В одном из моих романов, вестерновом фэнтези «Рыцарь умер дважды», юная Эмма всю жизнь живет в тени более бойкой сестры-близнеца Джейн. Позже та таинственно умирает, вернувшись с прогулки со вспоротым животом, но не пожелав назвать имя убийцы. Выполняя последнюю ее волю, Эмма отправляется к заброшенному индейскому поселению — и находит портал в другой мир. На нее обрушивается чудовищная правда: сестра о нем давно знала, сбегала туда вот уже несколько лет кряду, и ранили ее именно там, на войне. Более того, сестру в том мире обожествляли и считали эдакой «Орлеанской девой» (не очень оправданно, но аборигены обладали слабой способностью к критическому мышлению и вдобавок очень нуждались в чуде, а чем не чудо девочка, которая принесла в их мир антисептики и пистолеты?). Пытаясь выпутаться из всей этой истории, Эмма проходит немалый путь — и даже добивается примирения сторон. Она становится решительнее, храбрее, во многом меняет взгляд и на себя, и на сестру — и на самых последних страницах перед ней открывается перспектива весьма и весьма соблазнительного будущего, подходящего именно такой новой ей… Но шагнет ли она в него? Этого читатель не знает. И все же догадаться может, потому что путь закончен.
Как понять, что завершать историю рано? Линия героя выглядит неполной: например, он не осознал чего-то, к чему его вели, а для разрешения конфликта это важно. Казалось бы, Фродо и Сэм столько преодолели по пути к горе, и можно было бы там их и оставить, чтобы мы мучительно гадали, выкинут ли они кольцо. Нет. Нельзя. Сцена, где на Фродо нападает Голлум, — одна из ключевых, без нее текст потерял бы одну из глобальных сквозных идей: каждая жизнь, даже самая скатившаяся, ценна (но необязательно, чтобы сутью ценности стало последующее покаяние). Хотя палец жалко.
Вместе с тем, как ни удивительно, существуют книги, где явной, доминирующей кульминации нет и, более того, места, где она могла бы быть, не предусмотрено. Вопреки этому феномену читаются они прекрасно, будят сильные эмоции и надолго остаются в памяти. Таких книг мне вспоминается немного: например, «Жизнь А. Г.», «Дети мои», «Лето в пионерском галстуке» или моя «Теория бесконечных обезьян». Для всех них характерна интересная черта — концентрированное напряжение. Грубо говоря, их авторы чуть ли не с первой страницы сообщают: «У меня тут все плохо» — и погружают читателя в настолько тоскливую реальность персонажей, что тревогу, печаль, жалость он испытывает почти постоянно и ждет только новых и новых бурь. Ожидания оправдываются: ужасы, подстерегающие героев на пути к финалу, сами по себе тянут на маленькие кульминации. Поэтому, когда в конце персонажи наконец могут хоть немного выдохнуть и, например, просто лечь, выдыхает и читатель. Да, да, звучит так, будто книги без кульминаций самые жестокие и воплощают собой чистый стресс.
Если в вашей истории одинаково значимо несколько сюжетных линий с разными героями, у каждого из которых есть свой путь, вероятен сценарий, когда каждому из них полагается и своя кульминация. Для меня хороший пример — «Братья Карамазовы»: кульминацией Алеши становится уход из церкви (хронологически она самая ранняя), для Ивана это проигранный моральный поединок с чертом (она следующая), для Мити — собственно суд, где ему выносят приговор и его предает бывшая любовь. Все эти пики напряжения разнесены во времени, причем довольно значительно. И снова, снова мы бьем бедного читателя по нервам. Никого не осуждаю за такой ход, но и рекомендовать его не могу, потому что он довольно сложен и энергозатратен.
В «Повелителе мух» потерпевшие катастрофу дети живут на острове, постепенно дичают, начинают убивать друг друга — и к концу ополчаются против последнего голоска адекватности, мальчика Ральфа. Они его травят, преследуют, изгоняют, объявляют на него охоту. В разгаре охоты книга и кончается: на остров приплывают взрослые и пресекают глупые детские игрища. Это и есть тот самый «бог из машины». Внезапное счастливое обстоятельство, спасшее героя.
Его часто относят к сюжетным ошибкам: мол, автор просто пожалел персонажа, ничего не придумал или устал. На деле «бог из машины» встречается и в жизни. Элемент это редкий, достается нам далеко не всегда, но все же достается.
Кому-то на пределе истощения душевных сил попадалась нужная, спасительная книжка. Кто-то в кармане застиранной толстовки находил пятисотку, когда деньги были необходимы. Кому-то удавалось избежать общения с плохими чуваками, потому что рядом появлялся большой дядя с собакой. Удачи бывают. И они вполне заурядны.
Единственное, что вызывает справедливое отторжение такого «бога» у читателей, — его несвоевременность. Если он «приезжает» слишком рано, до того, как персонаж пройдет все круги ада и трансформации, — это действительно большой обман-облом. То есть как? Герой еще не выжал всех сил, не подошел к пределу, не сделал всего, что зависело от него, — а его уже спасают? Да, точно. Автор его пожалел. Или ничего не придумал. Или устал. Совсем другая ситуация — если «бог» появляется в то самое мгновение, когда всё. Все отдали свои козыри. Мы поразились тому, до чего дошли стороны конфликта. В горле комок. Валидол кончился. Шансов нет — и вдруг.
Вовремя и к месту такой прием может быть очень даже нужным. Он позволяет раскрыть большую метафору Шанса, того самого, который есть у каждого из нас, если мы постараемся изо всех сил. В жизни мир дает их, и даже часто. Но только когда мы уже в кровавом поту. Ральф, по-моему, этот шанс заслужил. И мой государев племянник из «Серебряной клятвы», кстати, — тоже. Так пусть же наш «бог» всегда приезжает вовремя!
У «бога из машины» есть злой близнец. По аналогии догадаться просто: это тоже внезапное обстоятельство, влезающее в основной конфликт. Оно тоже появляется ближе к критическому моменту и… столь ужасно, что сводит прежние ужасы на нет. Если бы, например, после пятого «Гарри Поттера» возвысился еще Гриндевальд, коварно воскресил и наделил силой Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини — получился бы классический «дьявол из машины». О Пожирателях Смерти, скорее всего, пришлось бы забыть перед этим нацистским ужасом, особенно если бы он расползся на оба мира, волшебный и магловский.
В теории литературы «дьявол» почему-то упоминается куда реже, чем «бог», хотя в книжках и в кино довольно распространен. Я часто встречаю его в литературе. И хотя прием может быть интересным способом воплотить крутые сюжетные тропы (например, заставить героя объединиться с первым врагом против «дьявольской» проблемы и выстроить в этом альянсе какие-то новые отношения), перестараться здесь легко. Все же «дьявол» — это прежде всего лишняя сущность. И вполне возможно, Уильям из Оккама прямо сейчас укоризненно хмурит брови, слушая все, о чем мы говорим.
Многие авторы используют «дьявола из машины» не как усиливающее обстоятельство к основному конфликту и даже не как способ вывернуть его наизнанку, а… просто как способ забыть о первом конфликте или сделать его менее значительным — потому что не знают, что еще предпринять, как выпутаться. Порой так и представляется то прежнее Зло, которое грустно отступает в сторонку, бубня: «Ну да, ну да, пошел я на фиг». Проблема «дьявола» в том, что своим появлением он легко обесценивает все, что мы выстраивали и развивали на протяжении целой книги или серии. И вот этого, кстати, в жизни почти не бывает. Да, у нас то и дело появляются новые проблемы, порой сыплются на голову из ниоткуда. Вот только старые от этого не пятятся покорно, уступая им место. Обычно они радостно бегут навстречу, раскрыв объятия: «Давай вместе! Сейчас он у нас попляшет!» Так оставим же нашего «дьявола» сидеть в машине до поры до времени. И напишем о нем потом отдельную книгу.
Ненадежные рассказчики, или История одних похорон
Однажды кто-то поведал миру чудовищную историю о том, как хоронили Моцарта: «по третьему разряду», то есть очень бедно и едва ли не без гроба, в огромной спешке, так как всем, включая гадину жену, было наплевать; в общей могиле, да еще в ужасную непогоду, отогнавшую от скорбной процессии немногих неравнодушных. И выросла история красивой и драматичной, и расползлась по популярной прозе и кинематографу, и даже просочилась в отдельные вроде как претендующие на историческую точность пособия.
Потом люди, более скептично настроенные, начали исследовать ее и обнаружили много-много нестыковок. Начать с погоды: согласно данным Венской обсерватории, в тот день было прохладно, но более-менее ясно, без катаклизмов. На нестыковку указывал и исторический контекст: небольшая, но неприятная эпидемия, из-за которой хоронили в тот месяц действительно быстро, плюс законы времени, предусматривавшие и захоронение без гроба, и отсутствие провожатых, и общие — более того, многоразовые — могилы. Все это было скорее нормой, чем оскорблением. Странно вышло. В том числе потому, что достоверных концов у драматичной истории не нашли. Ясно только, что в таком свете похороны выставил кто-то из ближнего, сопереживавшего Моцарту круга: то ли эмоции зашкалили и получилось такое болезненное, искаженное восприятие, то ли понадобилось намеренное вранье для сакрализации покойного.
С одной стороны, перед нами, казалось бы, типичный исторический миф, а с другой — не менее типичный, пусть и гротескный, механизм того, как работает в литературе прием ненадежного рассказчика: кто-то, чьими глазами мы видим или в чьей шкуре проживаем тот или иной сюжет, дает нам одну картинку, а потом (или иногда прямо сразу) она оказывается иной.
О двух сценариях — вскрывается ли правда потом или сразу — мы тоже поговорим, но начнем все же с определения. Итак, надежность рассказчика — один из критериев режима повествования. Ненадежный рассказчик — вариант, при котором персонаж-проводник по каким-то причинам не дает нам правдивой картинки происходящего, а искажает ее либо полностью, либо частично. Обычно подразумевается, что герой