ета, страстно хотят иметь детей. И вот малютки появляются на свет, женщина довольна и счастлива. Но жизнь берет свое. Женщина снова начинает внимательно относиться к мужу и интересоваться местными проблемами и сплетнями, не забывая, разумеется, своих детей. Все в меру. Это когда материнский инстинкт, в чисто физическом смысле, вполне удовлетворен.
Теперь о миссис Аргайл Природа наделила ее сильным материнским инстинктом, лишив при этом способности выносить собственное дитя. Поэтому ее одержимость не ослабевала. Ей хотелось иметь детей, много детей, и все казалось мало Ее мысли день и ночь были заняты детьми. Муж стал совсем не в счет. Вообще-то приятно, что он есть, но ей было не до него. Главное — дети. Кормить их, одевать, играть с ними, вся жизнь сосредоточилась на них. Слишком много для них делалось. В чем они действительно нуждались, так это в более халатном отношении со стороны взрослых, да-да, в разумных пределах это совсем неплохо. Их не просто выгоняли в сад погулять, как это делают все родители. Нет, им устроили особую площадку с разными приспособлениями для лазания, мостик через ручей, маленький дом для игр среди деревьев, привозной песок, особый пляж на реке. Питание у них тоже было особое. Овощи, например, им до пяти лет протирали через сито, молоко стерилизовали, воду фильтровали; подсчитывали количество калорий и витаминов. Говорю вам как специалист, наблюдавший за этими детьми не один год. Сама миссис Аргайл у меня не лечилась. У нее был свой врач на Харли-стрит[244]. Но она редко к нему наведывалась. Она была крепкой, здоровой женщиной.
Меня всегда вызывали к детям, хотя миссис Аргайл, видимо, считала, что я непозволительно небрежен и даже жесток. Я советовал, например, разрешить детям есть ягоды прямо с куста. Говорил, что ничего страшного, если они промочат ноги или получат насморк. И если у ребенка небольшая температура, то волноваться не стоит. Никакой паники, пока не подскочит выше тридцати семи. Этих детей баловали, кормили с ложечки, суетились вокруг них, слепо обожали, что совсем не всегда шло им на пользу.
— Думаете, Жако испортило такое вот воспитание?
— Вообще-то я имею в виду не одного Жако. У него, по-моему, с детства были дурные наклонности. Теперь про таких говорят «ребенок с неустойчивой психикой». Так ли скажи, иначе — суть не меняется. Аргайлы делали для него все, что от них зависело, все, что только можно было сделать. За свою жизнь я на таких юнцов довольно нагляделся. Когда парень сбивается с пути, родители что обычно говорят? «Надо было в детстве строже его держать» или: «Мы были слишком суровы. Ах, если бы мы мягче с ним обходились!» А по мне, что так, что эдак — никакой разницы. Одни сбиваются с пути оттого, что у них тяжелое детство и они лишены любви. А другие — от избалованности, чуть что не по их — сразу сворачивают на скользкую дорожку. Жако я причисляю к последним.
— Значит, вас не удивило, что его обвинили в убийстве?
— Честно признаться, удивило. Не потому, что не мог представить его в роли убийцы. Жако был способен на все. Меня удивило то, как он убил. Да, я знал, что у него бешеный нрав. В детстве он часто набрасывался в кулаками на других детей, мог швырнуть в них камнем, палкой, чем попало. Но он всегда выбирал тех, кто слабее его, и расправлялся с ними скорее даже не в припадке слепого гнева, а сознательно, желая причинить боль или чего-то добиться. Такого убийства я от него не ожидал. По-моему, для него характерно было бы иное. Скажем, они с сообщником совершили разбой, и за ними гонится полиция. «Ну, давай, друг, врежь ему! Давай, стреляй!» — кричат обычно такие как Жако. Они жаждут убивать, они подстрекают других, но у них не хватает духу собственными руками совершить убийство. Вот что я тогда подумал. И как теперь выясняется, был прав.
Колгари смотрел себе под ноги, на старый ковер, настолько потертый, что узора почти не было видно.
— Не представлял себе, — сказал он, — с чем я столкнусь. Не понимал, чем все это обернется для других. Не знал, что придется…
Доктор сочувственно кивнул.
— Понимаю. У вас такое чувство, будто вы должны выяснить наконец, что к чему, и все расставить по местам.
— Да, я и к вам-то пришел, если честно, надеясь, что вы, как человек хорошо знающий эту семью, поможете мне разобраться. Ведь, на первый взгляд, вроде бы ни у кого из Аргайлов не было причин убивать миссис Аргайл.
— На первый взгляд, да, — сказал доктор. — Но если копнуть глубже… О, тут, по-моему, обнаруживается множество причин.
— Каких?
— Вы действительно считаете, что это ваш долг?
— Да, именно. И ничего не могу с собой поделать.
— Может быть, на вашем месте я бы тоже так решил… Не знаю… Тогда слушайте, что я вам скажу: фактически никто из Аргайлов не мог собой распоряжаться. До тех пор, пока была жива их мать. Она сохраняла власть надо всеми ними.
— Каким образом?
— Она оставила им финансовое обеспечение. Притом весьма щедрое В виде значительного дохода, который делился между ними в соотношениях, предусмотренных попечителями. Так вот: хотя сама миссис Аргайл не входила в число попечителей, ее воля имела силу…
— Примечательно, что все они так или иначе пытались ей сопротивляться, — продолжил доктор после довольно длительной паузы. — Не принимать тех стереотипов, которые она им навязывала. А она действительно их навязывала, причем из лучших побуждений. Она хотела, чтобы у них был уютный дом, хотела дать им хорошее образование и помочь утвердиться в тех профессиях, которые сама же для них выбрала. Она старалась обращаться с ними так, будто они их с Лео Аргайлом родные дети. Но они были чужие — с чужой наследственностью и с врожденными, не всегда понятными ей склонностями. Микки занимается теперь продажей автомобилей. Эстер, можно сказать, сбежала из дома, чтобы играть на сцене, к тому же еще влюбилась в какого-то весьма сомнительного типа… А актриса из нее вышла никудышная. Пришлось вернуться домой. Пришлось, хочешь не хочешь, признать, что мать была права. Мэри во время войны выскочила замуж против воли матери. Он неглупый и очень симпатичный молодой человек, но в делах оказался полным профаном. Потом заболел полиомиелитом. Когда стал выздоравливать, его привезли в «Солнечный мыс». Миссис Аргайл настаивала на том, чтобы они жили там постоянно. Филип с видимой охотой согласился на это, но Мэри решительно восстала. Она хотела, чтобы у нее был свой дом и чтобы ее муж был при ней. Но она точно не получила бы этот дом, если бы мать не умерла.
Микки всегда держался вызывающе. Родная мать бросила его, и он очень от этого страдал. Страдал и в детстве, и даже теперь. По-моему, в глубине души он ненавидел свою приемную мать.
Теперь об этой массажистке шведке. Она не любила миссис Аргайл. Но к детям и к Лео она привязана. Хозяйка осыпала ее благодеяниями, и она, вероятно, старалась платить ей за это благодарностью, но это ей не слишком удавалось. И все же не думаю, что ее неприязнь была так велика, что она смогла бы хватить свою благодетельницу кочергой по голове. В конце концов, она, при желании, могла бы в любой момент уйти от миссис Аргайл. Что до Лео Аргайла…
— Да. Так что же?
— Он собирается жениться, — сказал доктор Макмастер, — и дай Бог ему счастья. Она очень славная, эта молодая женщина. Добрая, отзывчивая, с ней приятно поговорить. Она его любит, и, кажется, уже давно. Какие чувства испытывала она к миссис Аргайл? Вероятно, вы догадываетесь, так же, как и я. Естественно, смерть миссис Аргайл все упростила. Лео Аргайл не из тех, кто позволит себе завести интрижку с секретаршей в доме, который он делит со своей женой. И оставить миссис Аргайл, я думаю, он тоже никогда бы не решился.
— Я видел их обоих, говорил с ними, — задумчиво сказал Колгари, — не могу допустить мысли, что кто-то из них двоих…
— Понимаю. Как можно допустить подобное. Однако… вы же знаете, что убийство совершил кто-то из домочадцев.
— Вы в это верите?
— А что остается? В полиции убеждены, что посторонние туг ни при чем. Думаю, полицейские правы.
— Но кто из них?
Макмастер пожал плечами.
— Остается только гадать.
— Вам самому ничего такого на ум не приходит? Вы ведь всех их знаете.
— Даже если бы и приходило, я бы все равно вам не сказал. Как я могу? Пока не выявится нечто такое, что я, вероятно, прозевал, не хотелось бы никого подозревать. Однако ни одного из них я не мог бы вывести за скобки. Да, — задумчиво проговорил он, — по-моему, нам никогда не узнать всей правды. Полиция, как и полагается, произведет дознание. Уж они теперь все силы приложат. Но добыть показания через столько времени и не имея на руках почти ничего… — Он покачал головой. — Нет, думаю, правды мы никогда не узнаем. Подобных дел полным-полно, сколько об этом пишут! В двадцати — тридцати процентах случаев преступление налицо, а доказательств никаких, особенно в давних делах, когда прошло уже лет пять — десять.
— Думаете, и нас такое ждет?
— Ну да, конечно… — Он снова бросил острый взгляд на Артура. — Ужасно, правда?
— Конечно, ужасно. Для невиновных. Вот и она так сказала.
— Она? Кто?
— Эта девушка, Эстер. Сказала, что я ничего не понял, что теперь все дело в тех, кто невиновен. Вот и вы о том же. О том, что мы никогда не узнаем…
— …кто из них невиновен? — докончил за него доктор. — Да, если бы мы могли узнать правду… Не надо никаких арестов, судебных разбирательств и приговоров. Важно просто узнать правду. Ибо в противном случае… — Доктор умолк.
— Что?
— Сами понимаете что, — сказал доктор Макмастер. — Зачем говорить, вы ведь сами уже все сказали. Мне вспоминается дело Брейво. По-моему, уже лет сто прошло, а о нем все еще пишут, гадают, кто убийца — то ли жена, то ли миссис Кокс, то ли доктор Голи. Но ведь возможно, вопреки коронерскому вердикту, Чарлз Брейво сам принял яд. Однако все версии вполне правдоподобны, только теперь никто и никогда не узнает, какая из них верна. И вот семья отворачивается от Флоренс Брейво, она спивается и умирает в одиночестве. Миссис Кокс с тремя детьми на руках изгнана из общества, она так и состарится с клеймом убийцы. Доктор Голи погиб и как врач, и как личность… Виновник избежал наказания, а невиновные пострадали ни за что.