— Миссис Эддингс? — спросила я и назвала себя.
— Кажется, задремала, — отозвалась она немного испуганно. — Сижу в гостиной, смотрю телевизор и даже не знаю, что там показывают. Ах да, «Моя блестящая карьера» на Пи-би-эс. Вы ее смотрите?
— Миссис Эддингс, у меня к вам несколько вопросов о вашем сыне, Теде. Я судмедэксперт, занимаюсь его делом и очень хотела бы с вами поговорить. Я живу неподалеку, в нескольких кварталах от вашего дома.
— Мне кто-то говорил о вас. — Слезы добавили остроты ее южному акценту. — Что вы живете рядом.
— Вам удобно поговорить со мной сейчас? — спросила я после небольшой паузы.
— Да, удобно. Спасибо вам. И называйте меня Элизабет Гленн, — сказала она и расплакалась.
Прежде чем отправиться к миссис Эддингс, я позвонила Марино домой. Телевизор у него орал так, что ничего другого слышно просто не было. Марино разговаривал с кем-то по второй линии и уделил мне несколько секунд с явной неохотой.
— Конечно, потолкуй, может, что-то и узнаешь, — сказал он, когда я сообщила, где нахожусь и что собираюсь делать. — У меня тут дел сейчас по горло. В Мосби-Корт пахнет бунтом.
— Только этого нам и не хватало, — сказала я.
— В общем, лечу туда, а то бы, конечно, прогулялся с тобой.
На этом наш разговор был закончен. Я утеплилась, ведь машины у меня теперь не было, и придется идти пешком. Люси в кабинете разговаривала с кем-то по телефону — судя по сосредоточенному выражению ее лица и тихому голосу, это была Джанет. Уходя, я помахала ей из холла и жестом показала, что вернусь через час. На улице было сыро и холодно, а душа моя затрепетала и съежилась, как неприкаянное, бесприютное существо. Мне постоянно приходилось иметь дело с людьми, переживавшими трагедию потери любимых и близких, и это было едва ли не самой жестокой особенностью моей работы.
За долгие годы я испытала на себе самые разные людские реакции: от попыток сделать меня козлом отпущения до коллективных просьб неким образом сделать факт смерти недействительным. Я видела, как люди плачут, мечутся в гневе, не находят себе места от горя или не выражают вообще никаких чувств. А я при этом всегда оставалась доктором, сдержанной и невозмутимой, но отзывчивой и любезной, потому что этому меня и учили.
Мои же собственные чувства оставались при мне и во мне. Я привыкла сдерживаться, и моей слабости никто не видел. Даже когда я вышла замуж, даже когда научилась скрывать свое настроение и плакать в душе. Лишь однажды, покрывшись сыпью, я сказала Тони, что у меня аллергия на определенные растения, моллюсков и сульфит, содержащийся в красном вине. Но мой бывший муж предпочитал оставаться беспечным романтиком и не желал ничего слушать.
Я подошла к Виндзор-Фармс с тыла, со стороны реки. Квартал притих, как будто замер в ожидании. Туман вился вокруг старинных железных фонарей, напоминавших об Англии, и хотя в окнах величественных особняков горел свет, каких-либо признаков жизни ни за окнами, ни на улице я не ощутила. Листья на тротуаре напоминали мокрые бумажки, лужицы от легкого дождика уже начали замерзать. Я с опозданием подумала о том, что вышла без зонта.
Дом по нужному адресу оказался мне знакомым — я знала живущего по соседству судью и не раз бывала на его многочисленных вечеринках. Трехэтажный дом Эддингсов мог служить образцом федерального стиля:[20] парные каминные трубы, арочные мансардные окна, эллиптическая фрамуга над филенчатой парадной дверью. Слева от крыльца замер каменный лев, многолетний верный страж этого величественного строения. Поднявшись по скользким, обледеневшим ступенькам, я позвонила раз, потом другой, прежде чем услышала слабый голос по ту сторону плотной, надежной двери.
— Доктор Скарпетта, — представилась я, и дверь медленно открылась.
— Так и подумала, что это вы. — В проеме появилось взволнованное лицо. — Входите, согрейтесь. Вечер сегодня ужасный.
— Да, холодает. — Я переступила порог.
Миссис Эддингс оказалась привлекательной, ухоженной женщиной с тонкими, выдающими породу, чертами лица и седыми завитыми волосами, убранными назад и открывавшими высокий, гладкий лоб. В черной траурной юбке и кашемировом свитере с высоким воротником она выглядела так, словно весь день стойко принимала посетителей. Но глаза выдавали боль от невосполнимой потери, а неуверенная походка наводила на мысль, что несчастная женщина уже искала утешения в алкоголе.
— Какой роскошный дом, — сказала я, снимая пальто. — Много раз проходила и проезжала мимо, а, кто здесь живет, не знала.
— А вы где живете?
— Неподалеку. К западу от Виндзор-Фармс. Вон там. — Я показала рукой. — Дом у меня новый. Вообще-то я только прошлой осенью сюда переехала.
— Да, да, знаю. — Миссис Эддингс закрыла дверь и повела меня через холл. — У меня там знакомые живут.
Гостиная, куда мы вошли, могла показаться музеем или хранилищем персидских ковров, светильников «тиффани» и тисовой мебели в стиле бидермейера.[21] Я села на черный диванчик, вполне милый, но чересчур жесткий. Интересно, как они ладили, мать и сын? Судя по обстановке обоих жилищ, оба были людьми упрямыми и не слишком общительными.
— Ваш сын несколько раз брал у меня интервью, — сказала я, когда мы обе устроились. Хозяйка выбрала для себя красное кожаное кресло.
— О, неужели? — Миссис Эддингс попыталась улыбнуться, но попытка не удалась.
— Извините. Знаю, как вам трудно, — мягко сказала я. — Тед очень мне нравился. И моим сотрудникам тоже.
— Да, он всем нравился. Мог очаровать любого. Помню его первое большое интервью в Ричмонде. — Сцепив на коленях пальцы, она уставилась невидящим взглядом на огонь, пылающий в камине. — С губернатором Медоузом. Вы, наверно, помните. Медоуза никто не мог разговорить, а вот Тед сумел. Тогда все обвиняли губернатора в употреблении наркотиков и связях с распутными женщинами.
— Да, помню, — сказала я, подумав, что то же самое говорили едва ли не о каждом губернаторе.
Некоторое время она сидела молча, лицо ее было искажено от горя, а глаза, казалось, смотрят в никуда. Потом, подняв дрожащую руку, поправила волосы.
— Как это случилось? Как он мог утонуть?
— Миссис Эддингс, я не думаю, что ваш сын утонул.
Она вздрогнула и посмотрела на меня широко открытыми глазами.
— Тогда что произошло?
— Пока сказать не могу. Нужно провести несколько экспертиз.
— Но что же могло случиться? — Миссис Эддингс промокнула глаза бумажной салфеткой. — Полицейский, приходивший днем, сказал, что это произошло под водой. Тед ведь нырял с этим своим приспособлением.
— Всякое могло случиться, — ответила я. — Например, мог выйти из строя аппарат, которым пользовался Тед. Он мог вдохнуть какие-то пары. Сейчас я просто не могу сказать точнее.
— Я столько раз просила его отказаться от этой штуки. Столько раз умоляла не брать ее, не нырять с ней!
— То есть он пользовался ею и раньше?
— Ему так нравилось разыскивать эти старинные вещи. Где он только не нырял! И всегда брал с собой металлоискатели. В прошлом году, по-моему, нашел в реке несколько ядер времен Гражданской войны. Странно, что вы об этом не знали. Он писал о своих приключениях в газете.
— Обычно дайверы берут с собой еще кого-то. Напарника. Приятеля. Вы не знаете, кто обычно составлял Теду компанию?
— Может, он кого-то и брал. От случая к случаю. Не знаю. О своих друзьях он мне почти ничего не рассказывал.
— Тед не говорил, что собирается вести поиски в реке Элизабет?
— Ничего такого я не слышала. По крайней мере, мне он точно не говорил. Вообще-то я думала, что сегодня он придет сюда.
Миссис Эддингс замолчала, еще крепче сжав салфетку дрожащими пальцами.
— Для нас очень важно установить, что ваш сын мог делать на закрытой верфи в Чесапике, — снова заговорила я. — Тед погружался в запретной зоне, где стоят списанные военные корабли, и никто, похоже, не знает, почему он отправился именно туда. Но о поиске артефактов времен Гражданской войны говорить не приходится.
— Чего только Тед не собирал, — произнесла она блеклым, отстраненным голосом, по-прежнему глядя только на огонь. — Начинал с бабочек. Ему тогда лет десять было. Потом раздал все и принялся за камни. Помню, пытался мыть золото в разных странных местах. Ходил везде со щипчиками, выковыривал блестки из придорожных булыжников. Позже увлекся монетами, но и те по большей части потратил — автоматам ведь все равно, какой четвертак бросают, серебряный или нет. Бейсбольные карточки, марки, девушки. Надолго его не хватало. Помню, как-то сказал, что журналистика ему потому нравится, что там всегда находишь что-то новое.
Я слушала, а миссис Эддингс, горестно вздохнув, продолжала:
— Да что там, он и свою мать поменял бы на другую, если бы это было возможно. — Из уголка глаза выскользнула и сползла по щеке слезинка. — Знаю, я так ему надоела.
— Настолько, что он готов был отказаться от вашей финансовой помощи? — осторожно осведомилась я.
Миссис Эддингс вскинула голову.
— Полагаю, вас это не касается.
— Да, не касается, и мне очень жаль, что приходится говорить об этом. Но я — врач, а ваш сын теперь мой пациент, и мой долг определить, что именно с ним случилось.
Она то ли всхлипнула, то ли вздохнула и вцепилась пальцами в пуговицу. Я терпеливо ждала.
— Я посылала ему деньги каждый месяц. Вы знаете, какие у нас налоги на наследство, а Тед давно привык жить не по средствам. Думаю, в этом виноваты мы с его отцом. — Она снова замолчала, пытаясь совладать со слезами. — Наши сыновья не знали трудностей. Жизнь была для них слишком легкой. Наверное, она была такой же и для меня, пока не умер Артур.
— Чем занимался ваш муж?
— Табаком. Мы встретились с ним во время войны, когда едва ли не все сигареты в мире производились здесь, и в этот бизнес был вовлечен едва ли не каждый.
Она немного расслабилась, предавшись воспоминаниям, и я не стала ее прерывать.