<…> его сочинения <…> заслужили себе отменную похвалу и почтение» (Кантемир 1867–1868, I, 388).
В двух своих «песнях», или одах, Кантемир дал образцы лирической формы, сочетавшей горацианскую поэтику с библейскими и христианскими темами. «Основание» оды «Противу безбожных», по словам авторских примечаний, было «взято из 34 Горациевой в книге I», однако «доказывается в ней бытие божества чрез его твари» (Кантемир 1956, 203). Сходный жанровый эксперимент осуществлялся в оде «О надежде на бога»:
Видишь, Никито, как крылато племя
Ни землю пашет, ни жнет, ниже сеет;
От руки высшей, однак, в свое время
Пищу, довольну жизнь продлить, имеет.
Лилию в поле видишь многоцветну —
Ни прядет, ни тчет; царь мудрый Сиона,
Однако, в славе своей столь приметну
Не имел одежду. Ты голос закона,
В сердцах природа что от век вложила
И бог во плоти подтвердил, внушая,
Что честно, благо, – пусть того лишь сила
Тобой владеет, злости убегая.
О прочем помысл отцу всемогущу
Оставь, который с облак устремляет
Перуны грозны и бурю, дышущу
Гибель, в приятно ведро обращает.
Что завтра будет – искать не крушися;
Всяк настоящий день дар быть считая,
Себе полезен и иным потщися
Учинить, вышне наследство жадая.
Властелин мира нужду твою знает,
Не лишит пищи, не лишит одежды;
Кто того волю смирен исполняет,
Не отщетится своей в нем надежды.
В примечании Кантемир пояснял:
Основание сей песни взято из Евангелия и из Горация. Чудно, сколь меж собою Спаситель и римский стихотворец согласуются в совете о отложении лишних попечений и сколь от того разгласные заключения производят. Смотри в святом Евангелии от Матфея, гл. 6, ст. 28 и от Луки, гл. 12, ст. 27, да Горациеву оду 9 книги I (Там же, 204).
Расхождение между Евангелием и «римским стихотворцем» связано с нравственными уроками Горация: его ода советует читателю предаться светским и любовным утехам. В пояснениях к ней П. Санадон, еще один известный французский комментатор, писал о Горации: «Franc Epicurien, il tire, pour ainsi dire, parti de tout en faveur de la volupté» ([Истинный эпикуреец, он все, так сказать, оборачивает к сластолюбию] – Horace 1756, 106). Однако напоминание об отброшенных в русском переложении гедонистических темах Горация не отражало общих взглядов Кантемира на римского поэта, ценимого более всего за нравоучительные сочинения. Лирический гедонизм классика служил скорее контрастным фоном для поэтического назидания, разворачивавшегося в сложной стилистической партитуре оды: наряду с вариациями Евангелия и Горация (в строфах 1–2 и 4–6) ее изощренный лирический синтаксис, выстроенный по латинским поэтическим образцам, вмещает элементы латинизированного языка петровской политической прозы.
Вслед за автором «Посланий» Кантемир обращает к придворной публике уроки политической морали. В его собственной «Сатире II» и в переведенном им послании Горация I, 2 важнейшим уроком оказывается осуждение «сластолюбия» и апология деятельной жизни. Гораций, как мы помним, обращается к Лоллию, который был «человек в правительстве не меньше чем в любомудрии искусный», и разъясняет ему нравоучительный смысл поэм Гомера: «молодые придворные Алциноя», чье «житье <…> состояло в праздности и в сластолюбии», противостоят деятельному Улиссу, в котором представлен «[д]обродетели <…> и мудрости силы / Полезный <…> образец» (Кантемир 1867–1868, I, 409–411). В оде «О надежде на бога» осуществляется тот же механизм нравоучительного чтения, маркированный значимой фигурой адресата.
Ода обращена к старинному другу поэта кн. Н. Ю. Трубецкому, которому вообще была отведена важная роль в поэтическом корпусе Кантемира. Ему посвящена «Сатира VII. О воспитании», а также весь итоговый рукописный сборник 1743 г.:
Книжку забавную тебе дам, другу,
Никито, ты мои стишки с досугу
Охотно прежь сего чел <…>
К этому времени Трубецкой вошел в число первейших вельмож империи: он занимал высокий пост генерал-прокурора Сената и пользовался исключительным влиянием при дворе. Среди стихотворений Кантемира находится особое «Письмо… к князю… Трубецкому», посвященное его пожалованию «тайным действительным советником и генерал-прокурором» в 1740 г.:
Слышу, что нужны труды твои судит
Матерь народов, коих она любит,
Сколько ее – бог, и бдеть тебя нудит,
Чтоб чин и правда цвела в пользу люду,
И в суде страсти вески не качали,
Чтоб был обидчик слаб себе в остуду,
И слезы бедных на землю не пали.
Нудит приятно кто в путь правой славы
Ввлекает славы любителя иста.
Сколько отрады сулят твои нравы
Честны и тихи! сколько твоя чиста
Совесть сулит тем, коих утесняя
Нападок, нужда и ябед наветы,
С зарею вставши, печально зевая,
Слепой девицы ждут косны ответы!
Льстя могущественному другу, чье покровительство могло стать существенным подспорьем для карьерного роста, Кантемир стилизовал его облик в соответствии с постулатами служебной этики. Согласно авторским пояснениям, в этих стихах «описана должность генерал-прокурора», а в виде «слепой девицы» изображается «суд», поскольку «судьи не должны взирать на лица тех, коих судят, но правду чинить равномерно сильному – как слабому, убогому – как богатому» (Там же, 218). Эта формула восходит к переведенному по личному приказу Петра I трактату С. Пуфендорфа «О должности человека и гражданина», который Кантемир в примечании к сатирам имел случай рекомендовать своим читателям:
Которые судиами поставлени, свободное к себе пришествие всем да позволяют, народ от утеснения силнеиших да защищают. Суд да творят равно нищему и смиренному, яко силному и любимому (Пуфендорф 1726, 533; см.: Кантемир 1956, 508).
Описывая фигуру адресата – генерал-прокурора языком официальной политической моралистики, Кантемир, по сути, очерчивал собирательный и дидактически-идеализированный портрет своей чиновной аудитории и задавал интерпретационные горизонты для других текстов собственного корпуса. В этой перспективе нужно рассматривать и оду «О надежде на бога».
Насыщая библейскими заимствованиями горацианскую лирическую форму, Кантемир, как известно, следовал опытам Феофана Прокоповича, своего наставника и покровителя, и стоявшей за ними барочной традиции «христианизации античности» (см.: Морозова 1980, 181–184; Николаев 2001, 306, 313). С. И. Николаев говорит в этой связи о подчинении стиля и тем Горация «религиозно-христианским идеям», однако на деле этот прием достигал едва ли не противоположного эффекта: христианская мораль усваивалась секулярному политическому языку. Дасье находит в лирике Горация нравственный кодекс политического миролюбия и добросовестной службы:
Elle enseigne aux particuliers à être contents de leur condition, à ne pas troubler la tranquillité de leur vie, par une ambition déreglée, à obéir aux Loix, à être soumis à leurs superieurs, & à fuir l’avarice; à être modérez en tout, & à n’appeller & ne croire heureux que ceux qui savent user sagement des présens des Dieux. <…> Elle enseigne au Magistrat à surmonter ses passions, & à rendre la justice avec fermeté & avec constance.
[Она учит частных лиц удовлетворяться своим положением, не тревожить собственного спокойствия неумеренными притязаниями, покоряться законам и начальникам, избегать алчности, соблюдать во всем умеренность и считать счастливыми лишь тех, кто умеет с мудростью распоряжаться дарами богов <…> Она учит начальствующего преодолевать свои страсти и отправлять правосудие с твердостью и постоянством.] (Horace 1727a, LXX–LXXI)
Обращенные к Трубецкому наставления оды «О надежде на бога» точно соответствует этой политической этике. Л. В. Пумпянский описывает воспринятый Кантемиром «лирический идеал Горациевых од» и очерчивает его историю: «римский императорский идеал просвещенного мудреца», порожденный «греческой моральной философией» и «монархической политикой», в новоевропейской традиции «осложнился христианством», так что их приходилось «искусственно отождествлять, стирая различия». Этот двойственный идеал был воспринят Кантемиром в качестве «идеологии просвещенного, истинно благонамеренного вельможи», позволявшей «сочетать в своей жизни горацианскую парадигму с евангельским учением» (Пумпянский 2000, 44).
Действительно, благочестивая «надежда на бога», главный урок Кантемировой оды, неизменно фигурировала в дворянских руководствах среди основных императивов сословной морали. По словам «Совершенного воспитания детей», образцовый дворянин,
[п]овинуясь воли Всемогущаго, которой возводит и низводит по своему произволению, никогда и ни в чем Повелениям Провидения его не спорит, но все приходящее от руки Творца своего с благодарением принимает <…> (СВ 1747, 231).
Этот же мотив находим в другой горацианской оде Кантемира, озаглавленной «Противу безбожных» и составляющей тематико-композиционную пару к оде Трубецкому:
Признайте бога, иже управляет
Тварь всю, своими созданну руками. <…>
Низит высоких, низких возвышает;
Тут даст, что тамо восхотел отъяти.
Горам коснувся – дыметь понуждает:
Манием мир весь силен потрясати.
В этих строках варьируется псалтырный стих: «Бог судия есть: сего смиряет, и сего возносит» (Пс. 74:8; см.: Dykman 2001, 71). Феофан Прокопович в «Слове в день… святаго… Александра Невского» (1718; Прокопович 1961, 98) при помощи этого стиха обосновывал божественное происхождение земной чести. Позднее он развивал ту же идею в одном из главных своих политико-богословских трудов – трактате «Христовы о блаженствах пропов