Придя домой, я узнала от своих родителей, что женщины не имеют больше права покидать гетто. Ходил слух, что женщины от 16 до 25 лет будут помещены в специальном лагере.
28 ноября 1941 года все евреи получили приказ не выходить из своих квартир в воскресенье 30 ноября, так как будет проводиться якобы перепись населения. Если кто решится покинуть гетто (некоторые имели, как я упоминала ранее, личные пропуска), то у провинившихся будет отбираться продовольственная карточка.
Утром 29 ноября у ворот гетто царил хаос. У нас было такое чувство, что нас ожидает что-то необыкновенное. Говорили, что женщины не имеют больше права покидать гетто, однако моя группа, в которой, кроме меня, находилось еще несколько женщин, была пропущена.
«Перепись населения» в гетто была предлогом к тому, чтобы задержать евреев 30 ноября 1941 года в своих квартирах.
Я не возвращаюсь больше в гетто
Когда я 28-го июля 1941 года, усталая от работы, возвраща[ла]сь домой, мой отец сообщил мне, что меня спрашивал один латыш. Я была убеждена, что буду арестована. Латыш пришел еще раз, и я узнала латвийского офицера, с которым я познакомилась в феврале во время русской оккупации, впоследствии я ничего не слыхала о нем, и даже его имени я не могла вспомнить.
Этот офицер вспомнил меня, когда Рига была занята немцами и были введены законы против евреев, нашел меня и предложил мне свою помощь. Он вышел из армии и поступил служащим на строительное предприятие. Он снял комнату у знакомого в доме, где я жила со своими родителями.
Во время массовых грабежей он оказывал помощь всем еврейским жителям дома, пряча их дорогие вещи, и если он был дома, то защищал их.
Сразу же после вступления немцев евреям было запрещено посылать и получать письма. И так как выяснилось, что мы могли положиться на него, то мои родители и я поддерживали через него письменную связь с нашими бывшими знакомыми. Иногда мы получали от знакомых из деревни на его адрес посылки с продовольствием.
15 октября я переселилась в гетто. Когда я жила уже в гетто, я ходила иногда вечером после работы без звезды Давида к этому офицеру. Поскольку я получала на его адрес посылки с продовольствием и я не решалась брать с собой в гетто больше крохотного кусочка масла или нескольких кусков хлеба, то я должна была часто посещать его, даже рискуя жизнью. Иногда мне удавалось проскользнуть при контроле через ворота гетто и пронести что-нибудь для моей голодающей семьи.
Моя мать придумала остроумную систему. Она набивала газетами мои ботики, которые я одевала на домашние туфли.
Когда я вечером возвращалась в гетто, то в каблуках вместо газеты я часто приносила немного продуктов. Кроме того, я насыпала немного крупы в промежуток между домашними туфлями и ботиками. Голод в гетто был ужасный, и мы считали себя счастливыми, если у нас было покушать несколько картофелин или так наз. «пудинг» из картофельной шелухи.
В ноябре я работала еще в той же самой эсэсовской части, но в отделении на Альбертштрассе, 7. Там я не получала никакой еды. Каждый вечер, прежде чем возвратиться в гетто, я должна была явиться под охраной в главное управление вышеназванной части на Мариенштрассе, 4. Иногда латышская служанка давала мне покушать остатки из тарелок немецких эсэсовцев.
Вечером 29 ноября на пути в гетто я выскользнула из своей группы, так как утром я заметила, что количество нашей группы не записали, и побежала к знакомым, у которых жил офицер. Я рассказала о последних событиях в гетто, и офицер уговорил меня не возвращаться больше туда.
Утром 30.XI я опять пошла на свое место работы и надеялась, что мне удастся незаметно смешаться с моими товарищами по работе. Я пришла на кухню и никого не нашла там. Квартира была пуста, никого из немецких офицеров там не было. Я присела в комнате, ожидая наступления темноты, вдруг немецкий офицер открыл дверь квартиры, но пошел в соседнюю комнату, меня он не видел. Когда стало темно, я снова пошла к моим друзьям.
Ночью 30.XI я спала, спрятанная в квартире моих друзей. В той же самой квартире, кроме моих знакомых, жили еще два сотрудника латвийской полиции охраны и порядка, у них сидели женщины. Они справляли вечеринку. Зазвонил телефон, стены были тонкие, я проснулась и услышала, что говорили. Этим двоим полицейским их начальник приказал тотчас же идти в гетто. Возмущенные, они покинули квартиру.
Кто-то постучал в мою дверь, я открыла. Мой знакомый вошел, плача, в мою комнату. Он рассказал мне, что полиция охраны и порядка дала тревогу, и все полицейские должны тотчас же явиться вместе с командой АРАЙСА в гетто, они должны были охранять отправку евреев на расстрел.
Массовые убийства, 30 ноября 1941 года
Все трудоспособные евреи, которые не были женаты, должны были переселиться 29 ноября в отведенную для них часть гетто. Женатые трудоспособные мужчины должны были переселиться также в эту часть гетто, но они получили разрешение остаться вместе со своими семьями до 1-го декабря.
Вечером 30 ноября в ту часть гетто, где жили еврейские семьи, пришли члены команды АРАЙСА и сотрудники полиции охраны и порядка немецких войск СС. Они врывались в квартиры, стаскивали людей с постели под предлогом, что их будут переселять в другой лагерь, и взяли таким образом около 15 000 евреев. Имеющиеся ценные вещи евреи должны были взять с собой.
Много детей было расстреляно еще на месте – в гетто. На глазах у родителей их кололи штыками. Старые евреи, которые не могли идти, также были убиты прикладами на месте.
На следующее утро в гетто было найдено 700 трупов зверски убитых евреев.
Команде, которая была откомандирована в гетто для массовых убийств, предварительно выдали водки.
Прежде чем покинуть гетто, убийцы открыли по окнам квартиры стрельбу.
Часть евреев была выстроена в колонны, другие погружены на грузовики и автобусы. Автомашины под строгой охраной полицейских с ружьями наготове поехали в неизвестное евреям направлении.
Выстроенных в колонны несчастных повели вдоль Латгалерштрассе (Москауэрштрассе) в направлении к Скиротава. Длинные колонны охранялись с обеих сторон вооруженными полицейскими.
Евреи не имели никакого представления, какая судьба их ожидает, они думали, что их переводят в другой лагерь, в Саласпилс.
Молодая еврейская женщина с ребенком на руках спросила полицейского Фрициса ВАЙДЕЛИСА (Weidels): «Куда нас ведут?» Он ответил: «Скажите мне, куда вы спрятали ваши драгоценности, тогда я вам скажу правду». Когда она сказала ему, что ее оставшиеся драгоценности зарыты во дворе ее квартиры в гетто в определенном месте, он ответил ей: «Вас везут на расстрел».
В пути с евреями обращались самым жестоким образом. Их били дубинками, кололи штыками и били прикладами. Людей, падавших в изнеможении, истязали, и если они не приходили в себя, то их убивали или расстреливали. У матерей, которые были не в силах нести своих детей, выхватывали детей из рук и убивали на краю дороги.
Позади колонны ехали пустые грузовики. Убитых по дороге бросали в эти машины.
Рабочие, которые ранним утром 1 декабря ехали на трамвае № 5 по улице Латгалерштрассе на работу на фабрику «Квадрат», видели это траурное шествие и слышали жалобные стоны несчастных. На краю дороги рабочие видели трупы стариков, женщин и детей, вдоль всей дороги валялись жалкие чемоданчики и узелочки, которые побросали уставшие евреи.
Вблизи фабрики «Квадрат» колонна была остановлена. Большая лужайка была плотно окружена полицейскими. Небольшими группами несчастных подводили к огромной яме. Яма эта была вырыта заранее русскими военнопленными и евреями, которые не имели никакого представления, для какой цели она будет служить. На пути к яме стояли большие деревянные ящики, в которые евреи должны были бросать свои ценные вещи, многие евреи уже поняли, что они будут убиты, и поэтому бросали свои последние ценности, которые они попрятали под одеждой, просто на дорогу, в надежде, что латыши и немцы их не найдут. Многие еврейские женщины в волнении забывали бросать в ящик свои серьги, на краю ямы убийцы срывали у них серьги вместе с ушными мочками.
На краю ямы евреи должны были раздеться и прыгать в яму. Там они должны были встать на колени. Полицейские и члены команды АРАЙС стояли на краю ямы и избивали евреев палками и дубинками. Затем немецкие эсэсовцы и вышеупомянутые полицейские открыли по евреям огонь из пулеметов. Так как убийцы были совершенно пьяны, то они не были в состоянии сразу убить свои жертвы. Многие были только ранены.
После того как была убита одна группа, другая должна была стать на колени на убитых и раненых; их также истязали и затем убивали.
Еврейских детей подбрасывали в воздух и стреляли по ним, как по цели.
Один охранник рассказал моему знакомому Карлису ДОКТОРОВСУ, что он также участвовал в расстрелах евреев. У еврейки, которая была подведена к яме, он взял из рук ее примерно двухгодовалого мальчика. Ребенок, сидя у него на руке, начал считать пуговицы на его форме. Когда ребенок увидел, что все стоившие на краю ямы евреи раздеваются, он опросил: «Дядя, я тоже должен снять, свою рубашечку?» Даже полицейскому стало жаль ребенка, и он застрелил его, чтобы его не мучили перед смертью, как других еврейских детей.
Русские военнопленные рассказывали потом, что они должны были 1 декабря засыпать яму, откуда они слышали еще несколько часов после расстрела жалобные стоны и крики.
В ту же ночь тысячи немецких евреев, привезенных из Германии, вместе с латвийскими евреями были расстреляны на той же поляне.
В последующие дни к общей могиле приходили латышки и граблями перерывали землю в поисках драгоценностей, брошенных евреями.
Полицейский Борис РОВЕ, проживающей по Заубес иела, рассказал, что он не мог смотреть, как другой пьяный полицейский бил палкой еврейку, которая уже лежала раненая в яме. Он вырвал палку из рук пьяного.
Латвийский студент рассказал позже, что он лично расстрелял в эту ночь 3000 евреев. После в отеле «Зауле» он покончил жизнь самоубийством.