Но первым, на кого я наткнулась, был вовсе не Серегин. На пригорке, у дерева, чуть в стороне от обозов, склонившись над плошкой с водой, в позе турецкого султана сидел некто. Этот человек, оголившись по пояс, брился. При этом он блаженно жмурился, мурлыкая какой-то водевильный мотив. Он, не замечая меня, и, очевидно, будучи погружен в какие-то сладкие грезы, густо намыливал подбородок белой пеной, а затем, глядя в маленькое, подвешенное к дереву, зеркальце, осторожно, но уверенно водил по лицу бритвой. И такое довольство и благодушие исходили от этого человека, что я не сразу узнала его. И лишь нелепая прическа в совокупности с худой, длинной и белой, не тронутой загаром спиной, подсказали мне, что этот счастливейший, издающий нежные трели мужчина – наш непутевый Антон Витальевич… Ей-Богу, было сплошным удовольствием наблюдать за ним, так что я даже решила здесь немного задержаться. А он, не замечая не только меня, а вообще ничего вокруг, вдохновенно напевал, при этом уверенно орудуя бритвой (которую, наверное, одолжил или подарил ему кто-то из спецназовцев). Эта картина была столь милой и трогательной, что я уже хотела незаметно удалиться, чтобы не мешать человеку переживать момент истинного счастья. Но тут он, видимо, почувствовал, что кто-то находится за его спиной, и оглянулся. При виде меня его настороженность тут же улетучилась, он разулыбался сквозь клочья мыльной бороды.
– А, Аня, привет, – очень сердечно произнес он, всем видом показывая, что очень рад меня видеть, – как дела у тебя? Ты извини, я продолжу бритье…
И он, склонив к маленькому зеркальцу свою тощую спину, продолжил свое занятие.
– Все хорошо, Антон, спасибо, – ответила я, и игривым тоном добавила, – у тебя, я вижу, тоже все более чем прекрасно, а?
Странно, но он правильно понял мой намек и ответил непривычно звонким, захлебывающимся от радостных эмоций голосом:
– Анютка, я так счастлив! – и вдруг, не в силах сдерживать порыв переполняющего его блаженства, закурлыкал громко и жизнеутверждающе:
– Лай-лалала-лала-лилум!!
– Антон, я рада, что ты наконец расстался с невинностью, – сказала я, улыбаясь и дивясь – трудно было представить, что он может быть столь воодушевленным, – ну я пойду, не буду тебе мешать..
– Э-э… подожди, Ань, не уходи… – поспешил он удержать меня, – я сейчас закончу… Как ты думаешь – может, мне усы сбрить?
Он повернулся ко мне с выражением ожидания в сияющих глазах. Подбородок его уже был гладко выбрит – Антон явно посвежел, ведь до этого он ни разу не брился – с самого начала нашего приключения – и последнее время из-за своей щетины стал напоминать безумного оголодавшего бомжа.
– Да, Антон, сбрей их к чертовой матери, – твердо сказала я, – не идут они к твоему лицу. Я тебе об этом и раньше говорила.
– Хорошо, – он удовлетворенно кивнул, и, повернувшись к зеркалу, несколькими ловкими движениями мигом расправился с той нелепостью, что жила у него под носом много лет, не слишком удачно выполняя роль атрибута мужественности и солидности, а на самом деле придавая ему сомнительный вид «мужчины неопределенного возраста». Затем он ополоснул лицо из плошки, утерся куском ткани и повернулся ко мне:
– Ну как?
Никогда бы не подумала, что такая маленькая деталь, как усы, могли до такой степени менять облик мужчины… Вообще Антон преобразился так сильно, что я наконец догадалась, что дело не только в сбритых усах. Выражение глаз, посадка головы, изгиб губ – все изменилось в нем после прошлой ночи, проведенной им с богиней любви. Безусловно, он стал привлекательней, и столь чудесные и неожиданные перемены заставили меня внимательно вглядеться в лицо коллеги. Вдруг обнаружилось, что его глаза больше не вызывают ассоциаций с новорожденным цыпленком – нет, сейчас они казались даже красивыми, и в них плескалась мысль, а вовсе не те вечные обида, затравленность и настороженность, которые он действительно испытывал раньше, в лагере, будучи постоянной мишенью для насмешек… И даже его нос больше не казался таким длинным, а красноватый оттенок исчез вовсе. И теперь это был просто обычный молодой мужчина – ну, не красавчик, но вполне себе ничего – и от прежнего Антона в нем осталась только бледность и худоба… но при хорошей кормежке это дело поправимое, так же как и прическа – стрижка будет последним штрихом на данном этапе, и я займусь этим как можно быстрее, лишь только наши отчалят в поход за штурмоносцем и в лагере наступит передышка.
Кудесница Афродита! Это ж надо так подействовать на недотепу хореографа… Честно говоря, меня раздирало отчаянное любопытство. Мне хотелось расспросить Антона о его впечатлениях, да и он наверняка с удовольствием поведал бы мне о некоторых, так сказать, интимных подробностях… Руководило мной вовсе не то побуждение, которое в народе называют «нездоровым любопытством», а желание хотя бы приблизительно постичь промысел богини, которая так легко, быстро и с удовольствием вдохнула в нашего вялого и придурковатого нытика Антона энергию и живительную силу. Ах да – вероятно, не только в него; тот бледный юноша, спутник княжны, тоже участвовал в этом неистовом трио… Да эти двое просто два сапога пара – и я сильно удивлюсь, если они не станут закадычными друзьями…
– Замечательно выглядишь, Антон! – произнесла я с улыбкой и сделала одобрительный жест, отчего тот засиял еще больше и даже покраснел от удовольствия – хотя и не совсем так, как раньше, ведь до этого во время щекотливых моментов мучительный румянец заливал полностью и его лицо, и шею, и даже кончики его ушей становились ярко-рубиновыми. А сейчас лишь слегка окрасились розовым его щеки, что вовсе не выглядело ужасно и странно. Воистину, благосклонность богини любви и красоты – это вам не хухры-мухры…
– Ань, у меня к тебе одна просьба… – смущенно сказал он.
– У меня к тебе тоже одна просьба, Антон, – ответила я.
– Да, а какая? – заинтересовался он, – я всегда готов выполнить твою просьбу, Ань, и сделаю это с большим удовольствием…
Надо же, он стал галантным… Никогда не блиставший джентльменскими манерами – не в силу хамства, а скорее из-за недостатка воспитания – Антон вновь удивил меня.
– Сначала ты свою выскажи, а потом я, – решила я тоже быть вежливой.
– Ну… – помялся он, – ты не могла бы подправить мне стрижку? Кажется, я сильно оброс… Я, правда, не смогу заплатить тебе, но когда мы вернемся, я обязательно рассчитаюсь, даю честное слово…
Я расхохоталась. Антон смутился, и я поспешила сказать:
– Извини, Антон. Просто моя просьба была знаешь какой? Я хотела попросить тебя согласиться на стрижку…
– Правда? – обрадовался он.
– Да, – подтвердила я, – и денег с тебя я не возьму. Но у меня есть одно условие.
Я сделала паузу и не без удовольствия наблюдала, как на его лице одно чувство сменялось другим – от быстро промелькнувшего ожидания подвоха – к безоговорочной решимости довериться моим ручкам…
– Я готов, – решительно произнес он, – что за условие?
– Я подстригу тебя на свой вкус, – заявила я, – сделаю из тебя симпатяшку, – и, бросив критический взгляд на его волосы, добавила, – любовнику Афродиты не пристало походить на почтальона Печкина, хоть даже и без усов…
И я заговорщически подмигнула ему, поняв, что он совсем не против моего условия.
Мы с Антоном договорились поболтать вечерком, после чего я его покинула. Удалившись от того места, где мы разговаривали, я отчего-то оглянулась и увидела, как он, накинув рубашку, удаляется в другую сторону, и мне бросилось в глаза, что его походка неуловимо изменилась и больше не вызывает намека на лиц нетрадиционной ориентации. Он шел плавной, однако твердой поступью уверенного в себе человека, и никакой нарочитости и этого так раздражавшего всех искусственного изящества не обнаруживалось в его походке.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Натуральный дурдом. За штурмоносцем надо было выезжать еще с утра, но пришлось задержаться – сперва на вразумление и ликвидацию Ареса, а после – еще на инициацию Кобры и мадмуазель Волконской. А так все готово, кони – и верховые, и заводные – оседланы; необходимый багаж (включая запас провианта, фуража и воды на три дня) уложен во вьюки, уже закрепленные на спинах маленьких, неприхотливых, но очень выносливых вьючных лошадок амазонок.
Все готово – выступай хоть сейчас, но вот случилась одна незадача. Главный специалист, без которого вся поездка теряет смысл – то есть Елизавета Дмитриевна – не может никуда ехать, пока над ней не проведут обряд инициации. И пусть мне сказали, что это будет куда легче, чем в случае с Коброй, но все же задержка откровенно бесит. Еще немного – и ехать придется уже после обеда, а значит, потеряем еще пару часов. Ведь нет никакого смысла жрать в пути сухой паек, если, чуть подождав, можно отправиться в дорогу, предварительно заправившись из котла горячей едой.
Явление встревоженной Птицы принесло мне новые проблемы. Вообще-то весь день с самого утра был суматошным и насыщенным событиями, так что я уже начал привыкать к такому бурному темпу. Выслушав Птицу, я сперва не понял, в чем проблема. Если эта Гретхен такая плохая, то мы просто не будем ничего делать – пусть еще походит на хозяйственных работах, а в самом крайнем случае мы сможем от нее избавиться радикальным способом (хотя это уже будет перебор). Не настолько уж я жесток и беспощаден, чтобы убивать молоденьких девушек, почти подростков, только за то, что они родились в неправильной стране у неправильных родителей. Но, возможно, Птица права, и эта Гретхен действительно представляет для нас реальную угрозу. Разочарованная женщина – это страшная сила, и если она от восхищения нашими подвигами перейдет к привычной ненависти, то мало не покажется никому. В таком случае ее действительно лучше убить – максимально быстро и безболезненно.
Птица рекомендовала мне посоветоваться с отцом Александром и с богиней Афиной, и я решил так и сделать, тем более что эти двое в ожидании следующей инициации тихо беседовали между собой тут же неподалеку. Бойцы вспоминают минувшие дни, и битвы, где вместе рубились они… Ведь Отец существовал и до проекта «Христос», и должен был каким-то образом взаимодействовать с теми сущностями, которых мы знаем как олимпийцев, а также с богами других народов… Так что не исключено его знакомство с Афиной, которая злу никогда не служила, в суматошных интригах ради власти не участвовала, и вообще выглядела светлым лучом в темном царстве, который не извели только потому, что этот луч был хорошо вооружен и очень опасен.