Канва этого рассуждения напоминает о 143‐м псалме и его толковании у Лютера: от военных побед богоизбранного царя и его борьбы с «внешними» и «невидимыми неприятелями» Феофан переходит к субъектности подданных, колеблющихся между внешним благочестием и внутренней «злобой».
Осуждавшееся в 143‐м псалме корыстолюбие нечестивых, полагающих «славу <…> токмо в множестве богатств» и предпочитающих «избыток» истинной вере, было (как мы уже видели) в числе важнейших пороков, с которыми боролось политическое богословие Феофана и Петра. В толковании Лютера на 143‐й псалом это корыстолюбие тоже оказывается лишь составной частью общенародного нечестия, требующего царской отповеди. Петр I, часто именовавшийся «русским Давидом», собственноручно составил толкование на десять заповедей, просторечной выразительностью напоминавшее о стиле Лютера. Обозрев все запреты заповедей, он обрушивался на всеобъемлющий «грех лицемерия и ханжества» как первую угрозу иерархическому порядку. По словам Петра, лицемеры,
<…> страха Божия не имущи <…> пастырей, иже суть вторые по натуральных отцы, от Бога определены, как почитают, когда первое их мастерство в том, чтобы по последней мере их обмануть, а вяще тщатся бедство им приключить подчиненных пастырей оболганием у вышних, а вышних – всеянием в народе хульных про оных слов, подвигая их к бунту, как многих головы на кольях свидетельствуют <…> оружием не так скоро человека погубить мочно, как языком; и который на свете разбойник столько может людей погубить, как заводчик бунта <…> а все то чинят образом святыни (Чистович 1868, 126).
Подобно Лютеру, Петр под именем «ханжества» осуждает старинное благочестие и ставит на его место обновленное учение о покорности властям и общественной дисциплине. В записке, обнаруженной И. Федюкиным среди бумаг Петра, само понятие дисциплины и его значения применительно к церковному и армейскому порядку объясняются с опорой на его эквивалент в церковнославянской Псалтыри – «наказание» (Fedyukin 2018, 205). В частности, записка ссылается на 49‐й псалом, где «наказание»-дисциплина появляется в речи бога, упрекающего нечестивца в пренебрежении божественным заветом (ст. 16–17). В переложении Тредиаковского эти стихи звучат так:
Но грешнику сказал Бог то:
Ты Право чтешь мое почто?
Почто и мой Завет приемлешь
Ты во твои уже уста?
Ты исправлению не внемлешь;
Моя речь для тебя пуста:
Как татя видишь, с ним ты ходишь;
С прелюбодеем часть находишь.
Уста умножили зло, месть:
Язык сплетал вседневно лесть;
На брата сидя ты клевещешь,
Его ты хулишь и бранишь. <…>
Хвалу кто в чисту жертву мне
Приносит в искреннем огне;
Тот самым тем меня прославит:
Кто на един прямый сей путь
Свою по всяк день ногу ставит;
В того не премину вдохнуть,
И объявить ему нелесно,
Спасение мое небесно.
Согласно синопсису Тредиаковского, в этом псалме осуждается «лицемерие в Израилтянах, уповавших на жертвы и обряды, а не радевших исполнять должности самые существенные Закона» (Ibid., 128). Тредиаковский, в свое время сочинявший «псальмы» под личным покровительством Феофана, не мог не соотносить этих назиданий с его политической этикой. Процитируем еще раз критику лицемерия в «Слове в день святаго благовернаго Александра Невскаго» Феофана:
<…> коликое неистовство тех, котории мнятся угождати богу, когда оставя дело свое, иное, чего не должни, делают. Судия, на пример, когда суда его ждут обидимии, он в церкви на пении. <…> О аще кая ина есть, яко сия молитва в грех! (Прокопович 1961, 97–98)
Контраст между истинной праведностью и мнимым благочестием, который Лютер и русские перелагатели обнаруживали в Псалтыри, был краеугольным элементом разрабатывавшейся Петром и Феофаном политико-теологической дисциплины. В основе ее, как показал Э. Зицер, лежало богословское учение о спасении верой, а не делами, под которыми понимался церковный обряд. Вера, в свою очередь, оборачивалась синонимом ревностной светской службы, которая «ставится в один ряд с христианскими добродетелями и укореняется в „сердце человеческом“» (Зицер 2008, 151–157).
Это отождествление разворачивалось в переложениях псалмов, находивших и воспитывавших своего читателя на границе религиозной и политической сферы. Наставления Псалтыри воспринимались во взаимной проекции с формулировками других ветхозаветных и новозаветных книг и их официальными дидактическими толкованиями. Так, Державин именует «нравоучением» 1‐й псалом, переложенный к началу 1750‐х гг. Ломоносовым и Тредиаковским. Начальная формула этого псалма «Блажен муж иже не иде на совет нечестивых» прямо перекликалась с евангельскими «блаженствами», составлявшими тему книги Феофана «Христовы о блаженствах проповеди толкование». Трактат Феофана, в свою очередь, опирался на составленное Петром I изъяснение Моисеевых заповедей (Чистович 1868, 127–128). Феофан и сам толковал заповеди в одобренном Петром и многократно переиздававшемся букваре «Первое учение отроком», где пояснялось, что «благая дела имеют корень во всех заповедех Божиих» (ПУО, 6–6 об.).
Сближение Псалтыри с заповедями, ветхозаветными и евангельскими, соответствовало одной из конкурировавших речевых установок, определявших жанровую поэтику парафраз: помимо молитвенной аффектации, они могли тяготеть к безличному дидактизму нравственных предписаний (см.: Quitslund 2008, 29). Среди ломоносовских переложений этот жанровый извод был представлен включенной в «Риторику» парафразой псалма 14:
1
Господи, кто обитает
В светлом доме выше звезд?
Кто с тобою населяет
Верьх священный горних мест?
2
Тот, кто ходит непорочно,
Правду завсегда хранит
И нелестным сердцем точно,
Как устами, говорит;
3
Кто языком льстить не знает,
Ближним не наносит бед,
Хитрых сетей не сплетает,
Чтобы в них увяз сосед;
4
Презирает всех лукавых,
Хвалит вышняго рабов
И пред ним душею правых,
Держится присяжных слов;
5
В лихву дать сребро стыдится,
Мзды с невинных не берет.
Кто так жить на свете тщится,
Тот во веки не падет.
Риторика этого псалма прямо соотносится с Моисеевыми заповедями. Третья строфа напоминает о заповеди «Не послушествуй на друга твоего свидетелства ложна» (Исх. 20:16). Петр, как мы помним, осуждал своих подданных, подрывающих государственный порядок сутяжничеством, «подчиненных пастырей оболганием у вышних». Сходные темы возникали и в толкованиях заповеди «Не возмеши имене господа бога твоего всуе» (Там же, 20:7), с которой созвучна четвертая строфа. Феофан разъяснял: «Во лжу свидетеля Бога призывают, котории клятвы и присяги ложныя творят против совести своея» (ПУО, 7).
Оживляя словесный материал псалма, Ломоносов сосредоточивал в нем важнейшие темы русской политической этики и выразительно очерчивал ее нравственный идеал. Под «нелестным сердцем» надо понимать совесть подданного и чиновника, не отступающего из своекорыстного лицемерия от присяжных слов, то есть закрепленных присягой обязательств, и без остатка вверяющего себя небесной и земной власти. В трактате «Христовы о блаженствах проповеди толкование» Феофан в сходных выражениях толковал евангельскую заповедь «блажени чистии серцем»:
<…> той есть чист серцем в люблении ближняго, который не коварствует, ничего не делает подлогом, не лжет, не кленется лестию, не входит в дела не своя, грехов чюжих не зазирает, хранит прилежно свое звание, властем повинуется, не гнева их бояся яко силных, но совестию доброю почитая их яко Божиих служителей, и от самого Бога уставленных, с равными же и меншими себе согласно, снисходително, и благоприменително живет по прямосердечии, и прямодушии, а не того ради, да бы ухитрити друга, прелстити завистию к некоему его падению и разорению, или самолюбия ради своего обманути брата к своей ползе, а к его самаго тщете, или да бы похитити некое слово его к сошитию клеветы, или укоризны и смеха на него, и прочая: кратко рещи: чистый серцем в любви к ближнему есть, который есть не двоедушный, не иное лицем и словом желающий, иное же на серце имущий, но простосердечный, тожде на серце своем носящий, что и словом и нынешним делом показует (Прокопович 1722, 67–67 об.; курсив наш. – К. О.).
Как видно, самые общие библейские предписания проецировались в русской придворной словесности на общественный быт правящего слоя и его политические функции. Это хорошо видно на примере последней строфы «Преложения псалма 14». Формула благоденствия вовеки не падет обозначает твердое положение во властной иерархии. Не менее конкретное значение имеет и требование не брать мзды. Разъясняя заповедь «Не укради», Феофан писал: «<…> когда судия на мзде судит: тот хотя праведно, хотя неправедно судит, крадет, приемлет мзду» (ПУО, 23 об.).
При всей своей видимой тривиальности это положение не было бесспорно принято. Так, Татищев наставлял своего сына в «Духовной»: «По вступлении в дело наипаче всего храни правосудие во всех делах, не льстися никакою собственною пользою», – но несколькими строками ниже пояснял:
<…> за труд и доброхотство от приносящего взять ни пред богом, ни пред государем не погрешу, яко письмо святое учит: «Служай алтарю, от алтаря питается» <…> лихоимство показует, яко неправо взято, а мзда делающему по должности, яко и письмо святое повелевает: «Деющему отдаждь мзду без умаления и достоин есть делатель мзды своей» (Матфея, гл. 10, ст. 10).