Что же касается важных дел, о которых так беспокоится капитан Серегин, то действительно, чего тянуть? Ведь, как говорит Ника – перед смертью не надышишься. Подумав об этом, я встала и, как Христос на Голгофу, пошла к злосчастному табурету, стараясь ступать твердо и решительно. Хорошо, что обряд инициации не требовал от меня публично обнажаться и делать всякие глупости, о которых я так много читала в своем девичестве в романах жанра «Клинок и колдовство». Там героиню или героя обязательно возводят на алтарь обнаженными, с завязанными глазами и связанными руками, и, прежде чем посвятить их в тайны и наделить силой, немножечко пытают, испытывая дух и волю. Но я знала, что здесь, в этом мире, все обстоит совершенно по-иному… Хотя кто знает, каковы обряды при посвящении в адепты херра Тойфеля, о котором я тут уже слыхала неоднократно…
Табурет оказался жестким и неудобным, хорошо хоть без торчащих гвоздей и заноз, втыкающихся в мягкое место. Я села на нем прямо, и по просьбе Дмитрия положила обе руки себе на колени ладонями вверх и чуть прикрыла глаза, ожидая начала церемонии. Было слышно, как позади меня, позванивая ножными браслетами, выстраиваются танцовщицы, и как возятся со своими инструментами музыканты. Кстати, ансамбль-то этот, может быть, и самодеятельный, но его выступление на своей сцене с радостью бы показал любой императорский театр – хоть в Петербурге, хоть в Москве, хоть в Киеве*. Моя маман – заядлая театралка, и я вам говорю, что и она, и ее подруги по увлечению были бы в совершенном восторге.
(Прим. авт.: Петербург, Москва и Киев* – три столицы Российской империи.)
Потом руки Дмитрия аккуратно надели на мою шею цепочку с камнем, и я ощутила, как по груди, пока слабо и неуверенно, разливается тепло. Когда раздались первые звуки музыки, сердце мое забилось в такт рокоту барабанов, а голову вдруг повело по кругу с первым синхронным звяканьем ножных браслетов-перельсцид. Я чувствовала, что синхронно с моим сердцем пульсирует и камень, и эта пульсация с каждым мгновением все дальше и дальше проникала по всему моему естеству, заглядывая в самые дальние его закоулки. Раньше я наблюдала эту церемонию со стороны, но теперь, оказавшись в самом центре круга, почувствовала себя как на карусели – когда и весело, и интересно, и даже немного страшновато. Взгляд Дмитрия проник прямо мне в душу, и я, как цветок, раскрылась ему навстречу. Серые глаза юного мага источали свет и энергию, они вселяли спокойствие.
Неожиданно камень, который Дмитрий повесил мне на шею, вращаясь, повис прямо перед моими глазами, завораживая блеском граней и живым сиянием, исходящим откуда-то из его центра. Сделав шаг, я нырнула внутрь камня – и вот уже он был мной, а я им. Какой-то частичкой своего сознания я понимала, что по-прежнему сижу своей попой на жестком табурете, и в то же время я путешествовала внутри камня, вспоминая всю свою жизнь. Вот я маленькая девочка, с огромным бантом гуляю с няней в осеннем Александровском саду. Вот я в школе – уже постарше, в коричневом, как у всех, форменном платье и белом фартуке, и резкий, как выстрел, выкрик учителя: «Волконская – к доске!». Вот мой первый мальчик – такой же голенастый и бестолковый, как я, неловко, будто телок, тыкается своими губами в мою щеку. Вот – уже другой юноша, лощеный ловелас, на семнадцатом дне рождения моей школьной подруги уводит меня, подвыпившую, в спальню, и валит там на кровать, задирая на мне пышные юбки, и входит в меня решительно и неумолимо, причиняя боль. Вот мой первый, уже без инструктора, полет на планере в аэроклубе – и волшебное упоение воздушным парением и видом распростершихся под узкими длинными крыльями полями и лесами. Вот кадет выпускного курса Волконская поднимается в кабину настоящего боевого штурмоносца перед экзаменом по боевому десантированию…
Как я понимаю, Дмитрий вел меня по камню, записывая в нем мою историю – и тут я впервые порадовалась тому, что он всего лишь наивный одиннадцатилетний мальчик, которому совершенно нет дела до моих приключений прошлого, любовных побед, через некоторое время оборачивающихся унизительными личными неудачами. Это потом я стала умной и сверхчувствительной на ложь, а сперва набила немало шишек на личном фронте с разными жиголо, которые, как мухи на мед, летели на мою громкую фамилию. Лишь появление на горизонте моего тишайшего госбезопасного папы спугивало с меня этих мотыльков полового фронта, и они летели дальше в поисках более безопасной добычи. Последней картинкой в череде воспоминаний было то, как я сажусь на этот табурет перед началом сеанса. Все – круг замкнулся.
И когда я прожила в камне всю свою жизнь, неожиданно мое тело пронзила сильная боль, будто раскаленной спицей проткнули весь позвоночник от копчика до головного мозга, после чего внутри моей головы лопнул огненный шар. От неожиданности я зажмурилась, а когда открыла глаза, то обнаружила, что парю в вышине на восходящих потоках воздуха, причем парю без всякого там планера или дельтаплана, а сама по себе, на широких размашистых бело-черных крыльях с мощными маховыми перьями, упруго опирающимися на воздух.
Бросив взгляд вниз, я увидела где-то далеко прямо под собой блестящую извилистую ленту реки, обрамленную кустарником и камышами, а также выстроенные в оборонительный круг телеги, сгрудившихся в кучу лошадей, коров и баранов, и мелких, как муравьи, людей, не обращающих на меня никакого внимания. От всего этого полета, свиста ветра, окружающего простора и висящего в перисто-облачном небе беспощадного солнца меня охватил неудержимый восторг, от которого я хотела было заорать им всем там внизу: «Смотрите – я здесь!», но горло мое вместо слов смогло издать только нечленораздельный хриплый клекот.
И тут до меня, обдав леденящей волной, дошло понимание, что я нахожусь в теле огромной парящей птицы – стервятника или другого хищника, вроде андского кондора… И на место восторга пришел невероятный страх, объяв меня удушающим чувством потери своего тела…
Как мне вернуться назад, к таким уже родным и любимым моим новым товарищам, выручивших такую неразумную женщину, как я, и принявших ее в свои ряды? О Боже, как мне теперь снова стать собственной привычной плотью?!
– Елизавета Дмитриевна, – вдруг прямо в мозгу услышала я голос юного мага, – пожалуйста, возвращайтесь. Для первого раза достаточно, иначе вам может стать куда хуже.
– Как мне вернуться, Дмитрий, – безмолвно возопила я, – я ничего не понимаю и боюсь потеряться!
– Все очень просто, – мысленно ответил тот, – закройте глаза и постарайтесь почувствовать себя сидящей на этом стуле…
– Табурете, – машинально поправила я.
– Пусть будет табурет, это неважно, – сказал мальчик, – закрывайте глаза и постарайтесь почувствовать, как я держу вас за руку. Раз, два, три…
При слове «три» я резко зажмурилась, и тут же ощутила, как мою правую ладонь сжимают детские пальцы, и что под моим седалищем все тот же жесткий табурет, благодаря которому я уже, наверное, заработала себе плоскожопие. Открыв глаза, я увидела, что сижу перед Дмитрием все на том же табурете в окружении встревожено глядящих на меня людей. Музыка и танцы давно прекратились – и все, включая танцовщиц и музыкантов, чего-то напряженно ожидали, собравшись вокруг меня. Едва только я открыла глаза и вздохнула, то раздался такой искренний крик восторга и радости, что мне сразу же стало на душе очень тепло и уютно.
Страх прошел, и я подумала, что теперь знаю, в чем мой особый талант. Оказывается, я могу на время вселяться в разных зверей и птиц, видеть их глазами, слышать их ушами, и чувствовать то же, что чувствуют эти звери при виде добычи, врага или самки. Хотя последнего мне не надо, это будет уже настоящее извращение. Думаю, что в следующий раз я вполне осознанно смогу войти в это состояние, а также покинуть его обычным усилием воли. Закрыл глаза – там, открыл глаза – здесь. И никаких больше болевых ощущений. Чем-то это было похоже на лишение девственности, когда тоже бывает больно, и тоже один раз, но потом очень и очень приятно.
Поднявшись с табурета, я не ощутила ничего, кроме легкой приятной усталости и зверского аппетита. То ли мне передались чувства голодного стервятника, то ли эта инициация забрала у меня не столько силы, сколько энергию. Кажется, я готова целиком съесть одного барана с быком в придачу, а не только большую миску латинского овощного кушанья, по вкусу и содержимому весьма напоминающего наш привычный украинский борщ. Вон тетка Клава уже машет черпаком у кухни и стучит в бронзовую болванку, заменяющую рельс – значит, обед уже готов…
Часть 7
Полдень. Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Ну вот наконец мы готовы к походу. Багаж и наполненные водой бурдюки навьючены на лошадей, хлопцы в седлах, кони бьют копытом, готовые отправиться в путь. Мадмуазель Волконская последней поднимается в седло. Настали последние минуты прощания. Птица, Матильда, Колдун, Профессор, Заяц, отец Александр… Мы знакомы всего-то неделю, не больше – а мне кажется, что я знаю их уже целую вечность, а то, что со мной было до того, еще в нашем родном мире, подернулось дымкой, и кажется уже, что было это очень давно – и не со мной, а с кем-то другим, а я всего лишь читал об этом в книге или смотрел кино. Умом я понимаю, что эти ощущения неестественны, но чувствам все равно не прикажешь. Я уже не совсем я – и это тоже факт.
Началось это с того момента, как мне удалось завалить Ареса. Конечно, его личность не перешла ко мне по наследству, но на той силе, которую мне подсунула Афина, осталось некое подобие его отпечатка или тени. Разумеется, я буду с этим бороться всеми своими силами, потому что мне совсем не нравится превращение в такого отморозка, каким был покойный – но не факт, что это у меня получится, и я сумею удержать в руках эту новую сущность. С другой стороны, права Афина, сказавшая мне, что или я овладею силой, или сила овладеет мной – третьего не дано. У меня все получится. Я просто я не имею права на то, чтобы не получилось. Возможно, я и стану иным, но этот иной все равно ничем не должен походить на Ареса.