В корме, точно по оси машины, расположен грузовой четырехметровый люк с откидной аппарелью, ведущий в десантный отсек, почти такой же по размерам, как на Ил-76, или может, даже чуть больший. Потолок по крайней мере ничуть не ниже. Сейчас это пространство, в котором с легкостью поместятся четыре армейских грузовика, почти на две трети забито какими-то контейнерами (на вид пластиковыми). Ах да, мадмуазель Волконская рассказывала, что попутным рейсом везла на свою передовую базу снабжение… Где-то в кабине экипажа должны быть и документы на груз. Ну, с грузом мы разберемся попозже, а сейчас есть другие заботы. Мы тут так хорошо нашумели со своим пулеметом, что разбросанные по окрестностям разъезды амазонок кинутся сюда выяснять, что произошло. Или уже не кинутся, потому что мадмуазель Елизавета уже добралась до кабины экипажа и взяла управление в свои маленькие, но уверенные руки, переключив электронный мозг корабля в параноидальный режим активной обороны.
На гребне увала, метрах в трехстах от нас, появился как раз такой парный разъезд, и тут я впервые в жизни увидел, как стреляет мелкокалиберная автоматическая рельсовая пушка. Звук при этом такой, будто одна за другой рвутся до предела натянутые басовые струны на гитаре. Раскаленные трассы, мелькнувшие в воздухе, мгновенно соединили стволы пушки и цель, которая тут же превратилась в разбросанные по сторонам кровавые лохмотья конских и человеческих тел. Там, по-моему, даже испугаться не успели, так что ну его нафиг-нафиг – связываться с таким вот штурмоносцем… Тут и танк короткой очередью на запчасти разобрать можно – хоть хваленый американский «Абрамс», хоть еврейскую «Меркаву». Кстати, снаряды в пушках, как оказалось, отнюдь не трассирующие, просто на скорости в половину первой космической свечение возникает даже от простого трения металлокерамической болванки об воздух. Вот такие тут у нас пирожки с котятами.
Пока прапор Пихоцкий, нервно оглядываясь (ну совсем необстрелянный человек), привязывает наших лошадок к поручням в оставшейся свободной задней части трюма прямо у рампы, Ара, ругаясь как последний извозчик, втаскивает через вход для членов экипажа пятерых жертвенных овечек тевтонов, ранее предназначенных на корм херру Тойфелю. Ну не поднялась рука ни пристрелить их, ни бросить здесь на произвол судьбы. Девки – худые, как живые анатомические пособия, с огромными, как у анимэшных героинь, глазами, и к тому же наголо, до блеска, обритые. Все (за исключением одной, уже приготовленной для жертвоприношения) одеты в некий гибрид узкой монашеской сутаны с капюшоном из грубой ткани и смирительной рубахи. Твою же мать! Смотрят так жалостливо, что сердце на куски разрывается, хочется поскорее откормить и отдать замуж в хорошие руки.
В кабине экипажа вовсю хозяйничает белокурая княжна – видно, что здесь она на своем месте, можно залюбоваться… На ее голову надета гарнитура внутренней связи, пальцы мечутся по клавиатуре, по дисплеям прыгают надписи и картинки.
– Сергей Сергеевич, – поворачивается она ко мне, – будьте добры проверить и доложить, все ли наши на борту?
Я обернулся. В коридорчике, который прямо за моей спиной вел от входного люка к кабине, толпился худосочный гарем, возглявляемый Арой, а Док, стоя у самого люка, наблюдал подходы, прикрывая погрузку. Хотя чего там было прикрывать – турели сделают то же самое и быстрее и радикальнее. Но, наверное, нас не переделаешь.
– Здесь вы, я, Ара и Док, Елизавета Дмитриевна, – сказал я, – Зоркий Глаз с прапором должны были находиться у грузового люка…
– Хорошо, Сергей Сергеевич, тогда я закрываю носовой люк, – сказала госпожа штурм-капитан и защелкала кнопками на расположенной чуть в стороне консоли, очевидно, переключая внутреннюю связь.
– Алло, Андрей, – произнесла она в гарнитуру.
– Прапорщик Пихоцкий слушает, – через некоторое время едва слышно для меня отозвался один из двух любимцев богини Афродиты.
– Доложите обстановку, прапорщик, – скомандовала Волконская.
– Обстановка нормальная, госпожа штурм-капитан, – ответил Пихоцкий, – Зоркий Глаз со мной, аппарель поднята, грузовой люк герметично задраен.
– Вас поняла, прапорщик, – ответила Волконская, потянув какой-то рычаг, – держитесь там крепче, мы отправляемся…
В ответ на это ее движение штурмоносец колыхнулся, издал явственный звук, что-то вроде «чпок» – и оторвался от земли. Через экраны переднего обзора было видно, как окружающий пейзаж начал проваливаться вниз и назад с одновременным разворотом примерно на девяносто градусов. Это немного напоминало полет на вертолете, только без присущих ему грохота и тряски, и с куда большей скоростью.
Не набирая большой высоты, штурм-капитан описала довольно пологий вираж и направила машину примерно в западном направлении. Тот путь, который для каравана амазонок потребовал трех суток, а для нашей поисковой группы, передвигающейся одвуоконь, одного дня, теперь мог быть проделан нами со всем комфортом и удобствами не более чем за десять минут, но, несмотря даже на такую скорость, я все равно был в нетерпении. Все же, оставив основную часть отряда на стоянке у реки, я сильно беспокоился за то, чтобы с ними там ничего не случилось. Очевидно, какие-то сходные предчувствия были и у мадмуазель Волконской, потому что при подготовке к отлету она действовала настолько быстро, насколько это было возможно в тех условиях, не поднимая паники.
Позади меня раздался тихий плач. Обернувшись, я увидел, что это рыдали захваченные нами у тевтонов жертвенные овечки. Особенно надрывалась та, которую уже успели обнажить и подготовить к тому неизбежному, которого все-таки удалось избежать. Вместо того к херру Тойфелю пошли сами палачи, уж об этом я позаботился лично, как и о том, чтобы вдребезги разнести его походный алтарь. Но не представляю, что теперь делать дальше с этими девочками, хрупкими как фарфоровые статуэтки… Еще одни брошенные котятки, которых, наверное, все же придется передать на воспитание к Птице. Не слишком ли много мы вешаем на эту совсем еще молодую девушку? Или лучше сначала посоветоваться с отцом Александром, быть может, он подскажет какой-то более рациональный выход из этой ситуации…
Анна Сергеевна Струмилина.
Ну вот, начальство отчалило, и теперь можно заняться и личными делами. Хотя это я лишь по привычке так рассуждаю. Какие у меня теперь могут быть личные дела – вся моя жизнь отныне связана с теми, кто волей случая (с некоторых пор догадываюсь, что случай слепым не бывает) оказался со мной бок о бок и плечом к плечу – и, похоже, надолго. Но без личных дел как-то мне неуютно. Все время, пока я здесь, в этом мире, я делала лишь то, что должна. Я не ропщу – всем этим я занималась добросовестно и с интересом. Но все же в силу непривычного и слишком активного образа жизни у меня стал накапливаться некоторый стресс, и его необходимо было каким-то образом сбросить. Похоже, что период адаптации к новым условиям у меня уже миновал – я полностью вжилась в роль богини и четко определила свое место в нашем обществе, а главное – привыкла к мысли о том, что магия существует. Да, мне всегда хотелось в это верить… Я с детства сочиняла волшебные истории и сама убеждала себя, что все это может быть правдой. Я словно бы чувствовала, что когда-нибудь меня настигнет необычайное приключение… И теперь оно наконец приключилось – и стало моей настоящей жизнью. А все то, что было до этого, уже казалось далеким сном, чем-то нереальным, ненастоящим… Догадываюсь, что и остальные испытывают аналогичное чувство. Видимо, таким образом мозг защищает наш разум от шока. Но как бы то ни было, я оставалась творческой личностью, выдумщицей и фантазеркой, и мне хотелось творить… Хотелось чем-то занять свои руки и свое воображение.
Я огляделась вокруг. Камыши у реки слегка подрагивали от ветерка, ива склонила свои тонкие ветви к воде; вон там, у кромки камышовых зарослей, торчит из земли весьма живописная коряга… С противоположной стороны, чуть в отдалении, у холма, необычного вида сосны величаво раскинули свои ветви… Словом, материал для творчества имеется. Надо будет собрать моих гавриков и провести очередное занятие кружка «Умелые руки». Ну, и местных тоже неплохо бы вовлечь, не все им голые пляски устраивать…
На этом месте мои размышления были прерваны появлением Антона. Он шел ко мне, робко улыбаясь, и я сразу вспомнила, что обещала заняться его волосами. Что ж, это тоже творчество своего рода. Сделать из нелепого хореографа красавчика не каждый сумеет… Ну и поболтаем заодно.
И вот Антон сидит в импровизированном кресле, представляющем собой обычный тюк с каким-то барахлом.
– Ну, Ань, вперед… – говорит он и издает бодрый вздох, символизирующий освобождение от застарелых комплексов, – я тебе доверяю.
Я торжественно накрываю клиента отрезом ткани из наших богатых закромов и приступаю к действу. То и дело к нам подбегают местные ребята, и понаблюдав и пошушукавшись, исчезают.
Фасон Антоновой стрижки мною уже давно продуман, и поэтому мои ножницы уверенно щелкают, руки порхают, и пегие клочки волос летят во все стороны.
Вид у Антона мечтательный и несколько отсутствующий. Он все больше молчит, но чувствуется, что в голове у него звучат торжественные марши.
– Ну что, Антон, как ты, попривык? – осторожно прощупываю я его.
– Ну как тебе сказать, Ань… – он вздыхает, но уже без того чувства скорби и горестной утраты – скорее, это вздох смирившегося с положением дел человека, начавшего даже находить в этом положении бесспорные плюсы (ну, собственно, в данном случае так оно и было), – вроде бы да, привык… Ты знаешь, это странно, но мне даже стало нравиться здесь, – он мечтательно зажмурился, вспоминая, очевидно, некоторые особо впечатлившие его интимные моменты, – не знаю, как объяснить… тут как-то все по-настоящему.
Он похоже, сомневался, что до меня дойдет его мысль. Однако я хорошо понимала, что он имеет в виду. Здесь, в этом странном неведомом мире, каждый из нас вдруг раскрылся по-новому. Ибо здесь не было нужды лицемерить и притворяться, и каждый стоил ровно свою реальную цену – не больше и не меньше. А ведь я когда-то говорила Антону, что тут у него есть все шансы стать нормальным человеком… Ну, ночь с Афродитой, конечно, не сделает его в одно мгновение полноценным членом общества, но по крайней мере, этот эпизод хорошо поднял его самооценку. А вообще-то дело даже не в самооценке. Просто наш вечно напряженный, всеми презираемый, постоянно ожидающий подвоха, мнительный и пе