По той ли причине, что поэзия язык богов, голос истины, пролиявшей свет на человеков… известно, что во всех народах и во всех веках принято было за правило, которые и поныне между просвещенными мужами сохраняется, что советуют они в словесности всякаго рода проповедывать благочестие, или науки нравов. Особливо находят более к тому способною лирическую поэзию, в разсуждении ея краткости и союза с музыкою, чем удобнее она затверживается в памяти и, забавляя, так сказать, просвещает царства. <…> добрые государи, отцы отечества, любившие доблесть и благочестие, их [скальдов] при себе содержали, уважали их песни, хвалились ими. <…> Псалтирь наполнена благочестием. Самый первый псальм не что иное, как нравоучение. Пророк вдохновенный (vates) или древний лирик был одно и то же. <…> Посему-то, думаю я, более, а не по чему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что в первом блещут искры богопочтения и наставления царям, а во втором, при сладости жизни, правила любомудрия (Державин 1872, 568–569).
Державин опирается на расхожие представления, отразившиеся и в «Трех одах парафрастических…». Латинский термин vates с его двойным значением «поэта» и «прорицателя» фигурировал в горацианском эпиграфе к брошюре 1744 г. (см.: Шишкин 1983, 237–238). Параллель между классической лирикой и Псалтырью обосновывалась в «Рассуждении об оде вообще» (1734) Тредиаковского, перепечатанном в памятных Державину «Сочинениях и переводах». Суммируя опыт высокой лирики XVIII в., Державин артикулирует стоявшие за этой параллелью представления о политико-богословском союзе между лирикой и властью в деле «наставлений царям» и «просвещения царств».
Толкование Псалтыри как образца высочайшего воспитания подданных, соответствующего двойной роли царственного пророка Давида, было востребовано в эпоху появления «Трех од парафрастических…». Незадолго до выхода этой книжки, в феврале 1743 г., Симон Тодорский произнес проповедь в честь дня рождения наследника престола Петра Феодоровича на псалтырный стих «Праведник яко финикс процветет, и яко кедр, иже в Ливане, умножится» (Пс. 91:13). Библейское праведничество прямо связывалось здесь с политическим наследием Петра I и идеей дисциплинарной монархии:
За то тщалася злоба искоренити Давида со всем домом его: Понеже праведный сей Монарх Израильский по должности своей возлюбил благостыню, тщился искоренить неправду родную злобы сестру, со всеми злыми ее нещадками. Якоже сам о себе свидетельствует: творящия преступление возненавидех, не прильпе мне сердце строптиво, уклоняющагося от мене лукаваго не познах, оклеветающего тай искряннего своего, сего изгонях. Не живяше посреде дому моего творяй гордыню, глаголяй неправедная не исправляше пред очами моима. Во утрия избивах все грешныя земли, еже потребити от града Господня вся делающия беззаконие.<…> неправду <…> праведныи Монархи праведными своими регламентами, и милостивыми праведников защищающими указами <…> c целаго государства вон за пределы изгнати сильны (Кислова 2009, 320).
Языком Псалтыри очерчивался двойной авторитет монархии, основывающей политическое господство на заповедях священной нравственности. В приведенном отрывке Тодорский цитирует 100‐й псалом, входивший со времен Феофана в чин коронации. Подобно обер-гофмейстеру Миниху, Тодорский усматривал в этом псалме установленные «праведным монархом» начала общественного порядка.
Вместе с другими гомилетическими и наставительными текстами этого времени проповедь Тодорского составляла жанрово-тематический фон для поэтических прочтений Псалтыри в «Трех одах парафрастических…» и панегириках тех лет. В сочиненной летом 1743 г. оде на тезоименитство наследника Ломоносов, вслед за Тодорским, варьирует стихи 91‐го псалма и превращает их в пророчество об успешном царствовании Петра Феодоровича:
Возвысится, как кедр высокий,
Над сильных всех Твоя глава <…>
Твоими сам Господь устами
Завет во век поставит с нами <…>
Панегирическая топика переплеталась с назидательной, и темы псалмов встраивались в политический портрет благоустроенного царства. Таким образом мог читаться и переложенный тремя поэтами 143‐й псалом. В том же 1743 г. Волчков посвятил Петру Феодоровичу свой перевод трактата Бельгарда «Истинной християнин и честной человек: То есть соединение должностей християнских с должностьми жития гражданскаго», где переплетались парафразы 91‐го и 143‐го псалмов:
Бого-Отец, и Царствующий Пророк, о грешных людях сие говорит; человек яко трава, дние его яко цвет сельный, тако оцветут <…> А о праведных так пишет. Праведник, яко финикс процветет; и яко кедр иже в Ливане умножится. <…> Перьвыя, щасливы временным благополучием; то есть богатством, и всяким земным изобилием. Цветущая их фамилия; показывает великолепие, и славу дому их. Во времянном благополучии их, по видимому, никакого недостатку нет. <…> В том то, по мнению светскому, совершенное благополучие состоит. <…> Християнин и честной человек, по примеру Давидову, весьма противное сему мнение имеет. Он своего благополучия, во владении золотом и серебром, не полагает, но на едином служении Богу <…> вечно утверждает <…> (Бельгард 1762, 232–233).
Сравним в «оде парафрастической псалма 143» Тредиаковского:
О! чужих мя от полчища,
Сам избави скоро нища.
Резв язык их суета,
В праву руку к ним вселилась,
И лукавно расширилась,
Хищна вся неправота.
Сии славу полагают
Токмо в множестве богатств,
Дух свой гордо напыщают
Велелепных от изрядств:
Все красуются сынами,
Больше как весна цветами;
Дщерей всех прекрасных зрят,
В злате, нежно намащенных,
Толь нет храмов испещренных:
Тем о вышнем не радят.
Их сокровище обильно,
Недостатка нет при нем,
Льет довольство всюду сильно,
А избыток есть во всем:
Овцы в поле многоплодны
И волов стада породны;
Их оградам нельзя пасть;
Татью вкрасться в те не можно;
Всё там тихо, осторожно;
Не страшит путей напасть.
Вас, толь счастием цветущих,
Всяк излишно здесь блажит;
Мал чтит и велик идущих,
Уступая ж путь, дрожит.
О! не вы, не вы блаженны,
Вы коль ни обогащенны:
Токмо тот народ блажен,
Бог с которым пребывает
И который вечна знает,
Сей есть всем преукрашен.
Поэтические переводы 143‐го псалма, делавшие его фактом новой литературы, разыгрывали политико-богословский «сценарий власти» и одновременно инсценировали воспитательные функции словесности, приходящей на помощь монархии в деле «просвещения царств». Во второй, только что процитированной, части псалма молитва «царствующего пророка» о победе над врагами превращается в урок личной и общественной этики. Лютер усматривал в 143‐м (144‐м) псалме отповедь царя своим подданным:
Darnach bittet er widder sein eigen volck und strafft jren unglauben, Denn das volck Jsrael, weil es den rhum hatte, das es Gottes volck hies, war es uber alle mas stoltz, halstarrig, ungehorsam, auffrhuerisch, geitzig, neidisch, ungleubig, wie sie beide gegen Mose und David und andern Koenigen wol beweiseten, Und ob sie wol sahen, das David mit wunderthaten kriegte und regierte, gleich wie Mose, doch wurden sie nichts deste besser Und fragten nichts nach Gott oder glauben an Got, Was Gott? Was gleuben? Hetten wir schoene kinder, heuser, vieh, gros gut und gute tage, das were ein selig volck <…> Hastu mich nu erloeset von des moerders Goliath schwerd und mir, wie andern Koenigen, offt sieg gegeben, so behuete mich auch fur diesem Gotlosen, boesen, falschen volck, das wedder Gott noch Koenige acht Und nichts darnach fragt, was einem Regentem im krieg und friede not ist <…> Er heisst sie frembde kinder, Denn sie woellen die furnemesten kinder Gottes sein und sind doch frembde und erger denn Heiden, Bastarte sind sie, die Gott mit dem maule ehren, und jr hertz ferne von jm ist.
[Затем просит он на свой собственный народ и карает его нечестие. Ибо, хотя славился народ Израиля тем, что назывался божьим народом, был он сверх всякой меры горд, упрям, непокорен, мятежен, алчен, завистлив, маловерен и таким выказал себя Моисею, Давиду и другим царям. И хотя видели они, что Давид являл чудеса в войне и правлении, подобно Моисею, но лучше не становились, и о боге не вопрошали и вере в бога: «Что бог? что вера? Нам бы чад прекрасных, дома, скотину, имения побольше и ясных дней, то-то был бы блаженный народ!» <…> «Избавил ты меня от меча убийцы-Голиафа и даровал мне и иным царям многие победы, так защити меня от этого нечестивого, злоумышленного, лживого народа, который не почитает ни господа, ни царей и не спрашивает, что потребно правителю в мире и брани» <…> Он называет их чуждыми сынами, ибо они желают быть среди первых детей господа, но чужды ему и хуже язычников. Выблядки они, языком трепят о почтении к господу, но сердце их далеко от него.] (Luther 1912, 66–67)
В «Слове похвальном о баталии Полтавской» (1717) Феофан выводил из освященной богом воинской победы урок общественной дисциплины:
И кто уже не видит, что викториа сия и отроди, и укрепи, и в совершенный возраст приведе благополучную Россию? Что убо воздадим господеви о сих, яже воздаде нам! Добре и достодолжне при воспоминании толикаго дара божия совершаем благодарение богу нашему. Но сие всякому помыслити надлежит, что не так от уст, яко от сердец, не тако от словес, яко от дел наших благодарствия требует бог наш. Требует и устен и словес, но которые согласие имеют с сердцем и делы нашими. Инако не благодарение, но паче укоризна будет. Благодарение ли есть славити бога усты, яко сотвори нам по желанию нашему, а делом не творити по святой воли его? Благодарение ли есть, за толикую честь хулити имя его, за славу толикую презирати прославившаго нас? Что пользует, яко победихом видимых врагов, аще невидимым самовольне предаемся в плен? Кая отрада отечеству, яко от внешних неприятелей освободихом его, аще сами на себе междоусобно завистию, враждою, клеветами и инным злобы оружием воевати не престанем? (Прокопович 1961, 59)