Не пойдя к Галичу, король пошел на Звенигород. Тут уж Мстислав Мстиславич решил сам его встретить. И встретил — показал королю, что такое Мстислав Удалой! Едва Андрей жив ушел с поля, с остатками войска бежал к себе в Угорщину. Не преследовал его, князь галицкий вернулся в Галич.
Но жить спокойно ему уже не дали. Видно, отчаявшись скинуть Мстислава Мстиславича чужими руками, бояре принялись за него сами. Тот же Судислав, тот же Глеб Зеремеевич стали с ним говорить от имени всей галицкой земли! И что с королем-де надо помириться, и что помолвку королевича с Марьей надо возобновить, да что там возобновить — женить их, и все. И самое лучшее будет, если королевич сядет в Галиче. Подумай, князь Мстислав! Земля галицкая тебя не хочет. Даниила не хочет. Отдашь Галич Даниилу — навек его потеряешь, он обратно не отдаст. Отдашь королевичу — в любое время возьмешь обратно.
Стыд вспомнить — но Мстислав Мстиславич тогда согласился с их доводами! Ни с зятем не посоветовался, ни с кем. Оставил за собой одно Понизье — и уехал в конце концов в Торческ.
Бояр послушать — так вроде все правильно. А как сам подумаешь — волосы на голове топорщатся от стыда. Воевал, воевал — и довоевался: обделил зятя Даниила, нанес ему обиду. Неоднократно битых угров сам допустил до Галича — и дочку свою, любимицу, им в придачу отдал. У-у.
Стукнула дверь. Мстислав Мстиславич открыл глаза, посмотрел. Это вошел Никита. Ну вот, слава Богу.
Никита-мечник тоже был уже не тот, что прежде. Не постарел, а изменился сильно. Шрам, что остался у него от татарского удара, испортил ему лицо. Что-то повредилось с левым веком у Никиты, оно до конца не открывалось, только наполовину. И из-за полузакрытого глаза лицо Никиты казалось всегда перекошенным.
— Подойди-ка, — позвал его князь.
Никита подошел, поклонился.
— Помоги приподняться. Подушку мне повыше подложи, — попросил Мстислав Мстиславич.
Никита ловко приподнял его, подбил под спину подушек. Стало по легче говорить.
— Никита. Там боярин Глеб зачем приехал?
— Тебя проведать, княже. И еще дела у него здесь, — сказал Никита. — Он ведь с обозом. В Галич товар повезет — кожи, рогожи, Бог его знает, я не спрашивал — что.
— Ладно. Ты вот что, Никитушка. Хочу я тебя к князю Даниилу послать. Поедешь?
— Приказывай, княже.
— Хорошо. Скажи ему, Даниилу, что я Галич ему верну.
При этих словах Мстиславу Мстиславичу показалось, что лицо мечника выразило сочувствие и жалость к нему. Не верит, подумал князь. Не верит, что встану.
— Я поднимусь! — упрямо сказал он. — Не хорони меня раньше времени. И Даниилу передай, что скоро поднимусь. Угров из Галича вместе выведем. И город ему отдам — скажи. И вот что. Попроси — если может, то пусть сам сюда приедет. Здесь обо всем договоримся. Передашь?
— Все, как ты сказал, передам, княже.
— Ладно. Но помни — это все тайно. Ты, чтобы у Глеба подозрения не было, поезжай отсюда с ним, с обозом его. Будто бы в Галич едешь, с поручением к королевичу. А станет боярин спрашивать, что за поручение да почему я через него не передал, то ты отговорись как-нибудь. Скажи, что, мол, сам не знаешь почему. Дурит, мол, князь, прихоти свои тешит. А ты, мол, человек подневольный.
— Все исполню, княже.
— А там где-нибудь отстанешь от них — и скачи ко Владимиру.
— Так и сделаю.
— Ну — прощай. Надеюсь на тебя.
— Прощай, князь Мстислав Мстиславич.
Никита, пытаясь подавить в себе порыв жалости к князю и не пустить при нем слезу, быстро вышел.
Он видел, что Мстислав Мстиславич умирает. Уж что-что, а смерть Никита ни с чем не мог спутать — навидался ее за свою жизнь достаточно. Тот человек, который лежал в постели и еле слышным хриплым голоском говорил о том, что собирается отбить Галич у короля, — тот человек уже не был князем Мстиславом Удалым. То был старик, отживший свое, и как бы он ни храбрился, прежний огонь не разгорался в его взгляде, уже давно потухшем. Может быть, он начал умирать еще там, в приднепровских степях?
Как бы то ни было, приказ следовало исполнять. Кто знает — может, и встанет князь ненадолго, может, и Галич отвоюет. Удалому и не такие чудеса приходилось совершать.
Никита быстро собрался, чтобы быть готовым выехать, как только обоз боярина Глеба тронется из Торческа. Чего там было собирать? Время летнее, одежда вся на нем подходящая, нагрудник, наплечники да шлем в мешок положить, меч к поясу приладить. Конь оседланный. Второго оседлать да взять с собой на всякий случай — вот и все сборы.
Переговорил с Глебом Зеремеевичем. Боярин хоть и был очень занят, а мечнику Мстислава Мстиславича время уделил. Сказал, что рад будет в дороге до Галича иметь такого попутчика. Так и уговорились.
Отъезд назначен был на завтрашнее утро. Дел у Никиты больше никаких не было, он побежал — да и лег пораньше спать, чтобы завтра чуть свет быть на ногах.
Дорога особенно хороша, если едешь по ней летом, в сухую погоду, с попутчиками, и к тому же не летишь сломя голову, а движешься не спеша, покачиваясь в седле, и поглядываешь по сторонам, не выискивая с напряжением опасность, а с удовольствием любуясь красивыми видами.
Хорошо было и то, что к Никите не лезли с разговорами и расспросами о здоровье князя. Челядь у Глеба Зеремеевича была немногословная, большей частью на вид — хмурая и деловитая. Крепко держал боярин своих людей! Если замечал какую провинность, то не ругался, не грозился, а просто подъезжал — и перетягивал виноватого плетью. Это очень хорошо помогало: в пути никаких задержек, поломок и отставаний не случалось.
Нынче вечером Никита хотел потихоньку отстать от обоза. Никто на него не пялится, привыкли уже. Он два раза пробовал отставать, потом догонял обоз — видел, что оба раза его не хватились. Ну и в третий не хватятся. А если даже боярину захочется, чтобы его люди Никиту догнали и вернули — пусть догоняют. Ничего у них не выйдет. У охраны обозной кони — добрые, но на ходу тяжеловаты. А у Никиты жеребец — как птица. И второй жеребчик не отстанет. Правда, у самого Глеба Зеремеевича хороший конь, но вряд ли боярин поедет вдогонку. Махнет рукой, пожмет плечами — и забудет про мечника своего бывшего князя.
Да, бывшего. Все прошло. Прошло время Мстислава Мстиславича Удалого. Значит, и его, Никиты, время тоже кончается?
Он старался не думать, куда подастся, когда князя не станет. Да что было думать? В Новгород поедет, конечно. Поселится в своем доме, если, конечно, он цел. В то, что вернутся жена и сын, Никита давно уже не верил.
А если дом сгорел или, скажем, люди князя Ярослава Всеволодовича не захотят, чтобы Никита жил в родном городе? Тогда он уедет в Торопец, к Давиду Мстиславичу, или в Псков, к Владимиру. Оба брата Удалого примут Никиту с удовольствием. Найдется для него, опытного воина, служба.
И новая жизнь начнется. Какая по счету — третья? четвертая? Первая была — в доме отца. Вторая — самая короткая — после смерти Олексы. Третья, самая длинная и дорогая сердцу, — возле Мстислава Мстиславича. Думалось ли, что она когда-нибудь закончится?
Все равно придется продолжать жить. Память об Удалом останется в сердце, любовь к нему — в душе, опыт, приобретенный под его началом, — в голове и руках. С этим всем жить вполне можно. Да и сорок лет — не такой уж возраст. Кто знает — может, у Никиты и появится новая семья? Ребеночек? Не то чтобы этого очень хотелось, но иногда помечтать было приятно.
Поручение, что дал ему Мстислав Мстиславич, — наверное, последнее. Как ни обманывал себя, а на еще одну войну его уже не хватит. Что война! Успеть бы, вернувшись от Даниила, застать князя живого. Поговорить с ним напоследок, попрощаться. Зря Никита, прощаясь вчера, назвал его Мстиславом Мстиславичем — по полному имени. Сказал бы: прощай, княже, как обычно. Только так ведь к нему всегда и обращался. Может, зря так назвал, может, это примета плохая?
Никита расстроился.
Но тут пришлось слегка отвлечься от дурных мыслей: обоз почему-то остановился. Едущему позади Никите не было видно, чем вызвана остановка. Он тронул коня и поскакал в голову обоза — спросить у Глеба Зеремеевича, что случилось.
Там вся челядь столпилась вокруг кого-то. Какой-то человек лежал на- земле, а его все окружили. Подъехав ближе, Никита увидел, что это лежит сам Глеб Зеремеевич. Что такое с ним?
Никита спешился. Протиснулся между широкими спинами челядинцев.
— Что с тобой, боярин? Болит что-нибудь?
Боярин поглядел на Никиту усталым взглядом:
— A-а, Никита. Вот — в груди схватило меня и не отпускает.
— Помять надо, — предложил Никита. — Так делают. Помнут маленько — и пройдет. Твои люди не умеют, что ли?
— Ничего они не умеют, — слабо махнул рукой Глеб Зеремеевич.
— Ну — давай я попробую.
— Попробуй, попробуй, — сказал боярин. И улыбнулся.
Никита подошел к нему поближе, нагнулся, собрался стать на колени.
Последнее, что запомнилось ему, — это трезвый и злой взгляд Глеба Зеремеевича, направленный прямо ему в глаза. И — сухой хруст, от которого все сразу закрылось тьмою.
Он еще очнулся, когда его тормошили. Слышал голоса, слабо чувствовал чьи-то руки, шарящие по его телу.
— Ну что там? Что там? — спрашивал кто-то сверху. А может быть — снизу. Непонятно, откуда голос шел. — Грамотку ищите. Должна на нем грамотка быть.
«A-а, они ищут что-то, — догадался Никита. — А грамотки же нет, я знаю. Они не знают, ищут. Нет грамотки. Они, видно, испугались. Вот и ищут. А чего испугались? A-а, это я знаю. Это умер кто-то. А кто умер? А-а, — вдруг понял Никита, — это же я умер». И он умер.
Через неделю Мстиславу Мстиславичу стало совсем плохо. Он почти не приходил в сознание. И конечно, не помнил уже о своем мечнике, которого послал с поручением.
Во время одного из редких просветлений он сумел сказать, что хочет, по обычаю, принять на себя иноческий чин и схиму. Его вымыли, переодели и постригли. Но, снова впав в беспамятство, он так и не узнал, каким новым именем нарекли его в монашестве.