– Отец, – наконец набравшись храбрости, произнесла я, – душа моя в смятении, а сама я не знаю, что мне делать. После того, как из меня изгнали херра Тойфеля, внутри меня образовалась странная кровоточащая пустота, требующая немедленного заполнения и утешения души, и я не знаю, что мне с этим делать. Фройляйн Анна пытается заполнить эту пустоту и дать мне свое утешение, но пока у нее мало что получается, и я страдаю, не зная, что со мной происходит.
Жрец некоторое время молчал, изучая меня внимательным взглядом, и при этом я знала, что, поскольку его божество тоже сосредоточило на мне свое внимание, то для него сейчас не является помехой ни сгущающаяся темнота, ни смятение моей души, которую он видел насквозь.
– Дочь моя, – задумчиво произнес жрец, наконец прервав свое молчание, – ты полностью права. Удаление из тебя сатанинского паразита не прошло без последствий для твой души, оставив в ней незаживающую пустоту, и я даже и не знаю что тут делать. Не было еще такого ранее, чтобы паразит был удален, а тело, вмещавшее его, при этом продолжало бы жить и сохранило свою душу. Сказать честно, твой случай первый такой за все время моей практики и я должен как следует подумать о том, что я могу сделать в этом случае. До этого все одержимые при избавлении от пожирающего их паразита или умирали, или сходили с ума.
Вспыхнувшая во мне надежда тут же угасла, жрец Единого Бога, как оказалось, тоже был не в состоянии мне помочь – и слезы хлынули из моих глаз. Но падре Александр никуда не ушел, а, приобняв меня за плечи, участливо сказал:
– Поплачь, дочь моя, поплачь, легче станет.
– Я совсем не ваша дочь, – рывком высвободившись из его объятий, ответила я, – я дочь моего отца Густава де Мезьера, великого госпитальера Нового Тевтонского Ордена и его законной жены Марты, в девичестве фон Штиглиц – и более никого. Единственная дочь и наследница, между прочим, поскольку многочисленные бастарды, рожденные отцом от прислуживающих в доме самок недочеловеков, тут совсем не в счет.
– Тс-с-с-с, дочь моя, успокойся, – ответил мне священнослужитель, и мурашки пробежали по моей коже – я явственно почувствовала, что сейчас со мной говорит нечто гораздо большее, чем смертное существо. – Все вы – мои дети, даже когда вы это отрицаете. И нет среди вас для меня любимых и нелюбимых чад – все одинаковы – только одни более послушны, а другие менее, третьи же вообще такие обормоты, что за них бывает и стыдно и больно, но они все равно любимы и не обойдены заботой. В общем не обойдены, ибо не мое дело вытирать миллионы носов и готовить миллионы порций манной каши на завтрак. Грешно возлагать на бога то, что люди должны делать для себя сами.
– Неужели, падре?! – сквозь слезы воскликнула я. – А я как раз и думала, что мы, тевтоны – никому не нужные пасынки, брошенные в этом мире на съедение тому, чье имя вы и вслух-то стесняетесь произносить, называя его сатанинским отродьем. К тому же вы сами только что сказали, что не в силах помочь лично мне, а потому, будьте добры, оставьте меня, пожалуйста в покое, для того, чтобы я смогла собраться с духом и покончить с этой никчемной жизнью, не дожидаясь момента, когда пустота полностью сожрет меня изнутри.
– Нет, дочь моя, – прозвучал решительный ответ, – так дело не пойдет! Самый легкий выход – всегда самый неверный. Легче всего покончить счеты с жизнью, а не бороться за свое счастье.
– Как мне бороться, падре?! – воскликнула я. – Вся моя прошлая жизнь была мороком и обманом, когда я находилась под властью злой силы, использующей мой народ в своих интересах и питающейся жизнями его людей, и я из-за этого испытываю сильную боль. Мне больно и оттого, что мое теперешнее существование бесцельно и бессмысленно проходит среди самок низших существ, достойных лишь быть слугами настоящим чистокровным арийцам, как я. Когда я через фройляйн Анну предложила гауптману Серегину свой меч и свою верность, чтобы я могла вместе с ним и его людьми бороться с той злой силой, что поработила мой народ – он уехал, ничего мне не ответив, и тем самым показал мне, насколько я низко стою в его глазах.
– Да, – вздохнул русский священник, – вот этого я и боялся. Сорную траву мы с Дмитрием выпололи, а корни, из которых она произрастает, остались.
– Что вы имеете в виду, падре Александр? – сквозь слезы спросила я. – Неужели я сама виновата в том положении, в котором оказалась сейчас?
– И да, и нет, – ответил падре Александр, – ты не виновата в том, что родилась в своей семье и среди своего народа, и с первого же вздоха своей жизни оказалась одержима как херром Тойфелем, так и всеми теми комплексами и предрассудками, которые присущи народу тевтонов. Нет высших и низших рас, все люди от рождения равны в своем происхождении. Бывают только сильные и слабые культуры, одни из которых способны к быстрому развитию, другие пока застыли в своем единении с вмещающим ландшафтом. Но и эти, последние, однажды обязательно проснутся от спячки, чтобы дать миру поэтов, героев и мудрецов, и явить новые, более совершенные, образцы общественного устройства. Или они уже были такими в прошлом и теперь отдыхают, чтобы накопить силы для новых подвигов во славу цивилизации. Твоя вина в том, что ты не учишься этой мудрости у тех людей, которые, сохранив твою жизнь, вылечили и приютили тебя в своей среде, несмотря на то, что ты была среди тех, кто шел на них с оружием в руках, желая убить или обратить в рабство. И как после этого капитан Серегин мог доверить тебе оружие и поставить в общий строй, когда он даже не знает, чего от тебя ждать сегодня и чего завтра?
Мне осталось только повинно опустить голову. У гауптмана Серегина были все основания не доверять бывшему врагу, ведь я так и не смогла понять мысли и чувства тех, вместе с кем собиралась встать в один строй. Неужели такие истинные арийцы, как русские, способны как к равным относиться к местным недочеловекам?
Мать моя, например, никогда не ревновала отца, когда он укладывал на спину какую-нибудь служанку или горничную, и с гордым безразличием относилась к появляющимся время от времени в нашем доме бастардам. Впрочем, при этом она отнюдь не забывала сплавлять только что оторванных от материнской груди мальчиков в специальные питомники, где из них вырастят будущих кнехтов, а девочек в храмовые лагеря, где из них воспитают достойных будущих невест херра Тойфеля, специально предназначенных быть принесенными в жертву на его алтаре. Одна такая специально подготовленная жертва, имеющая в своих жилах половину нашей крови, способна заменить на алтаре трех-четырех глупых местных рабынь, которых можно было бы с пользой употребить по хозяйству.
Но теперь, увидев, как работают русские маги и поняв, силы какого порядка они привлекают для своих заклинаний, не принеся при этом ни одной человеческой жертвы, я поняла, что по сравнению с юным мальчиком Дмитрием и с фройляйн Анной все наши жрецы херра Тойфеля и могущественные маги – не более чем обыкновенные мясники. Они ему – взятку в виде человеческой жертвы, а он им – часть своей силы, чтобы в будущем этих жертв было бы куда больше, чем сейчас. Русские маги, наоборот, пользовались силой напрямую, не нуждаясь в посредничестве никаких божеств, и поэтому имели перед нашими жрецами подавляющее преимущество как в самой мощи, так и в скорости ее применения.
Склонив голову еще ниже, я покаянно произнесла:
– Наверное, вы правы, падре, я глупая, абсолютно бесполезная девчонка, не способная понять самых элементарных вещей, и мое место в самом низу, рядом со слугами и рабами. К тому же одолевающая меня душевная болезнь скоро сделает бесполезными все ваши хлопоты, и я убью себя только для того, чтобы не терпеть больше таких ужасных мучений.
– Ну вот, опять за рыбу гроши, – вздохнул тот, – что касается твоих страданий, то мы обязательно найдем, как тебе помочь, ибо нет таких твердынь, которые не могли бы взять истинные… гм, большевики. Впрочем, эта история уже совсем из другой оперы. Душевная болезнь – она и лечится душевно, быть может тебе, дочь моя, почаще разговаривать с людьми, чтобы не чувствовать своего одиночества, и чтобы они привыкли к тебе, а ты к ним.
– А можно, падре, – сказала я, – я буду разговаривать именно с вами, а не с кем-нибудь еще? Фройляйн Анна, конечно, хорошая девушка, но она слишком непонятна для меня, а фройляйн Ника пугает меня своей скрытой силой, и, говоря с ней, я не могу отделаться от мысли, что в любой момент она может испепелить меня всего одним лишь взглядом. Кроме того, она очень плохо знает наш язык, как и остальные ваши кнехты. О детях я вообще молчу, потому что я не понимаю то, что они говорят мне, а они не понимают то, что говорю им я. С гауптманом Серегиным я могла бы разговаривать вполне свободно, он говорит как прирожденный тевтон, но он смотрит на меня так, что по моей шкуре бегут мурашки, величиной с откормленных полевых мышей.
– Хорошо, дочь моя, – произнес священник, – ты можешь разговаривать со мной в любое удобное для тебя время, как только тебе станет грустно, печально, неуютно или опять потянет свести счеты с жизнью. Я уже почти точно знаю, что может тебе помочь, но если я это сделаю, то тогда тебе придется вместе с нами покинуть этот мир… ибо таков договор, заключенный мною некоторое время назад с местными богами.
– Ничего не понимаю, – спросила я, – почему я буду должна покинуть этот мир, в том случае, если вы окажете мне помощь?
– Понимаешь, Гретхен – с нами, богами, все обстоит точно так же, как с употреблением алкоголя. По ходу процесса ни в коем случае не стоит понижать градус, иначе все будет слишком плохо. Речь тут идет не о качества божества, а о его силе. Так уж получилось, что местные античные божки деградировали в этом заповеднике настолько, что опустились в самый низ турнирной таблицы. Ниже их только мелкие демоны и стихийные духи, но те в человеческом поклонении почти не нуждаются, а потому не ищут себе паствы, которую можно было бы окормлять, пока вдруг не решат подняться на следующую ступеньку…