнов. – Принес тебе весть о… о дочери твоей.
– Говори, говори! – кинулись к нему Хитрово и оба князя.
– Это княгиня будет? – невинно спросил Дубнов, снимая шапку перед Хитрово и кланяясь ей в пояс, хотя отлично знал красавицу боярыню.
– Ты знаешь, где княжна? – тряся его за рукав кафтана, спросил Пронский.
– Я весть тебе принес о ней… только ты дай мне слово, что не причинишь ни мне, ни товарищам никакой обиды, – тогда скажу.
– Даю слово свое княжеское! – крикнул Пронский.
– И он пусть даст! – кивнул стрелец на Черкасского.
– Чего еще задумал! Нешто я хозяин? – хмуро ответил Черкасский, пристально вглядываясь в стрельца. – Кабы я был хозяином, давно бы тебя велел собаками затравить. Что-то мне твое обличье знакомо.
– Вспомни, князь! – засмеялся стрелец.
– Будет зря болтать! – раздалось со всех сторон. – Говори, что знаешь о боярышне?
– Ты вытащил княжну из… Москвы-реки? – глухим голосом, мрачно глядя на стрельца, спросила Елена Дмитриевна. – Что ж, жива она?
– Эка чего вздумала! – рассмеялся Дубнов. – Вестимо, жива княгиня!
– Я не княгиня! – сверкнув глазами, крикнула Хитрово. – Иль не знаешь меня?
– Не о тебе и речь идет, боярыня.
– Кого ж княгиней ты назвал? Ведь княжна Ольга с князем Черкасским еще не повенчаны?
– Говори, что знаешь ты о княжне? – угрозливо спросил Пронский.
– Княжны нет более…
Невольный крик торжества вырвался из груди боярыни, но она, желая скрыть смущение, закрыла лицо руками.
– Не торопись, боярыня… печалиться, – насмешливо произнес Дубнов, – нет более княжны Ольги Борисовны Пронской, а зато есть княгиня Джавахова, час тому назад повенчанная с князем Леоном Джаваховым.
Елена Дмитриевна с широко раскрытыми глазами кинулась к Дубнову и, схватив его за ворот рубахи, неистово начала трясти его.
– Ты лжешь, ты лжешь! – хрипло вылетало из ее перекошенного рта. – Вор, разбойник!
– Пусти, боярыня! – отбивался от рассвирепевшей женщины Дубнов. – Ворот весь изорвешь.
Пронский стоял словно громом пораженный, не будучи в силах произнести ни слова. Это известие сразило его и утишило тот гнев, который до сих пор бушевал в его груди. Он знал, что оскорбленная и взбешенная боярыня Хитрово не пощадит его и что он уже погиб. К чему же было дольше волноваться или возмущаться? Час расплаты за все сделанное им настал, неизбежно настал, и дольше бороться было бесполезно и глупо.