Политические толкования Псалтыри были вполне привычны для лютеранской традиции. Об избранном тремя поэтами 143‐м (144‐м) псалме сам Лютер писал, что это «ein Danckpsalm fur die Koenige und Oberkeit zu sprechen, Denn David dancket Gott hiemit als ein Koenig, der kriegen und regiren muste» ([благодарственный псалом для произнесения владычествующим и начальствующим, ибо Давид благодарит в нем Господа как царь, коему приходилось воевать и править] – Luther 1912, 66). Процитируем переложение Сумарокова:
Защитник слабыя сей груди,
Невидимой своей рукой!
Тобой почтут мои мя люди
Подверженны под скипетр мой. <…>
Дающу области, державу
И царский на главу венец,
Царем спасение и славу.
Премудрый всех судеб Творец!
Ты грознаго меча спасаешь,
Даешь победы, низлагаешь.
За молитвенной патетикой вставало политическое учение о божественном происхождении монархической власти. Именно так первые стихи 143‐го псалма толковались и у Лютера, и у Боссюэ: «Dieu inspire l’obéissance aux peuples. <…> Dieu qui tient en bride les flots de la mer, est le seul qui peut aussi tenir sous le joug l’humeur indocile des peuples» ([Господь внушает повиновение народам <…> Один Господь, обуздавший морские валы, может совладать с непокорным нравом народов] – Bossuet 1967, 272). Сумароков, отступая от прямого смысла псалма, тоже толковал «воды» как метафору политического возмущения:
И дай покой в мои пределы <…>
Разрушь бунтующи народы,
И станут брань творящи воды.
В эпоху мятежей и переворотов вопрос о власти и покорности занимал не последнее место в русском политическом богословии. В ходе коронации Елизаветы читались слова апостола Павла: «Всяка душа властем предержащим да повинуется, несть бо власть, аще не от Бога, сущияже власти от Бога учинены суть; тем же противляяйся власти, Божию повелению противляется» (Рим 13:1–2; Обстоятельное описание 1744, 55). Перепечатанный в «Обстоятельном описании…» манифест от 1 января 1742 г. провозглашал:
<…> учит нас несумнительное слово Божие: яко владеет Вышний царством человеческим, и емуже аще хощет, дает е; и от него единаго токмо вышняго Царя славы земнии монархии предержащую, и крайне верьховную власть свою имеют (Там же, 2).
Как видно, темы 143‐го псалма непосредственно соотносились с панегирической топикой елизаветинского восшествия. В псалме прославляются победы Давида, предшествовавшие его воцарению; Елизавета также восторжествовала над внутренними врагами, «немцами», и внешними – шведами. Во время коронации Амвросий Юшкевич восклицал:
Прежде врагов победила еси, веру православную и любимое отечество из рук чюжих освободила, нежели на сей Всероссийской престол вступить изволила (Там же, 65).
Сравним в ломоносовской «оде парафрастической»:
Благословен Господь мой Бог,
Мою десницу укрепивый
И персты в брани научивый
Сотреть врагов взнесенный рог.
Заступник и спаситель мой,
Покров, и милость, и отрада,
Надежда в брани и ограда,
Под власть мне дал народ святой. <…>
Тебе, Спасителю Царей,
Что крепостью меня прославил,
От лютаго меча избавил,
Что враг вознес рукой своей.
Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук.
Общая для большинства псалмов речевая ситуация молитвенного общения монарха с богом обретала в «Трех одах парафрастических…» очертания основополагающего политического обряда. В разговоре царя с богом разыгрывалась центральная для русского политического богословия идея династического завета.
Согласно выводам Е. А. Погосян, восшествие Елизаветы понималось как осуществление этого завета; «имя Елизавета, как указывалось в календарях, означало „Божья клятва, присяга“» (Погосян 2005, 16–18). Ломоносов писал в 1757 г.: «О твердь небесного завета, / Великая Елисавета» (Ломоносов, VIII, 633). Божий завет с Израилем, имевший отчетливое политико-милитаристское измерение («…и наследит семя твое грады супостатов» – Быт. 22:17), был одним из лейтмотивов библейских песен, переложенных Тредиаковским и вошедших в «Сочинения и переводы…». Процитируем «Парафразис песни Богородичны»:
Державу мышцею явил
Своею, Сам и утвердил <…>
Низверг в глубокий сильных дол,
Вознес смиренных на престол <…>
Так Аврааму Сам дал клятву издалека,
И семени его до века.
Вознесение к земной власти – в соответствии со смыслом коронационного обряда – прославляется здесь в качестве священного таинства. Сравним в «Парафразисе песни Анны»:
Господь восшел на небо в славе <…>
Царям Он крепость в нас пасет.
В песне Богородицы, приуроченной в Евангелии к посещению ею св. Елизаветы (Лк. 1:46–55), сосредоточивались основные мотивы политического почитания Елизаветы Петровны. Параллель между русской императрицей и Богородицей составляла один из важнейших лейтмотивов коронационных торжеств (см.: Сморжевских-Смирнова 2008). Св. Елизавета, мать Иоанна Предтечи, была небесной покровительницей императрицы, так что ее почитание тоже стало частью монархического культа (см.: Живов, Успенский 1996, 256–257; Marker 2007, 215–216). Во время торжественной встречи императрицы в Москве Амвросий цитировал стихи этой евангельской песни после того, как призывал на Елизавету Петровну благословение Богородицы и Иоанна Предтечи «вместе со своими родительми Захариею и святою праведно Елисаветою» (Обстоятельное описание 1744, 20).
Тема завета вместе с сопутствующим ей псалмодическим языком прочно вошла в арсенал панегирической поэзии. Ломоносов в 1754 г. заканчивал оду на рождение Павла Петровича такой молитвой:
О Боже, крепкий Вседержитель,
Пределов Росских расширитель,
Коль милостив бывал ты нам!
Чрез семь сот лет едино племя
Ты с Росским скиптром сохранил;
Продли сему по мере время,
Как нынь Россию расширил. <…>
Пред мужем, некогда избранным,
Ты светом клялся несозданным
Хранить во век престол и плод.
Исполни то над поздным светом
И таковым святым обетом
Благослови Российский род.
Для толь великих стран покою,
Для счастья множества веков,
Поставь, как солнце пред Тобою
И как луну, престол Петров.
Эти стихи, как указывает М. И. Сухомлинов, восходят к 88‐му псалму (Ломоносов 1893, 112 втор. паг.)[13]. Согласно краткой экспликации, предварявшей перевод этого псалма в книге Тредиаковского, в нем говорится «о завещании с Давидом, коим Господь обещал утвердить его престол». Процитируем переложение Тредиаковского:
Зделал я, Ты говорил,
Мой завет с моим избранным;
Клятвою тот утвердил,
Обещая словом данным
Верно моему рабу,
Сердцем кроткому Давиду:
К семени я вечно сниду,
В род престол твой и судьбу
Дам, наследства без откиду. <…>
Я вознес и в честь толику
Здесь Избранна от людей:
Я нашел раба Давида;
А достоинству для вида,
Освящен Елеем сей;
Прочь вся от него обида! <…>
Ввек его пребудет род,
И престол его пред Мною
Как бы Солнце с года в год,
Тверд, иль как луну, устрою <…>
В молитвенном языке Псалтыри увековечивался политический завет помазанника с богом. Еще в 1733 г., прославляя воцарение Анны Иоанновны, Тредиаковский предпосылал своей оде эпиграф из Псалтыри: «Десница господня вознесе мя, десница господня сотвори силу» (Пс. 117:16; Погосян 1997, 141, 44–45). Для эпиграфа к оде на коронацию Елизаветы («Господи! велия слава ея спасением Твоим») он приноровил 6‐й стих псалма 20, читавшегося по ходу венчания и начинающегося красноречивой формулой: «Господи силою твоею возвеселится Царь…» (Обстоятельное описание 1744, 55; Тредиаковский 2009, 387).
Политико-богословским языком Псалтыри и других библейских книг освящался не только завет царя с богом, знаменовавший установление верховной власти, но и ее политический завет с сообществом подданных. Это видно, например, в сцене высочайшей молитвы из ломоносовской «Оды… Екатерине Алексеевне… на… ея восшествие… июня 28 дня 1762 года», выстроенной на заимствованиях из псалмов:
Екатерина в Божьем храме
С благоговением стоит,
Хвалу на Небо воссылает,
И купно сердце всех пылает
О целости Ея и нас;
Что Вышний крепкою десницей,
Богиню нам подав Царицей,
От гибели невинных спас.
Услышьте, Судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы
И подданных не презирайте,
Но их пороки исправляйте
Ученьем, милостью, трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народну наблюдайте льготу,
То Бог благословит ваш дом.
О коль велико, как прославят
Монарха верные раби!
О коль опасно, как оставят,
От тесноты своей, в скорби!