[1825]. Очевидно, что подобное вполне естественное для советских людей хозяйственное поведение производило сильное впечатление на прибалтийское население. Однако, как было показано выше, среди рабочего населения стран Прибалтики имелось и негативное отношение к политике Советского Союза, поскольку вместо ожидаемого ими свержения местных буржуазных правительств Москва пошла на соглашение с ними.
Конечно, руководство Эстонии, Латвии и Литвы прекрасно понимало, что большинство простого населения их стран симпатизирует СССР. Не случайно были приняты различные меры, направленные на ограничение контактов местных жителей с советскими военнослужащими. Велась разведка советских гарнизонов, в чем были заинтересованы не только местные власти, но и спецслужбы Англии, Франции и Германии, а в Литве еще и местные польские подпольные организации. Вполне вероятно, что существовали определенные контакты между прибалтийскими разведками и разведками великих европейских держав, однако наверняка об этом известно только в отношении Германии. При этом следует отметить, что 20 июня 1940 г. Абвер помог ряду сотрудников 2-го (разведывательного) отдела эстонского генштаба скрыться и уехать из Таллина на корабле в Штеттин[1826]. Естественно, что прибалтийские военные имели соответствующие оперативные разработки на случай обострения отношений с СССР. Однако представляется невероятным, чтобы Эстония, Латвия или Литва в одиночку или даже все вместе решились бы на военное выступление против СССР. Конечно, при этом существовала потенциальная угроза того, что эти страны могут стать плацдармом для антисоветских действий какой-либо великой державы.
Как справедливо отмечает ряд отечественных авторов, исследователи до сих пор не располагают конкретными фактами об антисоветской деятельности Балтийской Антанты, что связано с уничтожением большинства соответствующих документов накануне ввода дополнительных контингентов войск Красной армии в июне 1940 г. Кроме того, следует помнить, что руководство стран Прибалтики старалось не фиксировать на бумаге подобные вопросы. В этих условиях оценки советской стороны основывались лишь на предположениях дипломатических работников СССР в Прибалтике. Вместе с тем, нельзя не отметить, что советское руководство и не нуждалось в каких-либо точных данных, поскольку создались благоприятные условия для изменения состава прибалтийских правительств. Если в период «странной войны» независимая Прибалтика вполне соответствовала советским намерениям, то победы Германии на Западе позволяли окончательно решить Прибалтийскую проблему. Для вмешательства во внутренние дела прибалтийских стран были нужны предлоги, в качестве которых использовались «похищения» красноармейцев и вопрос о Балтийской Антанте[1827].
С другой стороны, оценка советским руководством настроений правящих кругов Прибалтики была в целом верна. Недовольные навязанными Советским Союзом договорами, они делали ставку на Англию и Францию, надеясь после войны освободиться от советской опеки. В условиях разгрома Франции и ослабления влияния Англии в Европе руководство прибалтийских государств, учитывая вероятность советско-германской войны, стало склоняться к расширению тайных контактов с Германией, что было зафиксировано советской разведкой. Как справедливо отмечают Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «Советы, очевидно, понимали, что в случае любого военного конфликта они не могут полагаться на балтийские государства как на своих союзников»[1828]. Со своей стороны советское руководство, готовясь к войне с Германией, стремилось окончательно укрепиться в стратегически важном регионе на границе Восточной Пруссии, устранить малейшую возможность антисоветских действий прибалтийских стран, а заодно и расширить зону социализма, освободив трудящихся Прибалтики от капиталистического гнета. Таким образом, общая обстановка в Европе и собственные цели советского руководства диктовали необходимость присоединения Прибалтики к СССР.
Как верно отметил В.Л. Мальков, «события лета 1940 г. и вхождение прибалтийских республик в состав СССР не были изначально предопределены советско-германским пактом о ненападении. Думать так – значит исходить из представления о некой предуготованности развития международного конфликта. Судьба Прибалтики решалась в ходе непрерывно меняющейся военно-стратегической ситуации, включая и итог войны Советского Союза с Финляндией, и нападение Германии на Бельгию и Голландию, и поражение Франции, и ряд других событий»[1829]. Опасаясь скорого прекращения войны в Европе в связи с успехами вермахта, что, естественно, вело бы к утрате заинтересованности Германии в сохранении нормальных отношений с СССР, советское руководство решило активизировать свою политику в Прибалтике с целью создания глубоко эшелонированной системы безопасности северо-западного региона. При этом Москва так спешила, что даже не поставила в известность о своих намерениях Берлин, который узнал о развернувшихся событиях от своих дипломатов в Эстонии, Латвии и Литве, а затем и из советских газет.
К сожалению, доступные документы не позволяют точно установить, когда именно в Москве было решено приступить к изменению ситуации в Прибалтике. Как полагает Н.С. Лебедева, «представляется, что именно 24–25 мая сталинское руководство приняло решение начать нажим на Литву, а затем и другие страны Балтии, с целью введения в них новых крупных контингентов советских войск и присоединения этих республик к СССР»[1830]. Собственно, это мнение основано на реальных дипломатических шагах Москвы в отношении Каунаса, поэтому, скорее всего, само решение о них было принято ранее. Однако в любом случае это, вероятно, произошло между 21 и 25 мая 1940 г.
Понятно, что современные прибалтийские авторы оценивают события лета 1940 г. как «оккупацию» и «аннексию» Прибалтики Советским Союзом. Ныне эта политическая позиция законодательно закреплена в Эстонии, Латвии и Литве и никаких иных оценок фактически не допускается. В российской историографии такого принудительного единства нет, и высказываются разные точки зрения по этой проблеме. Правда, следует отметить, что авторы, поддерживающие версию прибалтийских исследователей[1831], так же как и те, не спешат изложить свои аргументы в пользу этой смелой гипотезы. Как правило, в ход идут уже порядком надоевшие антисталинские или антисоветские фантазии. Такие авторы делают вид, что не знают о том, что слова «оккупация» и «аннексия» являются международно-правовыми терминами, описывающими довольно конкретные ситуации.
Как известно, «военная оккупация – это временное занятие в ходе войны вооруженными силами государства части или всей территории противника и установление власти военной администрации на оккупированной территории, но без перехода суверенитета над занятой территорией к оккупирующему государству». Точно так же известно, что «между Советским Союзом и Латвией, Литвой и Эстонией в 1940 году не существовало состояния войны. Между ними не велись какие-либо военные действия без объявления состояния войны. Советские войска не нападали на эти государства и не занимали их территорию без их согласия. Таким образом, их нельзя относить к неприятельским войскам, а их ввод на территорию Прибалтийских государств не может быть расценен как оккупация»[1832]. Прекрасно зная об этом, «историки стран Балтии, анализируя произошедшие летом 1940 г. события, в основном подводят их под такой тип оккупации как “occupation pacifica” (дословно, что-то вроде мирной оккупации)»[1833]. Правда, как отмечает вице-президент Российской Ассоциации международного права С.В. Черниченко, «разговоры об “оккупации в мирное время” (occupation pacifica) не имеют под собой никакой почвы, поскольку такого института в международном праве не было и нет»[1834].
Пытаясь оспорить это мнение, А.Г. Ложкин, полностью разделяющий позицию прибалтийских исследователей, утверждает, что определение «мирной оккупации» (или «оккупации в мирное время») якобы закреплено в Женевских конвенциях 1949 г.[1835]. Однако это не соответствует действительности. Во 2-е статьи всех четырех конвенций 1949 г. включена одна и та же фраза: «Конвенция будет применяться также во всех случаях оккупации всей или части территории Высокой Договаривающейся Стороны, даже если эта оккупация не встретит никакого вооруженного сопротивления»[1836]. Совершенно очевидно, что ни о какой «мирной оккупации» или «оккупации в мирное время» здесь и речи нет. Ведь вопрос заключается не в характере «оккупации», а в том, была ли она вообще. Иными словами, все рассуждения прибалтийских авторов и их российских последователей на эту тему являются лишь их личными фантазиями и применяются исключительно для пропаганды.
К сожалению, иногда некоторые российские исследователи в своих рассуждениях пытаются совместить несовместимые взгляды. Так, например, Е.Ю. Зубкова пишет, что «действия Советского Союза в Прибалтике с момента вторжения до решения сессии Верховного Совета СССР о вхождении Латвии, Литвы и Эстонии в состав Советского Союза, т. е. с 15–17 июня до 3–5 августа 1940 г., могут быть, хотя и с большой долей условности, расценены как «военная оккупация» – если не по «букве», то по сути. Вместе с тем термин «оккупация» совершенно не соответствует ни долговременным планам Советского Союза относительно Прибалтики, ни реальному развитию событий в этом регионе»